Очевидное-Невероятное

— Павлик Морозов! — не удержался я.

— Знакомый ваш? Правда что ли гугенот?

— Самый настоящий, — заверил я батюшку. — Может, по сто «Дормипланта?

— Нет-нет, — вяло отказался отец Никон. — Никаких «по сто», вы что! Давайте лучше пойдём в Храм, помолимся.

Он встал со скамейки и жестом пригласил меня пройти на лестницу.

— Постойте, батюшка, — обратилась к нему Клава. — А как же Божественный Вибинар? Отменять?

— Просили отложить коннект. Объяснили это тем, что многие прихожане пока что не готовы к Gode Mode.

— Режим Бога, — пояснила Клава. — Значит, включаем «синий экран»?

— Ну почему же? Вот у нас Зигмунд Фрейдович и будет сегодня главным пользователем. Верно же, товарищ Председатель ЧК?

Я кивнул, а какой у меня выбор?

Бесшумно, хотя я ожидал скрипа, открыли ворота и вошли в притвор, именуемый «файлообменником». Там была церковная лавочка, а в окошке женщина с усами и бакенбардами, которую мои спутники называли Шурочка. Шурочку было плохо видно, но мне показалось, что на ней был гусарский ментик.

Отец Никон и Клава купили по несколько лайков каждый. Вместо монеты продавщица принимала поцелуи. Самые простые лайки стоили три «чмока», но с учётом некоторых вторичных гендерных признаков Шурочки, мне лично, расчёт дался нелегко! Слава Макинтошу, считалось, что при первой встрече с ним, достаточно было одного лайка. Правда, там их ещё ставили за здравие и за упокой, но я на этот раз решил сосредоточиться исключительно на вседержителе!

И вот, наконец, мы оказались в центральной части храма, именуемой «кораблём». Куда держал курс «корабль» прокси-шкипера Никона становилось понятно уже при одном только взгляде на центральный иконостас, который в нео-терминах местной общины прозывался «Гуем».*

Гуй состоял из пяти рядов иконок — чинов, расположенных по релевантности.

Понятно, что центральное место в композиции было отведено собственно Макинтошу.

Это был мужчина средних лет в плаще из прорезиненной такни типа «макинтош». В одной руке мужчина держал системный блок, в другой монитор. Чертами лица он сильно напоминал отца Никона после интенсивного косметологического курса и являлся по сути, его аватаром.

Подробно останавливаться на каждой иконке нет смысла, вы все их прекрасно знаете и видите перед собою каждый день гораздо чаще, чем лица своих жён, детей и родителей. Всё это были лики никонианских прокси-святых, таких, как преподобный Гугл со всем своим святым семейством и его сын Хром, святые Ватсап, Иксель, Телеграмм и иже с ними.

Чуть в стороне от общего массива одиноко помахивала рыжим хвостом святая Мозилла.

Непосредственно перед иконостасом по центру зала располагался аналой, а на нём монитор с изображением иконки дня, то есть, той программы, которая в течение дня кликалась чаще всего. Для того, чтобы кликать иконки на иконостасе, рядом с компьютером находилась мышь, серая и вечно голодная, какой, собственно, и полагалось быть церковной мыши.

Сегодня иконкой дня являлся святой Аимп.

Я поставил свой лайк под нужной иконкой и кое-как перекрестился.

— Вообще-то крестятся в другую сторону, — пристыдил меня батюшка. — И если бы вы сделали так в традиционном храме, вас бы предали Анафеме. Есть у них такая программа. Но у нас, как вы видите, Аимп, а наш Аимп куда более терпим и демократичен, вы должны это ценить, товарищ Председатель ЧК. — Он вернулся к аналою. — Для того, чтобы непосредственно связаться с Господом, существует «хоткей» — специальная горячая клавиша. — Отец Никон, как и тогда, во время нашей первой встречи, доверительно взял меня под руку. Так берёт под руку свою жертву палач, препровождая приговорённого на плаху. — Признаюсь, многие прихожане, погрязшие в трясине предрассудков, реагируют на всё это весьма нервно! Вот, к примеру, бомбардир Харламов, бывший давеча на вашем месте, прямо так мне и сказал: «Трус не играет в хоткей*!».

Пока мы увлечённо беседовали, стоя перед Гуем, Клава успела отойти и вернуться обратно уже в ином одеянии.

На этот раз на девушке была короткая кожаная юбочка и такая же жилетка. На ногах — того же цвета кожаные полусапожки. В руках она держала огромную кисть, с которой не переставала капать краска, причём цвет этих капель каждый раз был разным!

Девушка извинилась, сказала, что вынуждена была отлучиться в придел святой Криты.

— Это моя любимая святая, — пояснила она. — Посматриваю, чтобы в её кандиле* постоянно были лайки.

— Ну что вы, сестра Винда, — сказал отец Никон, — никаких проблем!

— А куда ведёт дверь в иконостасе? — поинтересовался я у батюшки.

*Гуй (или Gui, от англ. «Graphical User interface») — графический интерфейс пользователя, состоящий из окон, разнообразных меню, кнопок и прочих виджетов.

*Хоткей — горячая клавиша для выполнения рутинных операций.

*Кандило — подсвечник перед иконами.

— Там находится святая святых нашего храма, его прокси-сервер, а также парк кодеков и прочих необходимых, для отправления религиозных культов, исходников, типа, Wi — Fi — кадило, Flash-панагия и блютуз-орарь. Всем этим могут пользоваться только посвящённые или, как их ещё называют, отправленные.

— Что значит, «отправленные»? — не понял я. — Куда?

— Как куда? — Отец Никон не переставал восхищаться моей тупостью. — На Гуй.

Тут дверь за нишими спинами широко распахнулась, впустив в храм с десяток бравых «макинтошников». А, если точнее, то были певчие церковного хора, явившиеся на анонсированное ранее, мероприятие.

Только один из них смотрел на иконостас, остальных куда больше волновала кожаная юбка и намоленные коленки почитательницы святой Криты. Их руководитель, круглый мужичок, пугающий невероятной схожестью со смайликом, подкатился к отцу Никону, словно колобок к лисе.

— Хор готов к службе, отче, — доложил он вибрирующим электронным голосом и я тут же узнал в смайлике недавнего дирижёра оркестра, а, присмотревшись к певчим, понял, что его ребята не прочь подхалтурить всюду, где предполагается хоть какое-то музыкальное сопровождение. И у них были на то самые веские и самые неоспоримые основания — через несколько минут я убедился в том, что поют парни ещё хуже, чем играют.

Они сгрудились на своём штатном месте, справа от иконостаса, встали не рядами, а кучею, как попало.

— Молодцы, — похвалил певчих отец Никон. — Но службы не будет. Откладывается пока.

— Надолго?

Дирижёр, как ни старался, не мог скрыть радости.

— Завтра совещание в ЧК. — Батюшка безапелляционно ткнул меня пальцем в грудь. — Вот и Председатель тут. Выработаем соответствующее обращение, и тогда уже создадим консенсус. Господи, помилуй!

Он перекрестился. Остальные тоже.

— Ну, мы пошли тогда? — спросил дирижёр-смайлик и, не дожидаясь разрешения, махнул подопечным, намекая на отбой.

— Нет, нет, — остановил музыканта отец Никон. — Что значит, пошли? Куда пошли? Раз уж пришли, пойте давайте!

— Запросто, — тяжело вздохнул дирижёр и, встав перед певчими, вскинул руки.

Они спели уже знакомую мне «Ты не шей мне, матушка, красный сарафан». По завершению каждой строчки я буквально скрипел зубами, борясь с искушением

щедро оплатить их молчание. Что молчание — золото, по-настоящему я понял только теперь.

Как только певчие закончили, я вновь услышал звук, предшествующий появлению Клавы и изображение исчезло. В одно мгновение пропал куда-то и корабль, и иконостас, и хор с руководителем. Передо мной был лишь чёрный квадрат монитора и я несколько минут смотрел в него, как заворожённый, пытаясь обнаружить там хоть какие-нибудь отголоски случившегося.

И вдруг я обнаружил себя сидящим на той же скамье у паперти. Рядом по обе стороны от меня мирно восседали отец Никон и Клава-Винда в своём первоначальном обличии.

Прокси-иерарх и его наперсница смотрели в ту же самую точку пространства, что и я и, похоже, переживали похожую гамму чувств и впечатлений.

— Вот такой у нас с вами получился пробный сеанс, — прокомментировал происходящее отец Никон. — Есть, конечно, кое-какие зависы, но хоть без спама! Слава Макинтошу! Скажите прямо, товарищ Председатель, каковы ваши впечатления?