Очевидное-Невероятное

В результате всех этих перемен, вызывающих в обществе ненужное возбуждение, их инициатор был экстренно переведён на одинокий берег другой реки — Березины, где ему было поручено высочайшее предписание: блюсти западные границы Государства от иностранного вторжения!

— Пока всё логично, — сказал я, как только Левша закончил свой рассказ. — А при чём тут старшая сестра?

— «Страшная сестра» — так правильнее, — ответил Левша. — Да при том, что она то и явилась инициатором неожиданной командировки своего подельника, в чём райская птичка самолично прощебетала Хранителю прямо в глаза! И всё бы ничего, если б не одно малоприметное обстоятельство: все вывески, подвергшиеся экстренному демонтажу, чет-нечет, были написаны её же рукой!

В этом месте Левша решил поставить жирную точку — итак, наговорил с три короба! Он не стал дожидаться разрешающего света и ушёл под красный, помахав на прощанье пустым рукавом.

— Привет иконописцу! Скажите ему, что я лично был знаком с Феофаном Греком и, что Фофан, как мы его звали промеж братвы, был не в пример учтивее своего ученика!

Он пошёл и остановился. Стоял какое-то время ко мне спиной, как будто пытался вспомнить что-то очень важное, что можно сказать именно сейчас — в эту вот самую минуту. Сейчас или никогда. И он вспомнил — я это почувствовал. Вспомнил и ужаснулся! А, значит, не скажет. Ни сейчас, ни после. Никогда! Итак уже наговорил много лишнего!

И где-то, в самой глубокой глубине моего сознания возникло слабое подозрение, что я его больше никогда не увижу!

Как только Левша скрылся в правом ответвлении, сразу же загорелся жёлтый и я тогда пошёл налево. При том, что рассказ Левшы вызвал во мне противоречивые чувства, всё услышанное меня почему-то не сильно удивило. Считалось, и мной в том числе, что эмоции, пробудившиеся в нашей душе при встрече с женщиной, обязательно должны быть истолкованы, как безусловное благо! Может, им лучше вообще не пробуждаться? Ну вот встретила меня вчера у ворот милая барышня — учтивая, скромная, умная, да ещё — с крыльями! Понятно, такая не может не окрылить! Ну, встретила. Хорошо. Всё лучше, чем Баба Яга. А ты пройди мимо, твоя задача воспользоваться её должностными услугами и всё! Можешь отметить её красоту, но — молча, оценить вежливость и такт, просто получить удовольствие от общения с приятным человеком. Но нет, тебе этого мало! Тебе надо воспарить с нею хотя бы в мечтах над всей этой суетой-маетой, иначе, зачем она тогда вообще встретилась на твоём пути? Просто передай ей привет при встрече, скажи — тебя помнят и любят, не смотря на твоё предательство, которое всего лишь часть твоей профессии. Как говориться, ничего личного!

Пройди я чуть-чуть прямо, я бы через пару секунд оказался у входа в прокси-Храм, куда непременно загляну, хоть и не обещал. Но я, проходя стороной, только прибавил шаг, будто боялся, что меня заметят и поведут к алтарю силой!

Навстречу попался Харламов. Он был в полном боевом облачении, только шайбу у него, видно, отобрали. Судя по его решительному виду, бомбардир шёл в атаку, подгоняя перед собою крючком клюшки ночной горшок с помятыми боками.

Я, сильно рискуя получить в лоб, поздоровался и спросил хоккеиста про палату 1430.

— Вторая справа, — проявив неожиданную сдержанность, сказал Харламов. — Ваше ведомство заняло спортзал, приходиться добираться на тренировки в другой конец страны. Завтра же попрошу машину. Как считаете, дадут?

— Вообще-то, должны, — не очень уверенно предположил я. — Насколько я понял, у вас с начальством неплохие отношения. Если что, могу похлопотать, но с условием, что вы явитесь завтра на заседание. Тем более, дорогу вы знаете лучше всех.

— Может, зайду, — то ли обрадовал, то ли напугал бомбардир. — Всё будет зависеть от качества льда…

За время моего пребывания в Очевидном-Невероятном у меня накопилось немало удивительных впечатлений, как удавалось хоккеисту скользить коньками по паркету — одно из них!

Я нашёл то, что мне нужно, больше по запаху, чем по номеру палаты. Левша оказался прав. На дверях сохранилась вывеска «Спасо-Андроников монастырь» производства всё той же типогрфии Хранителя. В эпоху тотальной борьбы с антинародными вывесками, по личной просьбе иконописца, эту трогать не стали.

Как я уже говорил, положение моё позволяло вторгаться на частную территорию без особых церемоний, но тут всё-таки был монастырь и я решил постучаться.

— Мир входящему, — услышал я знакомый голос. — Ищущий, да обрящет!

Долго описывать увиденное не стану. Как только глаз более или менее приспособился к темноте, я разглядел с десяток оплавленных свечей, которые в основном, установленны были в металлические подсвечники, прикрученные к стене. Самым мощным источником света являлся тройной светильник, укреплённый над специальным приспособлением для рисования, что-то типа мольберта. Рядом на тумбочке в беспорядке стояли склянки с красками — воняло, в основном, от них. Приноровившись к темноте, я обнаружил в глубине две кровати, на одной из которых кверху бородою лежал дед: ни жив, ни мёртв. По крайней мере, какое-то время никаких признаков жизни я у него не обнаруживал.

Сам Андрей сидел на скрипучем стуле и читал потрёпанную книгу, используемую в недавнем прошлом в качестве подставки для сковороды. Может, я и ошибался, но выглядела эта книга именно так.

— А, Иоганн Себастьянович, — Андрей с трудом прервал чтение. — Вот уж кого ожидал меньше всего. Что ж, проходите, коли пришли.

— Зигмунд Фрейдович, — поправил я монаха, присев на второй, ещё более скрипучий стул.

— А хоть бы и так, — Андрей безнадёжно махнул рукой. — Хрен редьки не слаще! По делу али по беспределу, как это у вашего брату принято?

Я хорошенько осмотрел окно в надежде, что хоть какая-то его часть открывается, но, увы, ничего подобного я там не обнаружил. Скорее всего, оно оставалось в неприкосновенности со времён строительства здания! Голова моя начала потрескивать, а вены на шее взбухли, как у висельника!

— Ваша фамилия стоит в списке кандидатов в члены ЧК. — Я решил действовать без промедления, ибо любая, даже самая содержательная беседа, в таких, скажем прямо, каторжных условиях, теряла всякий смысл. — Завтра утром вам предложено явиться на установочное совещание. Меня заверили, что в вашем лице я найду ответственного гражданина и истинного патриота! Надеюсь, это так?

— Так или нет — не ведаю… — Андрей отложил книгу, проявив учтивость и смирение. — Но на собор явлюсь — это без базара. А теперь зырьте сюда…. — Он указал на несколько дощечек, стопкой лежащих на полу, я понял, что это заготовки для будущих шедевров. — Задумок много, а времени Господь отпустил — рюмочку, да наперсток. Так что, сами понимаете, приспело…

— А что, небось, уже и заказчик есть? — подначил я мастера, как в плохом фильме про полицейских.

Монах громко высморкался и выпил таблетку.

— Звенигородский чин. Для Саввино-Сторожевского Централа. Там который день пацаны беснуются — весь город звенит! Князь ихний просил поторопиться с ликами святых авторитетов Павла и Михаила! Сейчас только я за деревянные работаю, вот они и прозвали меня «Рублёв».

Болезнь Левшы оказалась заразной, пришлось потратить несколько минут, чтобы окончательно очистить монашеский лик от дьявольских излишков! Получилось не сразу. Еле-еле! Даже не пойму, почему.

Дело сделано, можно было и откланяться, однако, что-то удерживало меня в этой душегубке.

Рюмочка да напёрсток?

На своей кровати закашлял Прохор старец. Попросил сбитня.

— Сбитня ему, видали!

Монах наполнил из графина алюминиевую кружку, понес болезному питьё. Смотрю, старец руку протянул, а рука сплошь в татуировках — от плеча до ногтей! И наколки, главное, всё кресты, купола, да лики святые!

Андрей, пока поил старца, чутким своим зрением уловил и мой взгляд, и моё смятение.

— Нравится вам? Моя роспись. Видите, вот тут — Дева Мария. А это паханы-евангелисты: Лука, Марк, Иоанн и… Блин, последнего забываю всё время!