Страница 39 из 106
– Поехали!
Пожалуй, эта порция была для Пантюхина лишней. Он сразу затяжелел, замотал башкой, шрам на щеке, обычно бледный, забагровел.
– Перебрал, видать! Пожалуй, до дома не догребу. Зови таксуху!
– Машину вызовем, а пока… Посиди со мной, потолкуем, остынь. Я тебя до дома довезу лично, обещаю! – Русич притворился тоже «перебравшим». Он понял, что Пантюхин чего-то вдруг испугался. Как бы там ни было, но теперь можно было исподволь, осторожно начинать «главный» разговор. Слишком удобный случай выпал. За глаза люди о Пантюхе такое толковали… Будто бы он и сына Русича Игоря засадил.
– Ты, кореш, того… – погрозил толстым пальцем Пантюхин и глянул на Русича протрезвевшим на мгновение взглядом. – Шефу нашему не капни про коньяк да про наше толковище. Было да сплыло.
– Боишься Петра Кирыча? А чего он тебе? В партии не состоишь. – Алексей кинул пробный камень.
– В партии? – покосился на Русича Пантюхин. – Наша, брат, партия, э, тебе не уразуметь, умишком не вышел. Партия ваша хоть и зовет себя умом и совестью эпохи, но… Вот стало тебе худо, кто подсобил? А у нас…
– Я давно Петра Кирыча не видел, – соврал на всякий случай Русич, – о чем с ним говорить? Большое начальство бывших сослуживцев напрочь забывает. Сам-то тоже Петра Кирыча не встречаешь?
Пантюхин ответил не сразу. Долго соображал, чесал в затылке, даже приподнялся, обводя нетрезвыми глазами запыленные полки с папками – бумажное царство. Наконец поманил к себе Русича, горячо задышал.
– Зачем про Кирыча выспрашиваешь, а? Не записался ли в сексоты? Зазря это. Учти, Русич, у нас, у людей, всюду свои, даже в сортире, в киношке, в ГБ – везде. Коли что не так… Раскусим, как гнилой орех. Раз тебе подфартило, в другой раз не отканаешься.
– О чем ты подумал, – попытался успокоить Пантюхина Алексей. У самого сердце готово было выскочить из груди: напал, напал на след! След, правда, тонкий, как на льду, но… Существует нечто выше, чем КПСС, чем госбезопасность. Уголовное братство? Это только в криминальных романах бывает. Что же еще? Скорей всего это – мафия! На мгновение мелькнула мысль. – Опять ищешь приключений на свою голову? – Ладно, – резко дал задний ход, – без умысла спрашиваю.
– Сыночка своего не забыл еще? – неожиданно спросил Пантюхин. – Как я переживал, когда их замели! – Пантюхин вытер глаза рукавом. – Толковал молодняку, не лезьте в «Лигму», там менты, а Игорь… Упрямый! Козел!
– Вот Игорь вернется из зоны, все и просветит! – с угрозой произнес Русич, заметив, как дернулся щекой Пантюхин.
– Про Игорька спрашивай, – мотнул башкой Пантюхин, – а Петра Кирыча не трожь, орешек не по твоим гнилым зубам, правдолюб!
– Зубы у меня, смотри, как у тигра! – Русич попытался отвлечь Пантюхина от главной мысли. – Ты меня не опасайся, мы ведь с тобой одни университеты проходили, на нарах, на лесоповале.
– Э, нетушки! – погрозил пальцем Пантюхин. – Гусь свинье не товарищ! Мне тюрьма мать родна, а тебе, мужику, мачеха! Я по одним верхним статьям шел, а ты по ослиному говну привлекался.
– По ослиному, так по ослиному! – добродушно согласился Русич. Он был доволен: Пантюхин постепенно раскрывался, туго, со скрипом, но все же появилась ниточка. В преступном мире он, несомненно, ходил «в авторитетах», кемарил на верхних нарах, возле окна. Но почему все-таки приблизил его к себе Петр Кирыч, за какие заслуги? На чем они сошлись? – Это не давало покоя Алексею.
– Однако я пойду! – вновь попытался подняться Пантюхин. – У меня сосед злой, как поздно возвращаюсь, он… – Снова прикусил губу. – Все, все!
– Последний вопрос и… по домам! – Русич качнулся в сторону собеседника.
– Валяй, да побыстрей!
– Скажи, кореш, за что ты наколол меня острой заточкой в темном подъезде? Чем я тебе, гаду ползучему, насолил, а? Вроде бы мы куски не делили. Тайна умрет между нами, но я хочу знать, какая тварь приказала проучить меня.
– Ну, ты даешь, правдолюб! Совсем рехнулся! – Пантюхин хоть и был сильно пьян, но напрягся. – На кой хрен ты мне сдался? Волей клянусь, не трогал я тебя ни напильником, ни финарем. Не тро-гал! – Пантюхин отвернулся, будто ему стало противно смотреть на рожу этого правдолюба. – Живи, кореш, спокойно… покудова.
– Э, нет, спокойно жить меня не учили! – Алексей рывком смахнул на пол кружки, схватил Пантюхина за грудки, сильно встряхнул. – Хватит играть в кошки-мышки, давай потолкуем начистоту. Говори правду, если жить хочешь, мне терять нечего! – На Русича и впрямь накатила безудержная ярость, с силой сжал горло Пантюхина. – Все выкладывай, крути на полную катушку, иначе за все на тебе, паскуда, отыграюсь. Придушу и пойду в зону с чистой совестью.
– Пусти, пусти, говорю, фраер поганый! – прохрипел Пантюхин, его волосатая рука стала лихорадочно шарить по столу, ища либо точку опоры, либо тяжелый предмет. – Опять беду кличешь на дурную башку, баран недорезанный? – Пантюхин изогнулся, попытался вывернуться, однако Русич был трезвее, да и посильней, «накачался» на лесоповале. За годы пребывания в заключении он досконально изучил психологию таких «паханов», как Пантюхин: «Молодец против овец, а против молодца сам овца».
– Чего надо, требуй! Рыжики? Баксы? Все дам! Дыхалку-то не дави, не казенная!
– Денег твоих поганых мне не нужно. Про Петра Кирыча колись, ну! Я многое знаю, нужно подтверждение. Слово даю, он никогда не узнает про наше сегодняшнее «толковище». – Русич развернул Пантюхина, придавил пах коленкой. – Колись! Времени у меня мало!
– Ногу! Ногу-то не ломай! Подлюка! – застонал Пантюхин, лицо его скривилось от боли, уродливые красные пятна выступили на горле. – Новый срок получишь, змей! Одумайся!
– Ты одумайся! Будешь говорить? – Русич усилил нажим, сам почти потерял способность рассуждать.
– Ну, спрашивай, что надо, тварь? Могилу себе копаешь! Учти, жить тебе осталось часы. – Пантюхин ворочался, исходил потом, а тут еще завонял, как хорек, с испуга: этот психованный вгорячах может и придушить. Только житуха наметилась.
– Что ж, тогда поговорим. Но… без фокусов! – предупредил Русич. – Чуть что и… ты меня знаешь, подонок. – Резко отпустил правую руку, ловко подсек коленку, как учили урки в северной зоне. Пантюхин, как подкошенный, рухнул на пол. – Вставай, вставай, а то простудишься!
Пантюхин, кряхтя, поднялся, держась за правый бок, зло позыркал по сторонам: нет ли чего тяжелого поблизости, врезал бы психу по черепку.
– Для начала хочу предупредить, подставишь меня или соврешь, я про тебя Петру Кирычу такое надышу, что… – взглянул в побледневшее лицо Пантюхина.
– А чо, чо ты про меня шефу нарисуешь? Я служил ему верой и правдой, а ты… зря он тебя пожалел, гада. Зря!
– Кирычу все опишу: как завалил ты ОТК, как нагло брал взятки за пропуск бракованной продукции, как за казенный счет дом Машке-любовнице построил в Селках, как благодетеля своего заложил черту.
– Ты… про писателя? – ужаснулся Пантюхин. – Откуда знаешь?
Русич ни сном, ни духом не ведал ни про какого «писателя», но мгновенно запомнил «промашку» Пантюхи.
– Копию прокурору отнесу. Если начистоту, то милиция на тебя давно папочку завела, по которой светит тебе, друг ситный, за хищения в особо крупных размерах «червонец». Да и Кирыча за собой потянешь.
– Чего брешешь про папочку? – нашел силы спросить Пантюхин. – Где видел?
– В руках держал, – продолжал фантазировать Русич, дивясь самому себе. – Бумажки там в двух экземплярах. Один в милиции, а второй… тебе до него не дотянуться.
– Ведь в зоне был, когда же успел накопать? Или у тебя тут подельщики? – Пантюхин все принял за чистую монету. – Давай попробуем столковаться: я нарисую, что вспомню, а ты… – Пантюхин все-таки вывернулся из рук Русича, с трудом овладел собой, но с каким наслаждением он убил бы этого дурака, будь что под рукой. – А ты папочку с бумажками мне взамен притартаешь. Договорились?
– По рукам! Итак, кто ты сам в цепочке у Петра Кирыча?
– Я же сказал, «шестерка», самая обыкновенная.