Три гроба

Все шторы в доме на Расселл-сквер были задернуты. Он казался еще мрачнее, чем вчера, так как в него вошла смерть. Внутри было так тихо, что посетители даже услышали звонок, когда доктор Фелл нажал на кнопку. После долгого ожидания дверь открыла Энни без чепчика и фартука. Она выглядела бледной и напряженной, но спокойной.

— Мы бы хотели повидать мадам Дюмон, — сказал доктор Фелл.

Хэдли вглядывался внутрь, оставаясь бесстрастным. Энни, шагнув назад, заговорила из темноты холла.

— Мадам Дюмон сейчас с… она там. — Девушка указала в сторону двери гостиной. — Я позову… — Она судорожно глотнула.

Доктор Фелл покачал головой. Он двинулся вперед с удивительным проворством и бесшумно открыл дверь.

Коричневые шторы были задернуты, а кружевные занавеси ослабляли и без того тусклый свет, проникающий сквозь щели. Мебель скрывалась в тени, кроме единственного черного металлического предмета, обшитого белым атласом. Это был открытый гроб. Вокруг него горели свечи. С того места, где стоял Рэмпоул, он мог видеть только кончик носа на мертвом лице. Но свечи, а также запах цветов и ладана словно переносили сцену из Лондона в дикую гористую местность Трансильвании, где золотой крест оберегал от дьявола, а венки из чеснока отгоняли вампиров.

Но прежде всего они заметили не это. Эрнестина Дюмон стояла у гроба, вцепившись рукой в его край. Отблески пламени свечей превращали ее седеющие волосы в золотые, смягчали угловатость плеч. Когда женщина медленно повернула голову, они увидели ее глубоко запавшие и полные слез глаза, как будто она все еще не могла выплакаться. Ее грудь тяжело вздымалась. На плечи была наброшена плотная шаль с длинной бахромой, расшитая полосками красной парчи и бисером, который поблескивал при свете, как последний штрих варварства.

Наконец женщина увидела пришедших. Обе руки стиснули край гроба, словно защищая мертвого. Локти раздвинулись в стороны под колеблющимся пламенем свечей.

— Вам лучше признаться, мадам, — мягко произнес доктор Фелл. — Поверьте, это пойдет вам на пользу.

На секунду Рэмпоулу показалось, что Эрнестина Дюмон перестала дышать, так легко было проследить за каждым движением в призрачном свете. Потом она издала легкий кашляющий звук, обычно предшествующий истерическому смеху.

— Признаться? — переспросила женщина. — Значит, это все, что приходит в голову вам, глупцам? Признаться в убийстве?

— Нет, — сказал доктор Фелл.

Казалось, односложное слово отозвалось эхом в комнате. Женщина уставилась на него, и, когда он шагнул к ней, в ее глазах впервые мелькнул страх.

— Нет, — повторил доктор Фелл. — Вы не убийца. Позвольте сказать вам, кто вы.

Его черный силуэт возвышался над ней на фоне свечного пламени.

— Вчера молодой человек по имени О'Рорк сообщил нам несколько фактов. Среди них был тот, что большинство фокусов иллюзионист проделывает на сцене при участии помощника. Этот фокус не был исключением. Вы были помощницей иллюзиониста и убийцы.

— Полого человека. — Внезапно Эрнестина Дюмон начала смеяться.

— Полого человека в буквальном смысле слова, — подтвердил доктор Фелл и повернулся к Хэдли. — Человека, чье прозвище было страшной и ироничной шуткой, хотя мы этого не знали, так как оно соответствовало действительности. Это был ужас и в каком-то смысле стыд. Хотите видеть убийцу, за которым вы охотились все это время? Он лежит там, но Бог не позволил нам судить его.

И доктор Фелл медленно указал на белое мертвое лицо доктора Шарля Гримо.

Глава 20

ДВЕ ПУЛИ

Доктор Фелл спокойно смотрел на женщину, которая съежилась у гроба, словно прикрываясь им.

— Человек, которого вы любили, мертв, мэм, — продолжал он. — Теперь он недосягаем для закона и заплатил за содеянное. Наша с вами проблема — замять дело таким образом, чтобы не пострадали живые. Но вы замешаны в этом, хотя и не принимали непосредственного участия в убийстве. Поверьте, мэм, если бы я мог все объяснить, не вовлекая вас в это, я бы так и сделал. Я знаю, что вам пришлось перенести. Но вы сами понимаете, что это невозможно. Поэтому мы должны убедить суперинтендента Хэдли, что дело следует замять.

Искреннее сочувствие в голосе Гидеона Фелла, казалось, успокаивало женщину, как сон после слез. Истерика прекратилась.

— Вы действительно знаете? — почти с надеждой спросила она после паузы. — Вы не обманываете меня?

— Да, я действительно знаю.

— Идите наверх — в его комнату, — сказала женщина, — и я вскоре к вам присоединюсь. Сейчас я не могу смотреть вам в лицо. Я должна подумать… Но пожалуйста, не говорите ни с кем до моего прихода. Я никуда не убегу.

Яростный жест доктора Фелла заставил Хэдли промолчать, когда они выходили. Так же молча они поднялись по мрачной лестнице на верхний этаж, никого не встретив, и снова вошли в кабинет, где было так темно, что Хэдли включил мозаичную лампу на столе. Убедившись, что дверь закрыта, он с грозным видом повернулся.

— Вы пытаетесь внушить мне, что Гримо убил Флея? — осведомился суперинтендент.

— Да.

— Что, лежа без сознания и умирая на глазах свидетелей в лечебнице, он отправился на Калиостро-стрит и…

— Не тогда, — спокойно сказал доктор Фелл. — Именно этого вы не понимаете. Это направило вас по ложному следу. Это я имел в виду, говоря, что дело перевернулось не вверх ногами, а задом наперед. Флей был убит раньше Гримо. И что хуже всего, Гримо пытался сказать нам чистую правду. Он говорил нам правду, зная, что умирает, — хотя бы в этот раз проявив себя с хорошей стороны, — но мы неправильно это интерпретировали. Садитесь, и я постараюсь все объяснить. Если вы поймете три существенных пункта, вам не понадобится моя дальнейшая помощь. Все объяснится само собой.

Доктор Фелл, пыхтя, опустился на стул за письменным столом и какое-то время рассеянно смотрел на лампу.

— Эти три важных пункта таковы, — заговорил он снова. — Во-первых, нет никакого братца Анри — есть только два брата. Во-вторых, оба брата говорили правду. В-третьих, вопрос времени вывернул дело задом наперед.

Многое здесь зависело от кратких промежутков времени и от того, насколько они краткие. То, что сердцевина дела — неправильное определение времени, та же ирония судьбы, из-за которой мы описывали нашего убийцу как полого человека. Вы легко поймете это, если подумаете.

Вспомните вчерашнее утро! Мне уже начало казаться, что в убийстве на Калиостро-стрит было нечто странное. Три правдивых свидетеля утверждали с точностью до секунды, что выстрел раздался ровно в десять двадцать пять. Меня это несколько удивило. При уличном инциденте даже самые хладнокровные свидетели редко смотрят на свои часы, а если смотрят, то редко бывают так единодушны относительно времени. Но поскольку их правдивость не вызывала сомнений, значит, для подобной точности должна была существовать какая-то причина. Что-то подсказало им время.

Конечно, причина была. Напротив места, где упал убитый, находилась витрина ювелирного магазина — единственная освещенная витрина поблизости. Свет из нее падал на убитого, именно туда первым делом побежал констебль в поисках убийцы, так что, вполне естественно, на витрине сосредоточилось внимание свидетелей. И с этой витрины на них смотрели огромные часы такой необычной формы, что сразу приковывали к себе взгляд. Разумеется, констебль и остальные обратили внимание на время, которое показывали стрелки. Отсюда единство их показаний.

Но меня беспокоил другой момент, тогда казавшийся не столь важным. После выстрела в Гримо Хэдли вызвал в дом своих людей и сразу же отправил одного из них задержать Флея в качестве подозреваемого. Эти люди прибыли сюда… приблизительно в котором часу?

— Приблизительно без двадцати одиннадцать, — ответил Рэмпоул, — согласно грубому расчету. Я отметил это в своем расписании.

— В таком случае, — продолжал доктор Фелл, — когда должен был прибыть на Калиостро-стрит человек, посланный за Флеем? От пятнадцати до двадцати минут после того, как Флей, как предполагаюсь, был убит. Но что произошло в течение этого краткого промежутка? Очень многое! Флея перенесли в дом врача, он умер, произвели обследование, были сделаны бесплодные попытки опознать тело, а затем, «после некоторой задержки», выражаясь словами газетного отчета, прислали фургон и Флея увезли в морг. Когда детектив, отправленный Хэдли, прибыл на Калиостро-стрит, констебль опрашивал жителей соседних домов и вся суматоха уже улеглась. Это казалось невероятным!