Страница 3 из 19
– Завтра еду в Петербург и обязательно куплю вам кружевные чулочки с крупным узорчиком, – вдруг серьезно произнес он.
– В Петербург?! – Алена распахнула глаза и, опомнившись, натянула покрывало до самого подбородка.
– Да, Аленушка, дела, – де Конн хрустнул сжавшимися пальцами.
Новость потревожила Алену. Там, в Петербурге, в его доме на Фонтанке, жила Мариам. Наложница шестнадцати лет. Гречанка или итальянка. Впрочем, в среде светской знати невольница у каждого уважающего себя холостяка имеется, или девка крепостная, или актриска на содержании, ведь ныне все пытались походить на любвеобильного монарха. Впрочем, и женщины аристократического общества не уступали в моде, которую диктовала его венценосная супруга. Но это Алену не успокаивало.
– Надолго едете? – прохладно поинтересовалась она.
– На неделю, не больше, – промычал тот, прижимая губы к ее животу.
Алена помолчала. Она впервые почувствовала то, что в романах называлось ревностью. Раньше она даже не могла поверить, что столь неподобающее дворянке чувство способно достать и до нее, да еще вцепиться ей глубоко в потроха и душить до слез, выкручивая сердце до скрипа в зубах!..
– Вам не нравится моя прическа? – прервал ход девичьих мыслей де Конн.
Она и не заметила, как пальцы ее…
– Ах, простите, сударь!
Тот выпрямился, пригладил руками растрепанные волосы, улыбнулся…
– Ох, и ежик же вы…
– Да вы вся дрожите, милочка! – Камышиха громко звякнула ложкой по чашке с киселем. С секунду ее цепкие глаза тщательно изучали сводницу и вдруг неожиданно потеплели. – Ох, не бойтесь, деточка! Маркиз де Конн, как мне показалась, человек очень даже чувствительный и будет с вами чрезвычайно деликатен в вашу первую ночь! Боли, может, и не избежать, но, думаю, он вовсе не груб и не бестолков в столь интимных делах…
Алена подняла на Камышиху глаза. В них действительно ютились волнение с тревогой… но не о первой ночи. Она чувствовала, что между нею и женихом встанет другая женщина.
К шести часам вечера экипаж маркиза де Конна, преодолев несколько десятков миль по раскисшей дороге, отметился на Ближней Рогатке Лиговского канала10, выехал на набережную Фонтанки и наконец покатился по долгожданной городской брусчатке в сторону Невского проспекта.
Умирающий свет холодного солнца, слякоть, сырость и сквозной ветер… Петербург! Город-оборотень, вечно перевоплощающаяся субстанция, порожденная жизнедеятельным скоплением живых существ вкупе с липкой хандрой и хронической простудой. Этот город, словно запоздавшее пробуждение, прибавлял каждому погостившему в нем то устойчиво болезненное ощущение, будто наяву продолжаешь слышать ворчание гранитных берегов об изнурительных дождях и надоевшей плесени…
Но Фонтанка у Невского! Эта часть города была самой фешенебельной и благоустроенной, всегда обновляющейся и вечно роскошной. Новые дворцы и дома сановников, без устали снующие экипажи, запряженные великолепными рысаками, чопорные модные ателье и ресторации, в каналах пестрят расписные гондолы и легкие дамские зонтики…
В правление императора Александра Павловича Петербург сильно изменился. И к лучшему, и к худшему. В первом случае – город расцвел, застроился, закипел, как деловой центр Европы, в одеждах чувствовалась свобода, в бытии – респектабельность, в нравах – непринужденность. Во втором – желание всех сословий походить исключительно на высший свет. Все, от каретников до сапожников, рядились и вели себя, подражая «приближенным их величеству», но как-то резко, до дурости неказисто и развязно непристойно. Одетые во все прозрачное дамы на морозных улицах капризно возражали замечаниям родителей в старомодных кафтанах, а молодые люди, нарумяненные и суетливые щеголи, одаривали рискующих серьезно простудиться дам комплиментами.
«Похоже, придется напрочь переехать в город, – прикинул маркиз, – спрос на хороших врачей скоро будет не в меру велик».
Маркиз де Конн хоть и не жил в городе, но частенько останавливался проездами в собственной усадьбе. Вот и сейчас он собирался устроиться в невской столице всего на неделю. По дороге задержался в нескольких модных домах. Маркиз не любил приезжать с голыми руками к своей наложнице, Мариам. Сумочки, веера и муфточки были выбором сегодняшнего вечера. За Невским, проехав мимо недавно отстроенных имперских конюшен, его экипаж остановился у двухэтажного дома, скрывающегося за низкой оградой.
Усадьба маркиза де Конна была многолюдна, преимущественно благодаря дворне, которой руководил дворецкий Климентий. Маркиз вежливо называл его по имени и отчеству – Климентий Ярославич, и неспроста. Хозяин редко бывал в собственном доме, и вся нагрузка по хозяйственной части дома целиком и полностью наваливалась на него. Помимо работников конюшен, бань и мастерских, прилагались три лакея, экономка с челядью, два буфетчика, повар с кондитершей, несколько горничных, не считая прачек, швей и поломоек. У всех были семьи и дети, а в хозяйственных пристройках двора жила еще и большая семья садовника – старого обрусевшего англичанина. Дом являл собой живой многоголосый улей, что, по мнению маркиза, должно было радовать юную Мариам, поскольку она ни на минуту не оставалась одна.
Впрочем, в личные покои наложницы были вхожи только ее телохранитель, Кабеза, и Пелагея, крепостная смышленая девочка, которую маркиз заполучил совсем недавно в качестве фрейлины и подружки Мариам.
– Господин, вы совсем устали! – пролепетала наложница навстречу де Конну. – Прошу вас, останьтесь у меня, я помогу вам отдохнуть!
Маркиз не спорил, приказал Пелагее уложить свои подарки у трещавшего веселым огнем камина, нежно поцеловал Мариам в лоб и послушно снял камзол с жилетом.
– Прошу тебя, поиграй для меня что-нибудь…
– Хотите я станцую или спою?
– Нет, только лютня… Я так соскучился по твоим струнам.
За будуаром, в спальне, под еле освещенными драпировками балдахина, возвышалось довольно необычное ложе. Круглое, диаметром метра в три, с высокой изогнутой спинкой по всему краю, обитое мягкой тафтой на турецкий манер и с небольшой «входной» дверцей. По трем ступенькам маркиз залез на ложе, улегся посередине круга, сложил руки за головой и… в наслаждении закрыл глаза. Здесь ему ничего не угрожало и никто не беспокоил. Мариам с лютней села у ног хозяина по-турецки. Опершись о пологую спинку, она чуть покрутилась, устраиваясь и, тронув тонкими пальцами струны старинного инструмента, ласково улыбнулась. Господин был в ее полной власти. По покоям полились мелодии Дю Мон Тристе, турдьона, гальярды и легких фантазий на тему средневековых легенд. По стенам спальни заструился аромат ладана и гальбана. Тепло Мариам убаюкивало. Полуосвещенные, слегка колышущиеся занавеси заволакивали успокоением, запах дурманил, и маркиз погрузился в легкий, приятный сон. Окружающие предметы, выхватываемые трепетным светом свечей, начали расплываться, медленно вытекая из сжатого вокруг пространства. Но вдруг что-то зашумело за дверями. Де Конн прислушался. По-видимому, слуги, зная о присутствии в доме хозяина, решили бдеть в приемной со своими просьбами и ходатайствами. Он глубоко вздохнул. Надо бы научиться не отвлекаться на посторонние звуки. Посмотрел на вьющийся дым ладана, прикрыл глаза. Его тело становилось легче. Тяжелые складки балдахина покрылись тонким узором забытья, и могло почудиться, что даже воздух в блаженстве замирал от сладости струнной музыки.
Но вот дверь дернулась… кто-то пытался ворваться в комнату. Де Конн распахнул глаза и насторожился. Не стук, но настойчивые толчки и царапанье с той стороны заставили его встать. Мариам с ним не было, вещи обратились в бесцветные лохмотья, спальня погрузилась в мертвую тишь. Де Конн, не веря в происходящее, отчаянно смотрел на движения бронзовой ручки дубовой двери. Та дернулась несколько раз, царапание в дверь повторилось. Еще мгновение, и раздался стук, тихий, но твердый. Все вдруг исчезло, кануло в безмолвную тьму. Все, кроме дверей. Там кто-то ждал. Кто-то стоял снаружи, в коридоре… Никто в доме не опускался до столь зловещей наглости, как стучать в покои наложницы во время отдыха хозяина! Занятый этими досадными мыслями, де Конн оказался в коридоре. Там было безлюдно, пусто и тихо. Теперь он рассердился. Все это выглядело дурачеством кого-то из молодых слуг. «Шутники! Выясню кто, проучу». Маркиз недовольно потер шею и вернулся к своей двери… Как так получилось, что, выходя, он захлопнул ее? Привычно дернул ручку вниз, но дверь словно вмерзла в неподатливый кирпич стены. Она была – вот странность! – заперта изнутри. Быть такого не может! Мариам никогда не запиралась… Надо успокоиться и плавно нажать на ручку. Может, что-нибудь застряло в старой конструкции, выскочило. Дверь, как замурованная, даже не дрогнула. Он перевел дыхание. Нечто угрожающее выглядывало из всех углов, вперилось в него колючими глазами. Он хотел было вдарить по двери и вышибить упрямые доски, но, образумившись, взял себя в руки, вновь попытался совладать с тяжелым изогнутым куском бронзы. Безуспешно. Присел и глянул в замочную скважину. Словно тысячи насекомых с тонкими, колючими лапками разом пустились карабкаться по его спине к затылку! Там, за дверями, в спальне, горели свечи, играла на лютне Мариам, а над круглым ложем, в плавном свете, лежал он, маркиз де Конн.
10
Пограничная застава города. Ныне пересечение Московского и Лиговского проспектов