Страница 5 из 6
Я отмахиваюсь от наваждения, поднимаю бинокль к глазам, окидывая взглядом гавань, внезапно замечаю силуэт девушки в окне одного из полуразрушенных пакгаузов. Она машет нам рукой, слегка свешиваясь из окна, не могу сдержать ухмылки и наклоняюсь к Алексею, стоящему рядом.
Лёха, ты романтик?
Что? – не понял он.
Я смотрю на него и рукой указываю на девушку.
Вон там на верхнем этаже пакгауза! Не тебе машут?
Он смотрит в бинокль и, явно увидев ту же картину, что и я, ухмыляется.
Ха… девушка! Только что она там делает – это же запретная зона?!
Я пожимаю плечами и ещё раз осматриваю гавань. Нам сигналят гудками стоявшие рядом пара эсминцев, их экипажи машут руками и фуражками. На мостик падают маленькие букетики цветов. Вахтенные втыкают их в вентиляционные заглушки. Темная полоса воды между серой сталью лодки и масляной стенкой мола продолжает расширяться.
Внезапно я замечаю быстро подъезжающий чёрный «Хорхь», он огибает всю толпу и останавливается чуть впереди. Из него практически на ходу выпрыгивает человек в парадной форме и белой фуражке – а вот и Томпсон. Он подбегает вплотную к пирсу, вытягивает обе руки вверх, на его шее сверкает свежеполученная награда, и орёт во всю мощь своих лёгких:
Виват U 96! Виват! Славы, победы и жирной добычи!
После чего отдаёт нам честь, я улыбаюсь и тоже прикладываю руку к фуражке, а затем машу ему рукой, он машет в ответ и что-то говорит себе под нос.
Вскоре мы покидаем гавань и выходим в открытые воды, нас тут же догоняют два судна: слева от нас пристраивается патрульный катер: а справа переоборудованный под зенитную батарею старый сухогруз.
«Около шести, с половиной тысяч тон», – на автомате прикинул я, приказывая вниз:
Перейти на дизеля! Средний вперёд!
Спустя несколько секунд уже отчётливо слышу слабый шум дизеля, и лодка значительно ускоряеттся. К нам поднимается Макс с биноклем и секстантом в руках.
Какие у тебя ориентиры? – интересуюсь я.
Шпиль колокольни вон там – он едва заметен – и большое здание справа по борту.
Макс тщательно наводит прибор, считывает показания и сообщает их вниз.
Последние ориентиры, – произносит он, вздыхая.
Мы проходим рядом с плавучим маяком – двумя скреплёнными баржами, на которых возвели зенитную батарею и поставили десятиметровую вышку с прожектором наверху. Люди оттуда машут нам руками и что-то кричат. В десять часов мы расстаемся с эскортом, они «гуднули» нам и стали разворачиваться. Последний знак прощания. Через пару минут эти патрульные судёнышки уже остаются за кормой.
Теперь штурман демонстративно разворачивается всем телом вперед по курсу, подносит к глазам бинокль и упирается локтями в бульверк.
Спустить флаг, очистить палубу и приготовить верхнюю вахту к погружению! – отдаю я приказ, осматривая морскую даль.
Моряки закрывают все отверстия на верхней палубе, убирают флаг с флагштока.
Первый номер придирчиво смотрит, чтобы все было сделано, как надо: при бесшумном подводном ходе не должны раздаваться никакие звуки. Старпом перепроверяет еще раз, затем докладывает:
Верхняя палуба готова к погружению!
Я киваю и опускаю бинокль. Море из бутылочно-зеленого становится глубокого темно-синего цвета. По синей поверхности во все стороны разбегаются тонкие белые струйки пены, как прожилки по глади мрамора. Когда на солнце набегают облака, вода становится похожей на черно-синие чернила.
Лодка оставляет за собой в кильватере широкую полосу пенной воды, она сталкивается с набегающим валом и взметается вверх белой гривой. Такие же белые кудри видны повсюду, куда только достает взгляд.
Ну вот, Кригбаум, мы опять в море! – произношу я и скрываюсь в глубине боевой рубки. За мной спускается и Кригбаум. Лодка идет своим курсом в одиночестве.
Я прохожу в свою каюту, но перед этим останавливаюсь и говорю радисту:
Дай сигнал, что мы вышли в море!
Тот кивает и открывает большую деревянную коробку – шифровальный радиопередатчик – Энигма. Выставив настройки, Даня начинает набирать сообщение. Я захожу к себе, сажусь на койку, делаю запись в журнал и убираю его обратно. Затем снова смотрю на фотографии и, горько усмехнувшись, ложусь на кровать, подкладывая руки под голову, закрываю глаза.
Глава 3. «В море»
Меня кто-то трясёт за плечо, мычу что-то невразумительное в ответ и, отворачиваясь от стенки, ложусь на спину. С трудом продрав глаза, я сфокусировал их на человеке, стоявшем передо мной. Леха! «Ну конечно, кто ещё может войти без стука и срочного повода к командиру! Всё же он – мой друг детства как ни как! Хотя стоп, а что он здесь делает? Почему он не на посту?!»
Что случилось, Лех?
Извини, просто обед через полчаса! – пожимает он плечами
Спасибо! – говорю я, садясь на койке и трясу головой, чтобы прогнать сонливость.
Лёха кивает и уходит, а я выхожу вслед за ним. Протиснувшись в люк, оказываюсь в ЦП, жизнь в нём более или менее устаканилась: матросы уже не бегают туда сюда с многочисленными ящиками, коробками, банками и чем ещё только можно. Сейчас в ЦП всего несколько матросов из механиков, осматривающих вентили «Цистерн срочного погружения», ещё один матрос из рулевой команды, да штурман со своим помощником.
Штурман, какой сейчас курс и скорость? – спрашиваю я, подходя к столу и наклоняясь над картой.
273, скорость 8,5 узлов, господин каплей! – отвечает тот.
Я киваю и всматриваюсь в карту. «Так, так, так… вот кусок оккупированного норвежского побережья, вот южное побережье Англии и северное Франции, а вот и то самое бутылочное горлышко – Ла-манш, через который нам предстоит пройти.»
Где мы сейчас?
Вот здесь! – говорит Макс, ставя синим карандашом крест на карте, в нескольких сантиметрах от «пролива смерти».
«Пролив смерти» – так моряки империи прозвали Ла-Манш, который конфедераты в первые месяцы войны пытались минировать. Правда, вскоре они эту затею бросили, но всё равно! Двадцать торгашей, десять эсминцев и пять лодок, лежащих на дне, дали право на такое страшное прозвище. А сейчас там свирепствует вражеская авиация, хотя в Англии и есть ПВО, но оно нацелено на защиту городов, побережье и пролив они физически не смогли бы защищать.
Смотри чтобы мы подходили к Ла-Маншу ночью!
Само собой, Старик!
Я ухмыльнулся и облокотившись на стол спиной, обвел глазами ЦП, словно вижу его в первый раз.
Как у тебя, кстати? – спросил я у Макса, не поворачиваясь.
Тот невесело усмехнулся и поджал губы.
Мать болеет всё ещё, с ней сейчас сёстры да дядя с тётей! Сам-то я не смогу им сейчас помочь…
А отец?
На фронте, во второй танковой армии, в Австрии.
Я киваю и поджимаю губы: «Да… война! И ничего ты с ней не сделаешь, пока одна из сторон не победит и совсем не факт, что это будем МЫ!»
А где Шеф? – задаю я, наконец, вопрос.
Скорее всего, в дизельном! – ответил Макс, что-то отмечая на карте.
Я киваю и, протиснувшись в другой люк, иду в дизельный отсек. Вообще лодка имеет единый коридор, как в коммунальных квартирах, и состоит из 7 отсеков. Если идти с носа на корму, то устройство такое: Носовой торпедный (НТО) с четырьмя аппаратами (там же спят матросы); наш офицерский, совмещённый с постом гидроакустика и радиста (ОО); ЦП; отсек младших офицеров (ОМО); камбуз (специально отделён от других отсеков – во-первых, шума из машинного отделения меньше, во-вторых, частые пожары и пробоины); дизельный отсек (ДО) и, наконец, электромоторный (ЭО), там же находится и пятый торпедный аппарат (ТА). Собственно, всё! Ну, конечно, есть и рубка, но она вынесена за пределы прочного корпуса.
Прохожу мимо офицерского отсека, пробираясь сквозь парней, и открываю переборку в камбуз, там за плитой возится Алекс – наш кок (он полукровка: отец – немец, а мать русская). Он отличный кок – из тухлых яиц, протухшего мяса и плесневелого хлеба может приготовить просто восхитительные блюда. Шутка конечно, но в каждой шутке есть доля правды. Кок на лодке готовит одно меню на неделю, а в понедельник меняет его, но это относится только к обедам и ужинам, потому что завтрак у нас однообразный: кофе или какао, молочный суп с крекерами или галетами, джем или мёд, белый хлеб, масло или яйца – что первое испортится, и обязательно лимон каждому члену экипажа! Так как наше начальство всё ещё опасается того, что экипаж лодки может подхватить цингу.