Инклюз

– Надеюсь, вы так резко поменяли мнение не из-за моего репертуара? Вы сами меня пустили. К тому же, я не делаю ничего, кроме как с вашего позволения играю на виолончели. Ведь ничего плохого нет в том, что вам, например, ставят под дверь цветы от незнакомца или отправляют посылку на день рождения, ставя ее под дверью? Вы же не станете при этом звонить в полицию? Простите, если доставил вам неудобства. Я всего лишь пытаюсь хорошо делать свою работу.

Джоанна долго думала над сказанным. Потом, не переводя глаз на музыканта, смотря понуро вниз и подперев голову рукой, произнесла:

– Если вдруг ты мошенник, то я верю, что у вас существуют какие-то правила, кодексы или этика не облапошить своих. Поверь, я так себя обворовала, что могу считаться самым идейным вором, – выжидая ответа, замолчала женщина. Но ответа не последовало, и она лишь добавила притихшим голосом, – Извини…

Оба немного помолчали. Женщина потерла глаза и посмотрела отрешённым взглядом в окно.

Музыкант стал играть немного озорные «Цыганские напевы» Сарасате. Он знал, что сможет сразу раскрыть виртуозную часть исполнения и быстрее отвлечь хозяйку от всех ненужных подозрений.

Джоанна отбросила документ в центр стола и перешла на кухню. В некоторой нерешительности она постояла у шкафчика, но все же достала упаковку и высыпала на ладонь несколько таблеток. Запив их водой, женщина вернулась в гостиную и опустилась в кресло. На её бледном лице расплылась умиротворённая улыбка. Музыка сначала успокаивала, но в какой-то момент безудержно понеслась галопом, и тяжелое дыхание хозяйки становилось ровнее и тише. Пальцы Оскара безостановочно прыгали по грифу.

Веки ее отяжелели и закрылись. Скептическая улыбка не сходила с лица даже в моменты покоя. Молодой человек изучал лицо пожилой женщины, и в этот раз уже не мог прочитать на нем скрытое страдание. Он вдруг понял, что надо продолжать делать ставку на динамичную музыку со светлыми мажорами и стремительным развитием. В голову ему пришел Шуберт, и музыкант почти без паузы принялся играть «Сонату для арпеджионе и фортепиано».

Он успел повидать многое, но никогда еще не приходилось играть одинокому слушателю, который при этом засыпал. Слушает Джоанна музыку или уже во власти своих снов, было невозможно прочитать по застывшей позе. Видимо, от таблеток её напряжённое лицо стало расслабленным. Когда прозвучали последние ноты, Джоанна тихонько заговорила.

– Почему бы тебе не быть сегодня музыкальным сопровождением для моего спектакля?

– С удовольствием, – так же тихо ответил Оскар.

– С живой музыкой будет красиво, – также с закрытыми глазами проговорила Джоанна. – Внучка будет довольна.

Молодой человек не догадывался, что сознание женщины колебалось между сном и бодрствованием, иллюзорные сцены воспринимались, как реальность. Присутствие музыканта теперь было не только наяву, но и в сновидениях, калейдоскопом вращающихся в голове пожилой женщины. Движение смычка виделось Джоанне крупным планом, и для этого не обязательно его лицезреть, просто надо внимательно слушать музыку. Невесть откуда взявшийся тяжелый маятник качался через всю гостиную и не удивлял рассудок женщины, как не удивляют людей метаморфозы происходящего во снах. Туманное марево всё больше усыпляло ее. Обрывки случайных сюжетов постепенно выстроились в единую историю.

Ей ясно виделся разлитый по столу виски, который от зажигалки вдруг вспыхивал голубым пламенем. Джоанне показалось, что она сидит в кресле посреди зеркальной комнаты, и вокруг сотни тысяч, миллионы ее отражений. Она слушала мелодию и ждала, что что-то произойдет, разорвав, наконец, эту цепь электрических импульсов, которые привели к короткому замыканию в сознании. Ей пришла в голову мысль, что так выглядит смерть – вечный покой человеческой души. Это ее напугало. Именно эта мысль разорвала цепь бесконечных повторов. Джоанна подумала, что надо что-нибудь сказать сидящему рядом музыканту, чтобы нарушить эту длинную, молчаливую паузу.

– Я так долго искала подходящего мужа, и наконец-то нашла сокровище, – очень тихо сказала она, но сконцентрированный на каждом движении и звуке Оскар ее даже не услышал.

Теперь ей казалось она окончательно вернулась из дремоты к сознанию, просто не хотела открывать глаза. И даже то, что она наблюдает за сценой в гостиной от третьего лица, со стороны также видя себя, не вызвало подозрения. Угол зрения менялся, как будто на глаза вдруг надели широкоугольную линзу. Она видела комнату выше и шире, объемнее, будто взмывала к потолку, легкая, невесомая и счастливая.

12. В холодном храме

___

И пусть благословят – знакомые листы,

Пусть плачут надо мной – друзья моей мечты;

О, только те, кто был мне дорог в дни былые,–

И пусть меня вовек не вспомнят остальные.

Джордж Гордон Байрон

___

Как свежий ветер врывается в затхлое помещение через открытые двери, или как восход солнца наполняет мир надеждой, заглядывая в самые темные переулки, так стремительно пространство заполнила волшебная музыка немца Макса Бруха. Его «Кол Нидрей» – пронзительное переосмысление еврейской молитвы «Все обеты», в новом, европейском звучании которой не осталось ничего иудейского. Потерялся и первоначальный смысл – отречься, отказаться от всех данных обязательств и клятв. Но виолончель мягко вздрагивала, будто отменяя данные когда-то неосторожные обещания и вдруг с разрушительной силой круша даже самые робкие надежды.

Теперь в гостиной сидел не только музыкант, освещенный проникающими через окно лучами солнца. Спиной к нему, за столом, сидела молодая девушка. Напротив нее – мама. Тарелка с круассанами стояла никем не тронутая. Не до нее было и сильному, возмужавшему, казавшемуся огромным, Брайану. Он никак не решался занять предложенное ему место во главе стола. Его переполняли самые разные, противоречивые, но очень сильные чувства.

Паркет, привыкший к бесшумным женским шажочкам, в тот день весь скрипел из-за тяжелой походки молодого парня в армейской парадной форме. Дамам казалось, что этот вояка вошел к ним в дом победным маршем. Медаль на груди то и дело звенела. Мужественные складки в уголках рта, даже намеков на которые не было в лице юного разносчика газет, сразу бросились девушке в глаза. Он разволновался и снова заморгал как в детстве, часто-часто, будто глаз его начал терзать тик. Может быть, теперь эта его особенность меньше бросалась в глаза собеседнику, но, конечно, не подруге детства. От брови почти до уха полосой пролегал длинный узкий шрам. Но молодой человек, казалось, вовсе не подозревал о его существовании – такая искренняя и не замутненная печалью улыбка играла на гладко выбритом лице. В нем чувствовались храбрость. Угловатый мальчишка превратился во взрослого статного мужчину.

– Нужно поставить цветы! – вдруг вскочила из-за стола девушка. Тотчас встала из-за стола и ее мама.

– Позвольте мне. – радостно пробасил Брайан узнаваемым тембром голоса.

Он поднял букет, и аромат цветов над столом перемешался с запахом мужского одеколона. На месте букета осталась маленькая подарочная коробочка.

По пути на кухню Брайан остановился у зеркала. Он не замечал музыканта, который продолжал играть пьесу Бруха, как любой занятый человек может не замечать солнце над головой. Оскар в доме Джоанны будто повторял историю композитора, автора «Кол Нидрей». Из-за того, что он написал пьесу на тему еврейских литургических мелодий, нацисты по ошибке внесли его в черный список как иудея. Его самого не замечали, а произведения запрещали, снимали с репертуара, старались забыть.

– Как давно я видел себя в это зеркало? Сам себе кажусь чужим, – проговорил Брайан, потирая подбородок.

Девушка оглянулась через плечо и посмотрела на парня.

– Если бы не твоя непокорная грива волос, я бы до сих пор сомневалась, ты ли это, – прощебетала она.

Брайан чуть улыбнулся, небрежно пригладил курчавые волосы и уверенно вошел на кухню. Взял с подоконника вазу, налил воды и опустил в нее цветы.