Отблеск цепи

– Ооо! А что видел? – Булат не унимался.

– Да миловались они, прям в кабинете. Он в кабинет, не постучавшись, зашел. Вышел вот сразу.

– Миловались – это как?

– Раком она стояла, как.

– Хрена! Коль, помнишь эту девчонку?! – Булат встречал эту новость экзальтированнее, чем я ребенком Новый год.

– Помню. Всё я помню, – злобно пробубнил Голубев.

– Ну так расскажешь? – сделал последнюю попытку Гена.

– Нет.

– Ну на нет, как говорится… Про Семеныча, может, хоть скажешь? Три месяца ему осталось, кто за него-то будет? А то слухи всякие, знаешь, ходят у нас.

– Да мне-то откуда знать, кто будет, Ген?

Я и правда не знал. Семеныч был как раз тем самым хозяйственным начальником. Его отправляли на пенсию, и все с нетерпением ждали, кто же займет его место.

– Ой, а что, папка тебе не докладывается? – оживился Голубев вместе со своим нехитрым сарказмом. Все притихли.

– Да я вроде уже рассказывал, своего отца я не видел ни разу, – безмятежно ответил я.

– Ну конечно, конечно. Не видел, да, – Голубев скептически кивал головой. – Пошли, мужики, покурим, что ли.

Они вышли молча. А закрыв двери, начали шептаться. У Булата не выходило, его шепот лихо разносился по тайге. Среди нераспознанных оборотов доносилось «да успокойся», «хорошо же сидим» и прочее леопольдовское.

Я был Романов. Эта одна из самых распространенных фамилий в стране также принадлежала главному инженеру нашей компании. После одного, так и не уложившегося в голове всей нашей службы, случая все мои коллеги стали считать, что я сын этого главного инженера-однофамильца.

Поначалу эта мысль даже не приходила никому в голову. В головном офисе компании было много куда более доходных и комфортных должностей. Какой высокопоставленный отец отправит сына гнить за грошовый оклад в крохотную, пятитысячную сибирскую деревню? Туда, где у компании даже своего офиса нет – мы снимали кусок здания под инженеров, деля его с магазином.

Случай, после которого мне стали приписывать несуществующие родственные связи с сильными мира сего, произошел три месяца назад.

В один из вечеров, посреди недели, мне позвонил мой шеф Семеныч и отправил проверить обходчиков на блокпосте. Формулировки были уклончивы, мотивы непонятны, но я и не шибко интересовался. Блокпост – это такой домик на реке, где живет пара мужиков и, не смыкая глаз, следит за трубой. Говоря языком технического регламента, осуществляют непрерывный мониторинг за состоянием подводного перехода. По-простому – спят, рыбачат и наслаждаются безмятежностью в лесном домике. Иногда, конечно, убирают снег, косят траву, но в основном радуются жизни за небольшую зарплату. Их единственной прямой обязанностью было ходить к манометру на трубе каждые четыре часа и передавать давление диспетчеру по телефону. Сам домик был довольно близко, всего в восьми километрах.

Среди одной из смен этих обходчиков был мужичок, к которому я особенно привязался, по прозвищу Фаиз. Он был потрясающим, доброжелательным рассказчиком, был прямым и бесхитростным, как советский трактор, и запекал самую вкусную щуку на свете.

Мы были земляки. Приземистый башкир, но только его здесь, правда, побаивались. Из старых деревенских баек я узнал, что он был единственным из оставшихся первых поселенцев, кто завалил медведя ножом. По словам Палыча, тоже одного из первых, это было двадцать два года назад, на спор. Правда ли это было – у самого Фаиза узнать было невозможно. Он отшучивался, говорил, что всё это глупое ребячество и уже вообще не помнит таких подробностей. Я же запомнил его любовь к сырой медвежьей печени – поедание этого яства было зрелищем не для слабонервных.

Иногда я заезжал к нему в гости – послушать старые байки, выпить чаю, да и просто скрасить ему вечер: как бы он ни любил природу, поговорить с человеком ему было в радость. А со своим напарником по смене они общались уже с трудом – семь лет вместе, полжизни в одной комнате.

В общем, не особо задумываясь над поводом, я был рад возможности к нему заскочить. Картина внутри домика меня удивила – мужики валялись по кроватям, упитые в дрова. Увидев меня, они встрепенулись, но подвоха еще не заподозрили. Я позвонил Семенычу. Оказалось, лошадиные дозы водки не помешали им попытаться дисциплинированно исполнить свою главную задачу – передать диспетчеру давление. Диспетчер управления долго пытался распознать слова, но так и не справился. Заподозрив вопиющее нарушение инструкций, он сообщил об этом главному диспетчеру. Тот – директору по охране труда. Тот – начальнику управления. Он – начальнику тобольской службы. Начальник позвонил Семенычу, а тот уже мне. Итак, через два часа эта подтвердившаяся новость, пройдя руководителей, должна была закончиться их увольнением.

Семеныч кратко озаглавил ситуацию как позор и сказал, что сейчас отправит ко мне Габура с двумя заявлениями на увольнение. Я робко пытался что-то возразить, но мне рявкнули, что это указание с самого верха и «не хуй тут обсуждать, подписанные заявления сегодня привези».

Я зашел обратно в домик и сел на кровать. Лица на мне не было. Мужики тем временем трезвели на глазах.

– Что, с концами? – улыбнулся Фаиз.

– Ага.

– Давай за внучку, давай за внучку, – ухмыльнулся Фаиз. – А ты ревел, что только через десять дней ее увидишь. Вишь, как сложилось? Раньше свидитесь.

– Внучка родилась? – спросил я у его напарника, Вовы, обреченно держащегося за голову на кровати. Вова был армейской выправки, абсолютно лысым, бывшим надзирателем Тобольской тюрьмы. К пятидесяти тюремная грязь ему опротивела, и он надеялся тихо дожить до пенсии, собирая ягоды.

– Да. Красивая такая, говорят, – мечтательно ответил он и лег обратно на кровать, проверяя пульс.

– Видимо, в дочь. Дочку твою я видел в Тобольске в первую неделю. Она у тебя правда красивая, – я попытался сказать что-то приятное.

– С дочкой, как видишь, ты опоздал. – Они засмеялись.

– Ладно. Давайте хоть чаю, что ли. – Фаиз прошел в кухоньку и зажег газ. – Поедем в контору или сюда привезут?

– Погодите-ка.

Я подошел к телефону на столе и набрал начальника тобольской службы, прыгнув через голову своего прямого руководителя, Семеныча. Разговор получился неприлично коротким, высказаться мне не дали: «Слитов сказал, сказали – делай».

Слитов был начальником управления, и одна только его фамилия вызывала у всей службы дрожь в поджилках. Управление было огромным, от Сургута до Тобольска, на шестьсот голов. В общем, Слитов был личностью масштабной. И естественно, за свою недолгую службу сам я его ни разу не видел и не слышал. Но его имя, как особо внушающее ужас, было всегда на слуху.

– Да перестань, – Фаиз потрепал меня по плечу. – Пойдем, по чайку.

– Можно и за внучку еще разок, – усмехнулся Вова.

– Не, подождите. Гулять так гулять! – Я набрал номер Слитова.

Едва я сказал «Олег Александрович» в трубку, Фаиз схватился за голову так, будто я набрал Папу Римского.

Разговор кардинально отличался от переговоров с двумя предыдущими руководителями. Он сказал «слушаю» и потом действительно слушал. Я говорил долго, сбивчиво. Подготовленной речи у меня не было, и, наверное, если бы я начал ее готовить, то и на сам разговор бы уже не решился. Вкратце: я попросил принять во внимание, что их суммарный стаж двадцать четыре года, что за это время у них не было нарушений, что один проступок в данном случае можно и простить, учитывая выслугу лет и отсутствие нарушений за все эти годы.

– Ты понимаешь, где ты работаешь? – внимательно меня выслушав, резко спросил он.

– Понимаю.

– Видимо, не понимаешь. Это опасный производственный объект. Пьянству тут не место. Тем более такому, о котором знают уже все до Нижневартовска.

– Я понимаю, но я думаю…

– Ты не служил в армии?

– Нет.

– Жаль. Вот там просто. Сказали выполнять – выполняй. Команда думать тебе была?

– Не было.

– Еще что-нибудь?

– Да. Сюда людей работать так просто не найдешь. За семь тысяч никто не бежит жить в лесу. Они оба и на аварийных работах здесь участвовали, и все регламенты наизусть знают. Я сейчас их сегодняшним днем убираю, кого сюда посадим? Двух линтрубов? Кто по трассе работать пока будет или случись что? Их потом не снимешь, это нарушение. Я прошу их оставить. И как человек, и как инженер. Повторится – заявление вперед них напишу. Под мою ответственность, – меня прям прорвало, дрожь ушла, и я чеканил слова, как на параде.