Мнение Джереми Флинна

– Джереми, я хотела поговорить с тобой насчёт дома, – сказала мама.

– Мы это обсуждали, – напомнил я. – Я не буду там жить. Отдай его Кэрол, если хочешь.

– Она тоже отказалась, – ответила мама. – Сказала, что не хочет ещё сильнее осложнять ваши отношения.

Надо же! Куда тут сильнее, действительно.

– Джереми, я говорю о том, – пояснила мама, – что хочу его продать, и отдать тебе деньги. Ну, кроме тех, что уйдут на моё содержание здесь.

Это было хорошей мыслью. В нашем семейном доме я не поселился бы никогда, это точно. Расходы же на «Второй рассвет Z» были мне хоть и по карману, но с немалым трудом, если честно.

– Как скажешь, мама. Спасибо, – я искренне поблагодарил её.

Мы немного поговорили о том, что делать с домом. Мне пришлось пообещать, что я заеду туда в ближайшее время и, как сумею, подготовлю к продаже.

– Я очень хочу, чтобы вы помирились с Кэрол., – не удержалась всё-таки мать от любимой темы. – Сынок, прошу тебя. Ради Кэтти, в конце концов. Вы оба могли бы…

– Мне пора ехать, – сказал я, для убедительности взглянув на часы на телефоне.

Я поднялся. Мама успела поймать меня за рукав.

– Джереми…

– Что, мам?

Она смотрела мне в глаза, отвести взгляд было просто невозможно.

– Ты не бросишь меня здесь?

– Мам…

– Я очень люблю тебя, сынок, – повторила мама то, что говорила совсем недавно. – Очень сильно тебя люблю!

Надо признать, случается, что правым оказывается даже такой ублюдок как Уильям Поттер. Есть ситуации, когда своё мнение стоит засунуть в задницу.

– Я тоже тебя люблю, мама, – повторил и я. – Всё будет хорошо.

Она улыбнулась. Пользуясь тем, что разговор можно прервать на позитивном моменте, я ещё раз её обнял и подозвал Кэтти, чтобы она тоже могла попрощаться.

4. Первый раз в «Первом»

После чудесного ланча, целиком и полностью состоящего из мороженого трёх сортов, шоколадного и карамельного сиропов, ореховой и зефирной посыпки, я привёз Кэтти на работу к Кэрол – как договорились.

Порог серпентария я переступил с осторожностью сапёра, пробирающегося через минное поле. Понимая, что со стороны это наверняка выглядит глупо, я, тем не менее, глаз не мог отвести от пола, боясь, вдруг какая-нибудь из этих тварей (а их тут были сотни!) сбежала из своего аквариума, или в чём там их держат, и ползает теперь у меня под ногами, ожидая, когда ей выпадет случай вонзить свои отвратительные, загнутые, полные яда зубы в беззащитную полоску тела между туфлей и краешком штанины.

Кэтти, моя смелая глупая девочка, вела себя совершенно по-другому. Она здоровалась со змеями, как со старыми знакомыми, махая каждой рукой.

– Привет, Барби! Привет, мистер Хьюит!

О боже… Только ради тебя, моя дорогая, я способен зайти сюда лишний раз.

– Кэрол! – просипел я предательски выдавшим волнение голосом.

Кричать я не решился. Да, я в курсе, что змеи глухие, но… вибрации от звуковых колебаний теоретически они ведь могут улавливать, верно? Мне это надо?

На мой «крик» из-за уставленных змеиными боксами стеллажей выглянул высокий, худощавый мужчина в лабораторном халате. Хорошо мне знакомый.

– Привет, Бад. Как твои дела? – поздоровался я с научным сотрудником, бывшим у Кэрол в подчинении.

Бад был зомби и работал тут ещё при жизни, начальником Кэрол, когда она только пришла студенткой. Сердечный приступ поменял их рабочими местами. Так зачастую бывало и в других профессиях, сопряжённых с опасностью нанести себе или окружающим какой-либо вред. Неразумно доверять ресургентам обязанности той же сложности, что и при жизни, – я с этим совершенно согласен. Не знаю, что по этому поводу думал именно Бад, но большинство зомби, конечно же, считали это очередной дискриминацией.

В серпентарии, впрочем, зомбакам было самое место. Укусы змей им были вообще до лампочки, Кэрол когда-то рассказывала. Змеиные яды, в целом, двух видов: одни растворяют ткани, разрушая клетки крови и делая из них удобный для переваривания «суп», другие, нейролептические, вызывают паралич дыхательных мышц, наступающий тем быстрее, чем стремительнее кровь разнесёт яд по организму. Крови же в нашем понимании у зомбаков нет вообще, вместо неё у них слабощелочной раствор. И кровотока как такового тоже не существует, сердце не бьётся и не переносит по телу ничего. Вот и выходит, что зубы змеи им не страшнее канцелярского дырокола. Две дырки, вот и весь вред.

– Ещё ползаю, – ответил Бад. – Кэрол в лаборатории, Джей. Проходи.

Он гостеприимно указал вдаль по коридору, вдоль стен которого высились многочисленные, поставленные одна на другую чуть ли не до самого потолка клетки со змеями. Что-то, видимо, отразилось на моём лице, раз спустя мгновение Бад добавил:

– Если спешишь, оставь Кэтти тут, я провожу.

Я спешил, это правда. Мне, по идее, уже следовало бы подъезжать к «Первому». Искренне поблагодарив Бада, я попрощался с Кэтти и помчался к башням.

Зомби бывают очень разными. Не в том смысле как это говорят, обсуждая живых: этот жадный, этот умный, этот ни то, ни сё. А с точки зрения их медицинского, физиологического состояния, в котором они живут свои вторые жизни. Уж поверьте копу, видевшему ресургентов всех возможных рас, возрастов и вариантов ухода из жизни.

Анкета, которую каждый ресургент обязан заполнять ежегодно, толще телефонной книги Китая. Главные параметры, которые оценивают у ресургентов, – это активность мозга и функциональность тела. В зависимости от результатов тестов им присваивают категорию дееспособности. Первая и вторая говорят о том, что изменения минимальны. Обычно в таких случаях воскресшие были относительно молоды, с хорошим состоянием здоровья и сумели вернуться в течение одной-трёх недель после смерти.

Правила присвоения категорий постоянно меняются. Это оплот бюрократии и коррупции, как следствие, тоже. Но все смотрят на это сквозь пальцы. Категории присваивались на год, на три, или, по решению специальной комиссии, на больший срок. Потом её надо получать снова. Каждый зомби имеет код, в котором зашифрованы два его возраста: первый – от момента рождения, второй – от момента смерти.

Зомби не живут вечно. Так или иначе они продолжают гнить, хоть процесс этот и значительно заторможён и их собственной физиологией, и пришедшими на большие барыши фармакологическими и парфюмерными компаниями. Тем не менее, всех их ждёт один и тот же конец: теряя категорию за категорией, они умирают ещё раз. Совет Центра ресургенции рассматривает дело, и, если приходит к выводу, что дальнейшее существование не имеет смысла, ресургента приговаривают к растворению оставшихся мозгов – специальной инъекцией в ушную раковину, превращающей мозг в окончательно мёртвую кашицу. Затем его хоронят родственники – в этот раз уже навсегда.

Надо сказать, что хоть и звучит это всё жутковато, но на самом деле преисполнено милосердия. Когда процесс разложения заходит слишком далеко, и мозг перестаёт давать сигналы в мышцы, это выглядит гораздо хуже. Начинается всё с речи, потом и остальное тело практически останавливается. Работать продолжают только висцеральные мышцы, не требующие активного управления, типа тех, с помощью которых мы дышим или удерживаем в себе, извиняюсь, дерьмо. Часто у таких зомби уже не было каких-то конечностей, они теряли их то там, то тут. Глаза вваливались в череп и уже ничего не могли видеть, кроме собственной башки изнутри. Большинство, видя в кого они превращаются, сами давали разрешение на инъекцию раньше такого, совсем уж бесславного, момента.

Преступников, которых среди зомби было не меньше, чем среди живых, казнили несколько по-другому. Им, пробивая черепную коробку, вгоняли в мозг специальный стальной стержень. Результат был тот же, но считалось, видимо, что так это больше походило на наказание.

На то, как выглядел и чувствовал себя зомбак, влияли ещё несколько вещей. Срок от момента смерти до воскрешения: чем он был больше, тем сильнее это сказывалось на физической и ментальной функциональности, в худшую, естественно, сторону. А также вариант кончины, если можно так выразиться. Смертельные болезни считались отрицательным фактором. Разрушенные при жизни естественным ходом событий органы, после смерти, как вы понимаете, не восстанавливались. Если для сердечных и пищеварительных болезней это было не так важно, то в случае с раком мозга, например, вернуться, соображая выше третьей категории, не представлялось возможным. Также не повезло диабетикам – они после воскрешения гнили куда быстрее товарищей, что-то в их и до того разбалансированных клетках делало этот процесс вообще стремительным. Умереть от несчастного случая не всегда было лучше – в зависимости от того, насколько и какие органы при этом пострадали. Идеальным уходом считалась постепенная, без стрессов, кровопотеря, когда весь организм медленно затихал. Проткнутое насквозь сердце, повреждённая аорта или яремная вена. Отравление, если оно не воздействовало на мозг, а касалось чего-то другого, было тоже более или менее приемлемым.