Штормовой предел

Как раз в это время снова раздался страшный взрыв снаряда под кормовой башней, и "Ушаков" начал крениться еще быстрее. Миклуха обвел взглядом находящихся в боевой рубке:

— Всех благодарю за службу. Прощайте, господа!

Только сейчас все обратили внимание, как постарел и осунулся за последние два дня командир, как поседела голова, а по лицу пролегли глубокие и многочисленные морщины.

* * *

Для ускорения гибели трюмный механик Джелепов с хозяином трюмных отсеков Шагигалеевым затопил патронные и бомбовые погреба. Вода хлынула в машинное отделение через открытые кингстоны и подорванные циркуляционные насосы. "Ушаков" остановился и начал быстро крениться на правый борт. Японцы огня не прекращали.

— Ну, гады, держитесь! — обозлился, выскочивший на ют мичман Дитлов. Вместе с комендорами Максимом Алексеевым и Матвеем Шишкиным он бросился к 120-миллиметровой пушке и выстрелил. "Адмирал Ушаков", погружаясь носом в воду, лёг на правый борт.

Из воспоминаний капитана 2-го ранга А.А. Транзе: "Японские крейсеры, пользуясь своим огромным преимуществом в ходе и большей дальнобойностью своих орудий, отойдя за пределы досягаемости наших снарядов, открыли огонь по броненосцу. Так начался наш последний, неравный бой. Вскоре же начались попадания в броненосец, появились пробоины, вспыхнули пожары. Наши снаряды ложились безнадежно далеко от неприятеля. От пробоин образовался крен, выровнять который из-за перебитых труб отливкой системы не представлялось возможным. Крен на правую сторону все увеличивался, а из-за крена дальность полета наших снарядов все более и более уменьшалась. Этим обстоятельством пользовались японские крейсеры, подходя все ближе и ближе к броненосцу. Наконец как следствие крена заклинились обе башни. Одно из двух 120-миллиметровых орудий правого борта было разбито, загорелись снаряды в беседках на верхней палубе. Действовало только одно оставшееся 120-миллиметровое орудие для подбодрения команды и… "на страх врагам". Японские крейсеры, видя, что наш огонь почти совсем прекратился, подойдя почти вплотную, в упор расстреливали броненосец из всех орудий (на обоих крейсерах было 8 восьмидюймовых и 30 шестидюймовых). Тогда командир приказал открыть кингстоны и взорвать трубы циркуляционных помп и, не делая "отбоя", разрешил команде спасаться "по способности", бросаясь в море. Все шлюпки были разбиты или сгорели".

Глава пятнадцатая

ПОГИБАЮ, НО НЕ СДАЮСЬ!

…Неторопливо раскурив сигарету, командир поднялся на ходовой мостик. Невдалеке маневрировали, ведя огонь, "Ивате" и "Яку-мо", но на них уже никто не обращал внимания. Палуба "Ушакова" быстро заполнялась людьми. В воду бросали все, что могло держаться на плаву: пробковые матрасы и спасательные пояса, доски от разбитых снарядами шлюпок и круги. Следом прыгали матросы и офицеры. Паники не было, все делалось быстро, но организованно. Внимательно следя за оставлением корабля, Миклуха отдавал распоряжения по спасению команды.

На баке произошла трогательная сцена. Корабельный батюшка отец Иона стоял у борта с юным фельдшером, почти мальчиком. Последний мешкал и не решался броситься в воду. На вопрос батюшки, отчего он медлит, фельдшер ответил, что забыл в каюте образок — благословение матери — и не знает, как ему быть. Раздумывать было некогда, но батюшка все-таки ему сказал:

— Если благословение матери, то попытайся достать, Бог поможет.

Фельдшер быстро исчез и через весьма короткий промежуток времени он с сияющим, счастливым лицом снова появился на верхней палубе, но уже с образком в руках, после чего сразу выпрыгнул за борт.

…Еще до Цусимского боя мичман Гезехус, по совету судового врача, взял в артиллерийскую башню бутылку коньяку, на случай поддержать силы раненых. Бутылку он сдал башенному артиллерийскому унтер-офицеру с приказанием хранить ее до особого распоряжения. Во время дневного Цусимского боя, ночных атак и последнего нашего боя мичман и все находившиеся в башне совершенно забыли об этой бутылке. Но в последний момент, когда часть прислуги уже выскочила из башни, артиллерийский квартирмейстер о ней вспомнил, а вспомнив, обратился к Гезехусу с вопросом:

— Ваше высокоблагородие, а как же быть с коньяком?

Ошеломленный столь неуместным вопросом в момент гибели корабля Гезехус ответил:

— Какой там коньяк, брось его к черту, нельзя терять ни минуты!

— Никак нет, разрешите прикончить? — спокойно ответил квартирмейстер. — Как же такое добро, да бросать япошкам!

— Ну тогда быстро, всякая задержка может стоить нам жизни! — махнул рукой Гезехус.

В момент вылетела пробка, появились кружки. Оставшиеся в башне в несколько глотков "прикончили" бутылку, после чего выскочили на палубу и выбросились за борт.

— Владимир Николаевич, — подошел к командиру Мусатов, — раненых выносят наверх. Начали грузиться в уцелевшие шлюпки и на спасательные круги. Я пойду гляну, чтобы в спешке кого не забыли. Прощайте!

— Прощайте, Александр Александрович! — пожал ему руку Миклуха.

У ног командира матросы положили спасательный пояс, но он его будто и не замечал. В голове билась единственная мысль: все ли он сделал как надо, не ошибся ли в чем?

Внезапно он вспомнил свою молодость, беседу со знаменитым адмиралом Бутаковым и его врезавшиеся в память слова: "В жизни каждого моряка есть свой штормовой предел… Желаю, чтобы ваш штормовой предел был как можно выше, только так можно добиться чего-то стоящего в служении нашей матушке России!" Невольно подумалось, смог ли он достичь достойного штормового предела? Оценку этому дадут теперь уже другие…

Куря сигарету, Миклуха спокойно ждал, пока корабль оставит последний матрос. И только когда это произошло, он не спеша отбросил сигарету, надел пояс и прыгнул в воду.

Из воспоминаний капитана 2-го ранга А.А. Транзе: "Минный офицер лейтенант Борис Константинович Жданов помогал судовому врачу доктору Бодянскому за кормовой башней привязывать раненых к плотикам и койкам и спускать их в море. Когда доктор спросил его: "А что же у вас самого нет ни пояса, ни круга?" — Жданов ответил: "Я же всегда говорил всем, что я в плену никогда не буду!" "Сняв фуражку, как бы прощаясь со всеми, вблизи находящимися, он спустился вниз. После рассказывали, что стоявший у денежного ящика часовой, чуть ли не в последний момент снятый со своего поста, слышал револьверный выстрел из каюты Жданова.

Когда за несколько минут до гибели в броненосец попало одновременно несколько снарядов, один из которых взорвался об носовую башню, часть матросов, стоявших за башней, бросилась за борт и нечаянно столкнула в море стоявшего у борта офицера (автора воспоминаний. — В.Ш.). Сигнальщик Агафонов, увидев, что офицер, отдавший ему свой спасательный круг, упал в море, без какого бы то ни было спасательного средства с револьвером и биноклем на шее, не задумываясь, бросился с верхнего мостика, с высоты 42 футов, за борт на помощь к погибавшему офицеру.

"Адмирал Ушаков", перевернувшись, шел ко дну. Кто-то из плавающих матросов крикнул: "Ура "Ушакову"! — с флагом ко дну идет! " Все бывшие в воде ответили громким долгим "ура", и действительно: до последнего мгновения на правом ноке грот-реи развевался Андреевский флаг.

Перевернувшись, корабль еще немного продержался на воде. Из кормовых кингстонов высоко в воздух били два фонтана воды. "Ушаков" рванулся вверх, будто в последней попытке вырваться из смертельных объятий, и в одно мгновение скрылся в огромном водовороте… Перед погружением в корпусе раздался взрыв: видимо, это взорвались котлы. Броненосца береговой обороны "Адмирал Ушаков" больше не существовало".

Тем временем японцы, взбешенные упорством маленького броненосца, продолжали расстреливать плавающих в воде людей. Чудом уцелевший лейтенант Дитлов вспоминал: "В воде всюду плавали люди, вот целая группа уцепилась вокруг большого спасательного круга! В это время перелетевший снаряд разорвался в самой середине этой группы: поднялся водяной, кровавый столб, во все стороны полетели руки, ноги, головы, а вокруг отчаянный вой перелетов, удары попавших снарядов, крики раненых… какая-то игра смерти".