Страница 51 из 77
— Я влюбилась в тебя по-настоящему, да? — в конце концов смиренно произнесла Кайа, самостоятельно вытирая лицо, и Дыв увидел, что это не краска, а оно действительно опухло от влаги.
— Получается, так, моя принцесса.
— Но отчего так больно? — Кайа подняла на него лицо с дрожащими губами, — почему мне постоянно больно? Когда я думаю о тебе, когда думаю про Инграма, что я ему скажу? Мне страшно, что ты можешь уехать однажды, со своими принцами. А пока ты здесь, я чувствую себя спокойной, как будто ты рядом… Я столько всего передумала за эти дни… Ты слышишь, как я говорю? Теперь мне даже сны снятся на кар-малерийском… А ты… Я даже не знаю твоего настоящего имени. Как тебя зовут на самом деле?
Дыв попытался улыбнуться. Эта ящерка ковыряла и ковыряла его какую-то рану, добираясь до окаменевшего сердца:
— Я — Дыв. Другого имени я не заслужил. Отец наверняка меня уже проклял за мой побег.
— Он тебе не ответил?
— Нет.
В установившейся минутной тишине Кайа вытирала нос, сморкалась и пыталась успокоиться. Когда она решила, что у неё получилось, обратилась с ноткой веселья к Дыву:
— Наверное, я сегодня стану другой. Ты начнёшь меня бояться. Проведи со мной эти несколько часов, пожалуйста! Я хочу вспомнить, каково это, когда ты обнимаешь меня и делаешь вид, что влюблён… И готов ради меня на всё…
— Кайа! — Дыв не мог понять себя, хочет ли он того же, или снова срабатывает чувство самосохранения. Внезапно захотелось бежать отсюда, куда глаза глядят. Нет, сесть на лодку и грести хоть до самых Челюстей Бога и ждать там три недели, пока во Фрейнлайнд не поедет Ядран с Давором…
Не дожидаясь решительных действий с его стороны, Кайа резко встала, подняла платье, чтобы было удобнее перебросить ногу через колени рассеянного слуги, и оседлала его.
— Поцелуй меня, Дыв! — обхватила руками его лицо и прижалась губами к его губам, сухим, обветрившимся.
И он не устоял, возбуждение решило за него: руки сами собой обхватили мягкую талию и прижали к себе, а затем одна рука зарылась в мягие волосы и с силой обхватила затылок, не отпуская далеко от себя чужие тёплые губы.
*****
Под мехом стало жарко, и Кайа откинула шкуру:
— Уф-ф, ты горячий, — повозилась, переплетая свои ноги с ногами Дыва, — готова терпеть твой жар вечно… Но, знаешь, кажется, я проголодалась, живот ходуном ходит…
Дыв издал смешок, извернулся, чтобы накрыть болтливый рот своим. Минута, потраченная на очередную порцию поцелуев, и мужчина снова откинулся на ложе:
— Мне обед и ужин приносит Кенан. Сейчас посмотрю, что у меня осталось.
— Ну, правда, Дыв, потрогай! — Кайа приложила его шершавую ладонь себе на живот.
— Я ничего не чувствую, — Дыв поднялся, начал натягивать штаны. — Тебе лучше одеться, не хочу, чтобы Кенан пялился на тебя.
— Я накроюсь, не хочу одеваться, ты же вернёшься ко мне? — Кайа легла на бок, игриво проводя по оголённым бёдрам рукой, и закусила губу, наблюдая, как Дыв одевается.
Многое было сказано, но не самое главное. Кайа тысячу раз повторила: “Я люблю тебя!” — а Дыв молчал, улыбался и позволял любить себя. Принцесса, конечно, понимала: ничего общего между слугой и ею быть не может, но всё-таки… хотя бы чуточку лжи… Дыв вышел из шатра, и Кайа укрылась шкурой, прижимаясь подбородком к меху. Она оказалась права, когда решила, что житель Кар-Эйры ей объяснит все странности, которые с ней происходили.
Тьма давала чувство свободы, но его всегда было в избытке. Кайа должна была почувствовать изменения в теле — и чувствовала. Где-то в сердце росло что-то сильное, могущественное, и, однажды подняв руку над собой, Кайа увидела огонь. Или свет. Она сама не поняла. Огонь отца, которым король почти не пользовался, был всегда тёмного цвета, как чадящие язычки пламени, в которое пролили масло. Мать и сёстры никогда огонь не демонстрировали, поэтому Кайа решила пока не делиться страхами — вдруг само пройдёт.
Но родители заметили изменения в теле дочери — чешуйки не отросли, и змеистый рисунок особо не проступил, хотя определённо сохранялись бугорки, являющиеся основанием для роста покрова тьмы. Отец сказал: всё, хватит ждать, время пришло.
Перед первой жертвой Тьма должна была благословить официально, назначили день благословения. После него на сороковой день (так рассказывали сёстры) начнётся жуткий зуд по всему телу и прорежутся маленькие крылья. Летать с такими ещё не получится, но после второй жертвы Кайа сможет безбоязненно спуститься на один пролёт лестницы — сёстры и Инграм там поначалу тренировали свою “мягкую посадку”.
В жертву Тьме принесли четырёх невинных ягнят, по числу сторон света. И когда решётка вся обагрилась, а снизу приветственно взметнулся сумрачный столб, Асвальд Второй, не прекращая тёмной молитвы, сделал знак — королева сняла со своей дочери наброшенную на голое тело накидку и подтолкнула её к Очагу:
— Иди, Кайа. Встань точно в центр и потерпи немного…
Стараясь не поднимать смущённых глаз, ибо она чувствовала на себе любопытство и недоумение близких — отца, матери и Солвег — за своё не покрытое чешуей тело, Кайа выполнила необходимое, сразу отмечая ледяной воздух внутри Мрака. В тело впились тысячи тысяч маленьких щупалец, но очень скоро именно там, где у всех отмеченных Тьмой располагался рисунок, стало особенно морозно. Кайа тихо зашипела от боли и закрыла глаза, пытаясь сосредоточиться на любой спасительной, отвлекающей мысли.
Матушка велела потерпеть, не предупредив, насколько это будет невыносимо. Тьма вгрызалась в гладкие бесчешуйчатые бугорки, словно пыталась проникнуть в тело через них. Теперь Кайа не чувствовала “укусов” в других местах, а только обнимающий её узор.
“Надо потерпеть! Инграма нет больше трёх месяцев. Ещё три осталось. Он обещал вернуться через полгода. Инграм! Чувствуешь ли ты, как я терплю ради тебя?..” — она думала о брате, но почему-то в тёплые мысли примешалась фальшь. Да, на какой-то миг стало чуть-чуть легче, но Тьма позлорадствовала, усиливая напор и вгрызаясь ещё сильнее.
“Был бы Дыв рядом… С ним всегда было легче выносить боль… Дыв, милый, родной, а ты, чувствуешь ли ты?.. Любимый мой…” — и вдруг от сердца и почему-то желудка по телу пошли тёплые волны. Возможно, Тьма добилась своего к этому времени и отпустила Кайю, но что-то продолжало держать её на решётке, ноги отяжелели…
Она впала в очень странное состояние, похожее на сон. Через прикрытые веки беспокоили красные сплохи со стороны, но открыть глаза не было сил — наступило умиротворение и ощущение невесомости. Знакомое ночное томление, боль от мыслей о разлуке с любимым рабом и счастье обнаружения сладостных чувств — впервые мысли были так материальны, укутывая собой и спасая от холода. Наконец даже стало немного жарко, взмокло лицо и под грудью, Кайя руками осторожно убрала пот. Глаза сами собой открылись, и реальность в один миг вернулась на своё место.
Тьма больше не обнимала, чувство тепла отступило, и оттого по телу засновал сквозняк, хозяин этой башни.
— В-выходить можно? — выстукивая зубами вопрос, Кайа нерешительно переступила на мокрой скользкой решётке.
Лица у родителей и сестры были очень странными, но думать пока об этом не хотелось. Матушка набросила ей на плечи накидку, и Кайа судорожно закуталась, поджимая пальцы на ступнях — каменный пол показался совсем уж ледяным.
— Полдела сделано, Кайа. Осталось капище, — отец пытливо смотрел ей в лицо, — Солвег, помоги сестре.
Королева раскинула крылья, и, скользя влажными ступнями из-за невысохшей крови, Кайа взобралась на мать, Солвег полетела следом. Полёт закончился быстро — матушка принесла дочь к ближайшим северным горам, выбрав древнее сакральное место у скалы.
Рядом мирно паслось стадо овец вперемешку с коровами, и пастух с мальчишкой-подпаском, узнав королеву, сразу пали ниц, пряча лица в траве.
— Я должна буду совершить омовение кровью… О! — Кайа провела рукой по краю удлинённой каменной чаши размером с взрослого крупного человека.