Страница 6 из 8
Природный дворянин родом из Бретани, где у семьи Шатобриана было имение Комбург, никогда не пользовался привилегиями своего сословия. В сознательную жизнь он вступил после Французской революции 1789–1894 годов и потому зарабатывал на хлеб самостоятельно, литературным и дипломатическим трудом. Когда уже в преклонном возрасте, в Англии, где в молодости он провел несколько лет в эмиграции, ему предложили звание пэра и соответствующую его положению пенсию, он от нее отказался. У автора «Гения христианства» было недвусмысленное понятие о чести, хотя жизнь сложилась таким образом, что ему пришлось служить как роялистам, так и Бонапарту. В его позиции главным было понятие служения Родине, а также идея сословной чести и достоинства. Всю жизнь Шатобриана мучили мысли о будущем Франции, и он видел свою страну не иначе как христианской. Только на пути к Богу, полагал он, его страну ждет истинное возрождение. Увлеченный размышлениями о духовном, писатель честно и искренне рассказывает о своих встречах с Наполеоном, часто по-разному, как и Стендаль, оценивая его как правителя, как главнокомандующего и как человека.
«Замогильные записки» – это опубликованное посмертно произведение Шатобриана, где в основном и записано всё, что он думал о Наполеоне. Он смотрит на него то глазами республиканца, то глазами легитимиста, настойчиво отыскивая общественно значимые черты в облике и таланте этого человека, «вознесенного толпой». Автор уверяет своего будущего читателя (на прижизненную встречу с ним он не надеется), что прочел абсолютно всё написанное Наполеоном: от первых детских сочинений до романов, от брошюр и политических диалогов республиканского толка до писем Жозефине и пяти томов его речей, приказов и бюллетеней, испорченных «непрошеными редакторами» вроде Талейрана и других близких императору чиновников.
Однако лишь в дрянной рукописи, оставленной на Эльбе, я нашел мысли, достойные великого островитянина. Вот они:
«Обыденные радости так же противны моему сердцу, как и заурядное страдание».
«Не я даровал себе жизнь, не мне и отнимать ее у себя, пока она сама от меня не откажется».
«Злой гений являлся мне и предсказал мою гибель: предсказание сбылось под Лейпцигом».
«Я заклял ужасный дух новизны, бродивший по свету»[29].
В этом натура Бонапарта выразилась сполна, полагает Шатобриан. Он отмечает также, что любой набросок Бонапарта написан энергично, возвышенным языком – порождением революционного духа. С эмфазой, независимо от политических убеждений, писали практически все авторы той эпохи: Андре и Мари-Жозеф Шенье, де Местр и де Бональд, де Траси, Кабанис и Вольней. Антуан де Ривароль, журналист, писатель и ученый (1753–1801), написавший неоценимый для французской лингвистической традиции трактат об универсальности французского языка, тоже прибег к ораторскому стилю, изъясняясь напыщенно и с пафосом. Рассуждая о грамматике и словообразовании, об особом синтаксисе и инверсиях, он отметил также распространение французского языка, получившего, по его образному выражению, «имперскую власть». Это не противоречило идеологии Наполеона, который никого, кроме себя, в роли идеолога не видел. Многих литераторов, рассуждающих как наследники Просвещения, он не терпел, но на Шатобриана-романтика, излучавшего дух новизны, обратил внимание одним из первых[30].
В 1802 году, после принятия Законодательным корпусом памятного Конкордата министр внутренних дел устроил празднество, на которое Шатобриан был приглашен как человек, «воссоединивший силы христиан и поведший их в атаку», поскольку только что вышло его знаменитое эссе «Гений христианства» и это название было у всех на устах. «Каким-то образом, – пишет Шатобриан, – Бонапарт заметил и узнал меня. „Господин де Шатобриан!“ Толпа отхлынула, чтобы затем сомкнуться вокруг нас кольцом. Я остался в одиночестве. Бонапарт заговорил со мной, не чинясь: без любезностей, без праздных вопросов, без предисловий, он сразу повел речь о Египте и арабах, как если бы я входил в число его приближенных и он всего лишь продолжал начатую беседу. „Меня всегда поражало, – сказал он, – что шейхи падают на колени среди пустыни лицом к Востоку и утыкаются лбом в песок. Что за неведомая святыня на Востоке, которой они поклоняются?“»[31]
Возможное столкновение с мусульманством и мусульманским миром заставило Наполеона взглянуть иначе и на христианство, которое пыталась выкорчевать Французская революция. Его собеседники, наследники просветителей, предлагали ему взглянуть на эту религию как на астрономическую систему, в которой можно увидеть аллегорию движения сфер, геометрию светил. Но он видел в христианстве, несмотря на опорочившую католическую церковь инквизицию, много величия и счел необходимым именно это подчеркнуть. После этой встречи на празднике в честь соглашения с Римским двором, положившим начало официальному восстановлению католической религии во Франции, Наполеон решил послать Шатобриана в Рим, ибо сразу понял, чем этот начинающий, входящий в моду писатель может быть ему полезен. Это было в 1803 году. Пост министра иностранных дел занимал тогда Талейран, именно он оформил литератору назначение. «У Талейрана были прекрасные манеры, они нисколько не походили на манеры его подлого окружения; его мошенничество было преисполнено непостижимой важности, в этом осином гнезде развращенность нравов слыла гением, легкомыслие мудростью», – отметил мемуарист[32].
Похвалив однажды «Гений христианства», Наполеон затем многократно критически высказывался по поводу других сочинений писателя. Ему не понравились его эссе «Бонапарт и Бурбоны», некоторые статьи и речь при вступлении в Институт. Не раз Наполеон сам выступал в качестве цензора, переставляя акценты в пафосных высказываниях Шатобриана. Тот часто бывал не согласен с тираном, не боялся его и страха или трусливого поведения себе не позволял. Строго и поэтично Шатобриан описывает «Сто дней» Наполеона. По его словам, на острове Св. Елены император осудил себя дважды: за войну в Испании и за войну в России. Задолго до многих – и словно под копирку написанных – биографий Наполеона Шатобриан отметил, что уже при жизни императора стали рассматривать не как реальное лицо, а как плод поэтических выдумок, как персонажа легенды, солдатских преданий и народных сказок. Таковы, с его точки зрения, Карл Великий и Александр Великий, во всяком случае, так их изображали средневековые эпопеи. А между тем триумф Франции стоил ей трех миллионов солдатских жизней. Сограждане Шатобриана жили в страданиях и неволе. Талантливый и могущественный властитель, Наполеон лишил своих соотечественников независимости и домашнего очага, тяги к свободе и самой свободы. И бедняки, и богачи украшали жилища его портретами и бюстами. Повсюду в Европе – в Италии, в Германии – можно было натолкнуться на его тень. «Может быть, время поторопилось предать картинку тиснению?» – вопрошает мемуарист своих будущих читателей. Лишь столетия могут по-настоящему закончить портрет великого человека.
Сопоставление небольшого количества довольно пестрых фактов, которые мы попытались идентифицировать, весьма объемно и по-человечески высвечивает эту популярную сегодня историческую фигуру – Наполеона Бонапарта. Ценность приведенных высказываний состоит в том, что, совпадая в общих чертах и демонстрируя нам тирана и деспота, они одновременно показывают Бонапарта как своеобразную личность, не случайно достигшую многих успехов в военном и общественно-политическом смысле. Наполеон прошел трудный путь защитника революции и полководца, и французские романтики, надо отдать им должное, были достаточно объективны в его оценке. Кроме того, они внушили современникам мысль, что Россия – уникальная страна и обращаться с ней надо очень осторожно.
29
Там же. С. 194.
30
Там же.
31
Там же.
32
Там же.