Без лица

Он вяло встал со стула и медленно, с трудом, как древний старик, побрёл к выходу. Я смотрел ему вслед, и противное чувство овладевало моей душой, словно паук, который хватал свою жертву и медленно опутывал её липкими серебряными нитями паутины.

— Неприятно, — вдруг изрёк Фред. — Но, думаю, он справится. Надеюсь, у Наджими мозги встанут на место, и она вернётся домой.

Я поднял взгляд на него. На лице Джонса было мрачное и решительное выражение — странное сочетание, обычно совершенно ему не свойственное. Но вскоре нам принесли напитки, и я поспешил сфокусироваться на своём чае, изо всех сил пытаясь выкинуть Осана из головы. Это оказалось непросто: его боль почему-то ощущалась мною как своя. У меня никогда не было настоящей семьи: в детстве родители больше зацикливались друг на друге, чем на мне, потом я оказался в приюте, а затем — у приёмных, которые относились ко мне неплохо, но без любви.

И всё же я ощущал это. Мне было больно и горько, и только воспоминания о страданиях, через которые благодаря Осана прошёл я и мать Аято, останавливали меня от того, чтобы не кинуться за Джуничи и не признаться ему во всём.

— Ты как? — этот внезапный вопрос Фреда заставил меня подпрыгнуть от неожиданности. — Выглядишь не особо.

— Таким уж родился, — я попытался улыбнуться, но не вышло. — Жаль его, правда?

— Правда, — кивнул Джонс, не сводя с меня буравящего взгляда небесных глаз. — Но моя религия говорит, что пути господни неисповедимы, и если он и посылает людям испытания, то твёрдо знает, что они могут их пройти.

Я глубоко вздохнул и, потупившись, уставился в чашку. Чай был сварен славно, как я люблю: чёрный, крепкий, сладкий, с ломтиком лимона, но почему-то меня это не радовало: искреннее горе Осана, словно вирус, проникло в мою кровь, и теперь я не мог радоваться ничему.

— Эй, — Фред внезапно накрыл своими пальцами мои. — Выше нос, брат. Ты ни в чём не виноват. Что же касается Осана, то его жена сейчас ждёт ребёнка, поэтому у него хватает поводов для волнения. Думаю, он больше думает о супруге и о её положении, чем о Наджими.

Каким-то странным образом его слова меня успокоили. Я поднял голову и улыбнулся. Фред смотрел на меня странным, обволакивающим взглядом; он словно светился изнутри. Всё его существо излучало особенную ауру, и его душевное тепло умудрялось согревать и меня.

— Я люблю тебя, — вдруг вымолвил Джонс.

Я замер с открытым ртом, только и умудрившись произнести сдавленное «Что?».

— Я люблю тебя, — повторил американец. — Я серьёзно, Масао.

Я опустил голову; которая, казалось, была готова взорваться от роившихся в ней мыслей. Никак не ожидал этого; с другой стороны, вполне вероятно, что Фред, верный своей прямой и решительной натуре, ринулся в атаку в лоб.

— Я… Я не интересуюсь мужчинами, — пролепетал я, нервно касаясь шеи под воротничком форменной рубашки.

— Ещё как интересуешься, — улыбнулся Джонс. — Я помню, как ты смотрел на мускулы Масута перед физкультурой. А Айши Аято? Да ты просто ешь его глазами, когда думаешь, что никто не смотрит. И знаешь, что, Масао? Это совершенно нормально. Теперь, в двадцать первом веке, мы можем любить того, кого хотим, и это только и исключительно наше дело.

— Но… — я стиснул пальцы. — Даже не знаю…

— Не нужно бояться, — Джонс встал со своего стула напротив и пересел рядом со мной. — Я тебя защищу от всего. Я чувствую, насколько ты хрупок: все ужасы твоей жизни не закалили, а надломили тебя. Но ничего: теперь я рядом, и я могу помочь.

Я покосился на него. Щеки Фреда пылали, а глаза сверкали, как индийские сапфиры, и в эту минуту он казался не сыном мелких американских дипломатических работников, а могущественным скандинавским богом, мощной рукой правящим реальностью.

— Не хочу на тебя давить, — Джонс вдруг отодвинулся и улыбнулся. — Я не буду тебя заставлять: если тебе больше нравится дружить, что ж, давай дружить. Со временем, может быть, наши отношения перерастут в дружбу с привилегиями.

Я с благодарностью посмотрел на него. В своей жизни я видел не так уж много тепла, поэтому каждый раз, когда кто-нибудь относился ко мне хорошо, неосознанно тянулся к этому человеку. Так произошло и сейчас.

Конечно, я не собирался вступать с Джонсом в отношения; об этом и речи идти не могло. От одной мысли о плотской любви, неважно с кем, меня охватывало глубокое чувство омерзения. Но вот дружба — это всегда прекрасно.

— Согласен дружить, — я улыбнулся и протянул ему руку — на западный манер.

Фред просиял и мягко сжал мои пальцы в своих.

— Может, это прозвучит кощунственно, но я так счастлив сейчас, — вымолвил он.

***

После вечера в кофейне я не спеша возвращался домой. Ещё не стемнело, но небо заволокли тяжёлые облака и ощутимо запахло озоном, но я не хотел торопиться: мне нравилась такая погода.

Фред вызвался проводить меня, но я отказался, а он тактично не стал настаивать, и я был ему за это премного благодарен: сейчас мне хотелось побыть одному и привести свои мысли в порядок.

Признание в любви обескуражило меня: я думал, что американец долго будет ходить вокруг меня, подбирать подход, пытаться очаровать. Но, видимо, он был из тех прямодушных натур, которым претит подпольная игра. Или он не умел сдерживать свои чувства. Или тогда, в кофейне, я выглядел настолько жалко, что он решил ввести меня в состояние шока, чтобы взбодрить.

В любом случае, теперь он тоже входил в мой ближайший круг.

Вернувшись домой, я первым делом засел за уроки. Купив обед навынос в местной кулинарии, я с удовольствием съел его, а потом занялся уборкой. Я как раз заканчивал мыть окна, когда внезапный звонок в дверь заставил меня выронить тряпку и вздрогнуть.

Ко мне редко приходили гости. У меня бывали лишь Аято и Куша, и оба раза я приводил их сам. Сейчас же, особенно в такое время, было сложно даже предположить, кто решил наведаться ко мне.

Я подошёл к двери и посмотрел в глазок. Мне пришлось несколько раз моргнуть; я не поверил своим глазам: с той стороны стоял Сато Кензабуро.

========== Глава 39. Яблоки и яблони. ==========

Я замер, почувствовав, как по всему телу прошла неприятная дрожь.

Только не это; только не он. Почему он пришёл сюда, для чего? Чтобы снова мучить меня?

Нет, не выйдет. Я ни за что не открою ему, не впущу в свою квартиру и в свою жизнь.

— Масао? — вдруг вымолвил Сато Кензабуро, глядя прямо в дверной глазок. — Ты ведь там, так?

Я молча стиснул руки в кулаки, насколько позволяли резиновые перчатки для уборки.

— Масао, пожалуйста, впусти меня, — Сато сложил ладони в молитвенном жесте. — Нам нужно поговорить — это насчёт убийств и дела Такада. Тебе необходимо узнать правду, причём как можно скорее. Я клянусь, что уйду сразу после нашего разговора, но пообщаться нам необходимо.

Я поморщился. Cато Кензабуро смотрел в дверной глазок так умоляюще, да и весь его вид был жалок. Он выглядел так, как будто провёл последние несколько лет в ужасных условиях. К тому же, его признали умершим; значит, он скрывался, правда, неизвестно, от кого или от чего.

Внезапно у меня кольнуло в груди.

Да, этот человек испортил жизнь мне и довёл мать до самоубийства. Да, он своими руками отдал меня в приют, при этом соврав, что вернётся за мной. Да, он махнул на собственную семью рукой.

Но всё же он мой отец.

Может, вид Осана Джуничи, сломленного горем, заставил меня так думать… В любом случае, я не мог оставить Сато Кензабуро стоять перед моей дверью.

И я, открыв замок, распахнул створку.

— О, Масао! — Сато улыбнулся и расставил руки в стороны. — Какой ты высокий! Поверить не могу, что…

— Проходи быстрее, — грубо оборвал его я. — Ты смущаешь моих соседей.

Сато кивнул и бочком протиснулся в квартиру. Пока я запирал дверь, он успел сбросить уличную обувь и теперь осматривался с выражением шока на лице.

— Ты сделал всё это? — спросил он, обводя рукой интерьер дома. — Просто невероятно… У тебя есть деньги?