Без лица

— Здесь так же чисто, как и у тебя, — подал голос Куша, опускаясь на один из стульев. — Прямо жутковато.

— Эй, ты только что назвал своего лучшего друга жутким? — хихикнул я, присаживаясь на соседний. — Не то, чтобы это не соответствовало истине, но ты мог бы выразиться и помягче, старик.

Куша рассмеялся и провёл рукой по волосам.

— Интересный тип этот Аято, — протянул он. — С такими, как он, лучше не конфликтовать, иначе можно не сносить головы.

— Думаю, ты преувеличиваешь, — передёрнул плечами я. — Сейчас он всё нам объяснит, а потом…

Договорить я не смог: дверь открылась, и на пороге возник Аято с огромным подносом.

— У мамы получаются самые вкусные на свете сэндвичи, — вымолвил он, ставя поднос на компьютерный стол. — Папа, кстати, тоже неплохо готовит, но ему больше удаются блюда из мяса. Как-нибудь приглашу вас на его коронное рагу — это просто пальчики оближешь… Придвигайтесь ближе и налетайте; в качестве напитков я принёс всем горячего чаю, так как для холодного уже не так жарко.

Мы с Кушей послушно встали и вместе со стульями подошли ближе.

— Нам бы неплохо помыть руки, — вяло сказал я, глядя на свои ладони.

— Конечно, — склонил голову Аято. — Ванная напротив. И, как закончите свои дела, возвращайтесь сюда: я задолжал вам рассказ.

========== Глава 28. Грехи отцов. ==========

Мне нравилось мыть руки. Ощущение чистоты, которое приходило после их обработки, доставляло мне искреннюю радость. Я всегда старался делать это наиболее тщательным образом, наслаждаясь ароматом мыла, втирая его в кожу и затем смывая пену.

В доме Аято держали мыло со свежим весенним запахом, с нотками зелёного чая и свежескошенной травы, и этот запах пришёлся мне по вкусу. Я с огромным наслаждением вымыл руки дважды и только после этого вернулся в комнату Аято; Куша же справился куда быстрее меня — подобные гигиенические процедуры не особо его волновали.

Мы снова заняли места на стульях, и Аято первым делом, как радушный хозяин, предложил нам поесть. Мы с Кушей воздали должное сэндвичам и чаю и только после этого крайне приятного ужина были готовы внимать рассказу Айши.

Аято не торопился. Сначала он отнёс поднос с опустевшими тарелками и чашками, потом предложил нам колы (от которой, кстати, никто не отказался), и только после этого, сев на кресло, он начал говорить:

— Наверняка вы оба в курсе того страшного дела Такада, которое разделило жизни многих на «до» и «после». Если нет, то вкратце дело обстояло так: второклассницу из Старшей Школы Академи жестоко убили в одном из туалетов. Девочку зарезали так зверски, что и пол, и стены, и даже потолок уборной были забрызганы кровью. В то время в школе читал лекции молодой и довольно успешный журналист Сато Кензабуро; на его занятия ходили абсолютно все, так как он обладал харизмой и умел преподнести материал так, чтобы подростки хорошо его восприняли. И этот самый журналист решил расследовать жестокое убийство. Он не был профессионалом, но никому и в голову не пришло его останавливать по трём причинам: во-первых, здесь, в провинции, преступления в принципе были явлением редким, а такое тяжкое — особенно, и местная полиция не была готова к подобному. Во-вторых, Сато Кензабуро был местной знаменитостью, к его словам прислушивались, а его статьи часто становились общественным мнением — именно так, а не наоборот. В-третьих, личное обаяние Сато отмечали многие: никто не препятствовал ему, даже директор школы, Кочо-сенсей.

Так вот, Сато провёл то, что он назвал журналистским расследованием, и пришёл к странному выводу, что во всём виновата моя мать, Айши Рёба. В то время она училась с жертвой в одном классе и якобы претендовала на сердце того же мальчика. Газета «Шисута но ничи» — тогда она выходила только в печатном виде, как, впрочем, и все остальные, ведь интернета ещё практически не существовало, — опубликовала ряд обличающих статей весьма резкого содержания. После этого против мамы ополчились все, кто не знал её лично. К их дому приходили чужие люди, они выбивали окна, пачкали дверь краской, кидались камнями, кричали жуткие вещи… Они требовали арестовать и судить виновницу, причём немедленно, иначе они сами её линчуют.

Те, кто был знаком с мамой, пытались её защитить и вразумить обезумевшую толпу, но их голоса тонули в гомоне лжи и поклёпа, инициированном статьями Сато.

Он сам не переставал писать, выпуская одну заметку за другой, где кидался жуткими обвинениями. «Шисута но ничи» даже опубликовала фотографии мамы и всех членов её семьи, а также их адрес, так что каждый день к дому прибывали всё новые и новые дебоширы.

Сато в открытую потребовал маминого ареста, и властям пришлось поддаться. Прокурор санкционировал это, и вскоре маму забрали, заковав в наручники. Её поместили в камеру предварительного заключения и продержали сутки, что являлось незаконным, но тогда всем было плевать.

А потом с ней пришли поговорить, но не родственники, которых не пускали к ней, а её мучитель — тот самый журналист Сато Кензабуро. Но — этот факт почему-то замалчивается всеми остальными — он приехал в полицейский участок не один. С ним был его друг и правая рука — Осана Джуничи. Маму привели в допросную и оставили их наедине, и эти, с позволения сказать, журналисты учинили ей настоящий ад. Они намекнули, что могут помочь, но в обмен на услугу определённого свойства. Она гневно им отказала — лучше смерть, чем это, — и они оба рассмеялись. «Зря ты так упрямишься, — произнёс Сато. — Сама понимаешь, чем это тебе грозит». «Вот именно, — вторил ему Осана, — опасность смертной казни реальная, дорогая крошка».

А потом он схватил её за запястье и с силой сжал. На крики мамы никто не обращал внимания; это газетчики могли делать что угодно, хоть убивать заключённых, и им никто не сказал бы ни слова. Неизвестно, что могло произойти тогда, если бы в комнату для допросов не вошла лейтенант Будо Цубаки.

Эта женщина оставалась единственной сотрудницей органов внутренних дел, кто был на стороне моей матери. Более того, она дружила с моей бабушкой, поддерживала её и даже пыталась вразумить остальных, отправив к нашим дверям полицейский патруль. К сожалению, её отстранили от дела, даже грозили разжалованием, но Будо-сан не сдавалась. Шестое чувство, профессиональная интуиция, если хотите, подсказала ей, что в данный момент два обезумевших от вседозволенности кропальщика хотят поступить ужасным образом, и она поспешила на помощь, ворвавшись в допросную и потребовав у журналистов отойти от девочки прочь.

И что вы думаете? После этого её отправили в неоплачиваемый отпуск, а маме назначили дату суда. И лишь там, перед судьёй и обвинителем, мама, отказавшись от адвоката, смогла убедить всех, что ничего не сделала. Она не совершала того жуткого убийства, а Сато — она назвала только его фамилию, потому что он был лицом расследования в глазах общественности, — хотел воспользоваться ситуацией и, выставив её виновной, совратить. Ему почти удалось, но тогда, в зале суда, у многих людей открылись глаза: они поняли, кто такой на самом деле Сато Кеннзабуро.

Осана Джуничи тоже это осознал. С ловкостью крысы он моментально переметнулся в противный лагерь и ополчился на своего когда-то друга. Он усердно поливал Сато грязью и даже опубликовал извинение перед семьёй Айши, но это было напускное.

Маму отпустили, и Осана затаился, но через месяц он подстерёг её на дороге после школы и сделал непристойное предложение, нахально заявив, что мощь прессы огромна, и он с лёгкостью может уничтожить её. Она отказала и начала кричать, чем привлекла внимание окружающих, так что Осана пришлось отступить.

Но он ещё не раз приезжал к маме домой, донимал её родителей, унижал её, и всё это — тайно, так как у него имелось идеальное прикрытие — новая высокая должность, та самая, которую раньше занимал его заклятый друг Сато.

Из-за действий Осана работы моего дедушки — он художник — отказались брать на выставку, а бабушку чуть не уволили из научно-исследовательского института, где она тогда работала. Семья начала бедствовать, и только любовь помогала им держаться на плаву. Мама даже попыталась порезать себе запястья, но, к счастью, вовремя передумала.