Без лица

Взяв себя в руки и глубоко вздохнув, я снова принялся читать.

«Дедушка всё время заговаривает о переезде. Зачем? У нас не так много денег, чтобы позволить себе такое. Да и вообще! У меня тут вся жизнь: мои друзья, С., Кочо-сенсей… Я всегда думала, что старики, напротив, не любят никуда уезжать, а он… Не понимаю его. В любом случае, никуда не поеду! Скорее бы выйти замуж, чтобы стать самостоятельнее и делать всё, что я хочу!».

«Янагида Масао! Я купила плакат с ним! Наклею на стену прямо напротив стола и буду смотреть на его прекрасное лицо каждый раз, как делаю уроки».

«Мы с С. перешли на новый уровень. И пусть все против нас, в итоге мы останемся вместе».

«Т. и Н. говорят, что скоро в Сегава приедут «Манни» для концерта. Надо же, в наше захолустье! Очень хочу пойти! Интересно, удастся ли уговорить дедушку отпустить меня? В последнее время он страшно упрямый».

«Я всё решила. Как сказал Кочо-сенсей, лучше сделать шаг назад, на твёрдую землю, чем шагнуть в бездну и сгинуть».

Это была последняя запись; дальше шли чистые страницы. Я пролистал тетрадь, и из неё выпала фотография. Подобрав фото, я посмотрел на него и невольно улыбнулся. Она была цветной, но довольно старой: потрескалась, и задняя её сторона пожелтела, но люди, изображённые на кадре, были полны жизни. Директор Кочо, с трудом узнаваемый, стоял, широко расставив ноги, и искренне улыбался. Слева от него на стуле сидела девочка с длинными волосами, завитыми по моде восьмидесятых. Она задорно смотрела в объектив, и её глаза сверкали, словно их хозяйка бросала вызов всему миру.

Я с нежностью провёл пальцами по лицу девочки. Она не была красавицей, но обладала индивидуальностью: такую непросто забыть, встретив раз.

Я перевернул карточку. На обороте было нацарапано: «Чудесный Кочо-сенсей и я. 17 апреля 1987 года».

Отложив фото, я снова склонился над коробкой. Время было уже позднее, но ни о каком сне не могло идти и речи: я просто обязан просмотреть всё сейчас же.

Дальше лежал альбом для рисования — его мама использовала для того, что сейчас, в двадцать первом веке, назвали бы «скрапбукингом»: она вклеивала на страницы фотографии, окружала их забавными рисунками и подписями, создавая неповторимую композицию.

К сожалению, пока мне не встретилось ни одного знакомого лица или имени, но я с любопытством листал альбом, читая каждое слово.

На предпоследней странице с фото на меня смотрел пожилой мужчина весьма благородной внешности. Он был одет в традиционное кимоно и держался прямо, как и многие представители его поколения. Под фото мама нарисовала рожицу и подписала: «Такатори Юуджи, суровый отец моей матери».

Я усмехнулся и перевернул страницу.

И тут меня словно громом поразило.

Я снял очки и спешно протёр их краешком домашней спортивной кофты, а потом снова надел.

Нет, всё правда: и надпись, и фото.

Несколько раз моргнув, я приблизил альбом к глазам. Под фото ярко-голубым карандашом было нарисовано несколько облачков и написано: «Семпай Рейна и двое милых второклассников — Юкио и Каё».

На фотографии мать стояла в центре, обняв за плечи двоих: юношу и девушку. И именно первый из них заинтересовал меня. Никаких сомнений не было; это не мог быть просто тёзка, ведь годы на этого человека повлияли мало, во всяком случае, внешне.

Да, Сайко Юкио изменился мало. Правда, сейчас его было сложно представить с такой милой и тёплой улыбкой.

Значит, они с мамой были знакомы? В противном случае, вряд ли она бы обнимала его так по-свойски.

С другой стороны, что же тут удивительного? Кочо-сенсей же сказал, что в то время классы были маленькими, поэтому многие наверняка находили себе друзей вне своей параллели. Да что там, я сам приятельствовал с Айши, который был на год младше.

Отложив альбом, я просмотрел ещё несколько тетрадей, но там не нашлось ничего интересного. Добравшись почти до самого дна, я нашёл письмо в распечатанном конверте. Судя по данным на нём, мама отправила его Кочо-сенсею.

Осторожно вытащив хрупкий и истончившийся от времени листок из конверта, я начал читать.

«Дорогой Кочо-сенсей!

Пишет вам ваша любимая (как вы сами говорили) ученица Рейна. Пусть вас не смущает фамилия на конверте — Такатори Рейна стала Сато Рейной! Вы надолго ушли в отпуск и вряд ли видели газеты, а ведь в них писали про нас! И знаете, почему? Я расскажу вам — барабанная дробь! — мой муж — это Сато Кензабуро. Возможно, вы о нём пока не слышали, но всё же он местная знаменитость. Он работает в газете «Шисута но ничи», и все коллеги, даже старшие, считают его самым талантливым. И я с ними полностью согласна!

Мы поселились в новом районе, который застроили не так давно, и у нас замечательная квартира на третьем этаже. С детьми мы решили не спешить, но я бы хотела сына. Знаете, я надеюсь, что мой ребёнок вырастет таким же красивым и обаятельным, как его отец.

А как вам отдыхается? Говорят, следующий год станет годом журналистики; эта профессия становится всё более востребованной. Кензабуро даже обмолвился, что было бы здорово прививать молодому поколению вкус к этому непростому, но увлекательному делу.

Очень жду вас в гости по возвращении с Окинавы!

Искренне ваша, Сато Рейна».

Я глубоко вздохнул и, покачав головой, сложил письмо обратно в конверт. Оно оставило у меня в душе тяжёлый осадок: этот весёлый, оживлённый тон повествования, эти восторги и восклицательные знаки… Юная девушка явно не знала, что ждало её в будущем, причём совсем уже недалёком.

Бережно вложив письмо в одну из тетрадей, я заглянул в коробку. На самом дне там оставалось личное дело, отпечатанное по старому образцу: фотография, дата рождения и основные склонности или таланты.

Взяв листок, чтобы рассмотреть повнимательнее, я поднёс его к глазам. В графе «склонности» было написано: «Обладает хорошим чувством справедливости. Имеет все данные для того, чтобы стать правозащитником».

Я заморгал и потёр между пальцами замахрившийся уголок личного дела. Интересно, с чего человек, который заполнял эту графу, сделал такой вывод…

Наклонившись над коробкой, я вздохнул: всё, больше там ничего не было. Что ж, теперь нужно было сложить её так, чтобы она стала плоской, и отнести на первый этаж, в пункт сбора мусора.

Я отогнул одну из картонок, составлявших дно коробки, и вздрогнул: под ней спряталась небольшая тоненькая книжечка, на обложке которой выцветшей тушью значилось: «Младшая школа Сумирё. Второй класс. Сборник сочинений».

Бережно взяв в руки книжечку, я начал аккуратно листать ветхие страницы. Эта бумага была ещё более старой и пожелтевшей, чем все остальные документы, которые я просматривал. Её страницы разлиновали на квадраты — так делали в младших школах до сих пор, чтобы детям было удобно писать. Я долистал примерно до третьей страницы, и меня привлекло необычное название произведения. Краткое сочинение было написано корявыми буковками, хираганой, но явно старательно. Оно было озаглавлено: «Героиня Нарей».

Улыбнувшись, я начал читать эссе.

«Нарей всего девять лет, но она детектив, который ловит плохих преступников и сажает их туда, откуда они не смогут достать до хороших и честных людей. Она борется за добро и старается делать всем хорошо. У неё есть враг — доктор Враг, которому целых двадцать лет. Он хочет сделать преступление, но Нарей не позволяет ему этого. Они постоянно сражаются. И Нарей всегда побеждает».

Я усмехнулся. Помню, в детстве мама рассказывала мне истории собственного сочинения про героиню Нарей. Моей любимой была та, где героиня нашла преступника по книге, которую тот читал, руководствуясь лишь его литературными вкусами.

Что ж, значит, это милое эссе — работа мамы.

Я опустил глаза к низу страницы и обомлел.

Сочинение было подписано «Ягиру Рейна».

Ягиру? Что это значит? Маму звали Такатори Рейна.

Я схватился за голову. Как жаль, что я ничего не знал о ней, и даже расспросить не догадался… С другой стороны, в шесть лет любого больше волнует настоящее, а не прошлое.