Без лица

Юми посмотрела прямо на меня, и её рот медленно расплылся в улыбке — несмелой и робкой, столь непохожей на её обычную мимику.

— Моё первое впечатление о тебе оказалось верным, — промолвила она, вытирая глаза тыльной стороной ладони. — Ты на редкость хороший человек.

— Я просто умею произвести нужный эффект, — встав на ноги, я протянул Ивасаки руку, которую она приняла. — А теперь пойдём: лучше поспешить, пока Мегами не ушла домой.

Мы спустились на второй этаж, и я галантно раскрыл дверь кабинета совета перед Юми. Она прошла внутрь, и я — следом за ней.

К счастью, Мегами всё ещё сидела за своим компьютером. Кроме неё, в кабинете присутствовали лишь Аято и Куроко, и они синхронно подняли головы при нашем появлении. Сайко же продолжала смотреть в экран компьютера, будто вокруг неё ничего не происходило.

— Аято, Куроко, — я повернулся к ним и слегка поклонился. — Могу я попросить вас об одолжении?

— Разумеется, — Каменага отвлеклась от работы и сложила руки на парте, как примерная школьница. — Что ты хотел, Масао?

— Не могли бы вы закончить сегодня пораньше? — я улыбнулся. — Нам нужно обсудить кое-что с Мегами в приватной обстановке.

Аято и Куроко всегда отличались сообразительностью: им не нужно было повторять дважды. Как только я закончил фразу, они сразу же начали собираться. Не прошло и пяти минут, как они, полностью одетые, попрощались с нами. Как только дверь за ними закрылась, я подошёл к буфету и бросил:

— Садитесь за общий стол, дамы. Сейчас я сделаю вам чаю.

Мегами едва слышно кашлянула. Я обернулся и ободряюще улыбнулся ей, и она, кивнув, встала со своего кресла и проследовала к общему столу, за которым уже сидела Ивасаки. Пока я возился с чаем, девочки молчали; видимо, каждая из них морально готовилась к предстоящему им непростому разговору.

Я расставил чашки, разлил напиток и поместил на стол сахарницу и блюдце с ломтиками лимона, а затем, хлопнув в ладоши, произнёс:

— Думаю, Юми, тебе стоит начать.

Сам я, взяв свою чашку, отошёл подальше, к стеллажам, чтобы не смущать девочек.

Ивасаки вздохнула и заговорила:

— Мегами… Как только я пошла в среднюю школу, сразу же заметила тебя. Ты была особенной, вокруг тебя витала аура королевы, и потому многие пытались с тобой сблизиться, но их со временем отталкивало твоё холодное поведение, и они сдавались. Мне казалось, что ты ведёшь себя так потому, что положение твоей семьи давит на тебя, и стоит быть всего лишь чуточку упорнее, чтобы подружиться с тобой. Ведь это получилось у Будо, Джонса и Каменага, так чем же я хуже? И я начала пытаться сойтись с тобой. Твоя холодность быстро превратилась в неприкрытую враждебность, и я не могла понять, в чём же проблема. И только позже — слишком поздно — мне открылась истина: моя бабушка не комиссар, мои родители не американские дипломаты, мой отец не окружной прокурор. Я происхожу из простой семьи — в этом и дело. И когда я высказала это тебе, ты восприняла это так агрессивно… Помню, я даже испугалась и отшатнулась от тебя, и именно в этот момент та злосчастная чашка упала, и кипяток попал тебе на руку. И в тот самый миг моя жизнь раскололась на «до» и «после».

— Стоп, — я постучал костяшками пальцев по боковине стеллажа. — Мегами, теперь слово переходит к тебе. Пожалуйста, объяснись насчёт того, что Юми рассказала.

Сайко вздохнула и, поморщившись, потёрла висок.

— С раннего детства, — начала она слабым, тихим голосом, — почти с самого рождения меня учили тому, что можно, чего нельзя, с кем нужно общаться, а кого стоит избегать. Куроко, Масута и Фред были частыми гостями в нашем доме; наша дружба была запланирована уже давно, и мне оставалось только благодарить небеса, что она оказалась искренней. За мной постоянно следили, хотя я не всегда это замечала: учителя, сотрудники школьной администрации, охрана, даже наш личный шофёр — они докладывали моим родителям о каждом моём шаге. В младшей школе, стоило мне только заговорить с кем-то, кто, по мнению их, не относился к нашему кругу, как они устраивали мне «серьёзный разговор», в котором объясняли мне особенности моего положения и ту огромную ответственность, с которой я была рождена. Каждый раз после подобной беседы я чувствовала себя ужасно, словно на мои плечи водрузили гору, и я была обязана держать её, при этом соблюдая идеальную осанку. Меня записывали на множество курсов, но даже там не могло идти и речи ни о какой свободе: у меня уже было трое друзей, и в большем их количестве, по мнению родителей, я не нуждалась. И к последнему классу младшей школы я поняла, что это никогда не изменится: куда легче было попросту не общаться с другими людьми, отталкивая их, чем потом снова и снова выслушивать о том, как важна роль семьи Сайко в нашей стране.

Поэтому я разработала особую тактику, разговаривая со сверстниками холодно и отчуждённо. Это действовало: желающих общаться со мной сразу же существенно поубавилось. Многим хватало одного разговора, чтобы никогда больше и близко не подходить ко мне.

Но ты оказалась другой, куда более упорной: ты снова и снова пыталась подружиться, хотя я безжалостно давала тебе отпор. Но тебя это не смущало, и со временем я с ужасом поняла, что завидую тебе.

Юми, ты совершенно верно упомянула о своём происхождении. Да, ты девочка из простой семьи, да ещё и неполной, но у тебя было то, чего с раннего детства лишилась я, — свобода. Ты просто лучилась ею, улыбалась и непринуждённо разговаривала со всеми вокруг, а мне оставалось лишь злиться, потому что я осознавала: мне никогда не удастся так расслабиться.

Когда состоялась наша финальная ссора, я была вне себя от бешенства. Меня злило, что я жила словно в тюрьме, и я решила сорвать ярость на тебе, хотя прекрасно понимала, что ты ни в чём не виновата. Эта капля кипятка оказалась не только последней в чаше моего терпения, но ещё и предлогом: я инициировала дело о насилии, думая, что тебя отстранят от занятий на месяц, а потом ты тоже станешь избегать меня, как и все остальные.

Но всё пошло не так: дело почему-то приняло серьёзный оборот, и когда в администрации школы стали говорить об исключении, я испугалась: я хотела вовсе не этого. Я попыталась отыграть всё назад, но уже было поздно: вмешались мои родители, и директор средней школы, напуганный перспективой вражды с семьёй Сайко, решил, что безопаснее всего будет просто избавиться от тебя. И он это сделал.

Юми… Я понимаю, что во всём мире не найдётся таких слов, которые могли бы выразить весь ужас той ситуации. Я виновата перед тобой за всё то, что тебе пришлось пережить в связи с исключением, и готова помочь, но прошу: не наказывай меня так.

Мегами закончила говорить и быстро провела ладонью по лицу, словно прогоняя тень печали. Она отпила глоток чая и бесшумно поставила изящную вежвудскую чашку на блюдце.

Ивасаки внимательно смотрела на неё. Издали мне было плохо видно выражение её глаз, но одно я знал точно: из её позы исчезла напряжённость.

— Мне пришлось переехать, — просто проговорила она, грея руки о чашку. — Многие школы отказывались иметь со мной дело, к тому же, папу уволили с работы из-за слуха о том, что у нас плохие отношения с самими Сайко. Его работодатель просто вышвырнул его вон под надуманным предлогом, и нам долгое время приходилось жить в режиме строгой экономии. А потом последовали дни терапии и жизни в постоянной депрессии.

Все эти годы я лелеяла мысль о том, как ненавижу тебя за то, что ты разрушила мою жизнь. И когда меня приняли в Академи, я посчитала это подарком судьбы: наконец-то я смогу отомстить тебе за всё!

Но почему-то все мои выпады… Я ничего не почувствовала: ни удовлетворения, ни радости; напротив, ощущение оказалось неприятное — как будто мою душу опорожнили, как кувшин.

И теперь я понимаю, почему.

Я не готова забыть всё то, что пережила, и, возможно, мне потребуется на это вся жизнь, но всё же нужно двигаться дальше, и я невероятно благодарна Масао за то, что он открыл мне глаза окончательно и дал импульс в нужном направлении.