Страница 7 из 26
Она действовала совершенно бездумно, на грани автоматизма, когда, оббежав большой письменный стол, прижала пальцы к сонной артерии. В следующий момент Рене уже упиралась основанием сцепленных в замок ладоней в грудную клетку неподвижно лежавшего Хэмилтона. Тридцать компрессий и два вздоха. Тридцать и два. Она знала чёртовы числа, помнила до автоматизма ритм, с которым прогибались внутрь кости грудины, но смотрела на чуть посиневшие губы в колючей, всклокоченной бороде и думала – почему это не работает?
За спиной послышались чьи-то торопливые шаги, голоса. Но Рене не обращала внимания, потому что задыхалась от собственной паники и чрезмерных для её щуплого тела усилий. Вокруг поднялась суета, мелькнул свет фонарика, руки в перчатках, кислородный мешок. Однако Рене не отвлекалась и равномерно давила. Когда же под ладонями треснула ткань клетчатой рубашки профессора, обнажив бледную грудь, она почувствовала, как её дёрнуло прочь. Некто вцепился в плечи с такой неистовой силой, что протащил почти до самого шкафа, откуда прямо на голову больно посыпались стопки журналов. А затем раздался сухой звук разряда дефибриллятора. Он показался Рене таким деловым, даже нахальным, ворвавшись в уши гарантией жизни. Да что там, сейчас для неё так звучала сама чёртова жизнь. Но тут он засвистел снова, словно взвившаяся в небо петарда, и взорвался ударом, от которого дёрнулось тело. Снова. А затем снова. И ещё один раз.
– На каталку его и ещё эпинефрин! – донёсся крик.
В коридоре загремели колёса и задребезжал блок с переносным кардиомонитором, когда следом раздался новый разряд. Рене попыталась встать, но ей не дали. Тогда она попробовала оттолкнуть державшего, однако руки не слушались. Казалось, из них разом вытянули все до последней ниточки силы.
– Хватит, Роше. Сейчас ты ему ничем не поможешь, – над головой послышался голос Энн. – У нас в больнице достаточно реаниматологов…
Она прервалась, вслушиваясь в доносившиеся из коридора голоса, а затем натянуто улыбнулась. Рене подняла голову и вгляделась в глаза склонившейся к ней медсестры, и в этот момент сзади наконец расцепил руки какой-то студент. Оглянувшись, она вспомнила, что видела его сегодня в операционной.
– Четыре минуты, Рене. Ты спасала его больше четырёх минут. Поверь мне, ничего другого тебе уже сегодня не сделать. Сомневаюсь, что даже вилку сможешь держать, не говоря о скальпеле. А потому ты сейчас успокоишься, сделаешь три глубоких вдоха и встанешь на ноги.
Энн говорила медленно и уверенно, не отводила взгляда и словно вынуждала верить в свои слова. Только тогда Рене почувствовала, как накатывает усталость. Та ударила невидимым шаром под ноги и уронила в огромную вязкую кучу из событий этого дня, где смешались волнение, сложная операция и обычные заботы. После компрессий руки ломило, а к коже на спине противно липла влажная рубашка рабочего хирургического костюма.
– Идём, я принесу тебе кофе.
– Не надо кофе, – наконец-то подала голос Рене. – Мне вставать в начале пятого утром, боюсь, не усну.
– Тогда отправляйся домой. Я позвоню тебе, как будут новости, – начала было Энн, но замолчала, когда её перебил тот самый студент.
– Уверен, это тот парень виноват. Никогда не слышал, чтобы кто-то орал на Хэмилтона.
– Тише, Боб, – отрезала Энн, бросив на разом встрепенувшуюся Рене тревожный взгляд. – Не болтай о том, в чём не уверен!
– Но я уверен…
– Молчи! Не сейчас.
– Нет. – Рене осторожно поднялась, держась за стену. В затёкшие ноги немедленно впились миллиарды иголок. – Что за парень? О чём вы вообще?
– Тёмненький такой. Говорят, он ещё утром появился здесь с громом и молниями, – студент нервно рассмеялся.
– Откуда знаешь?
– Мы пришли отчитаться, а этот пижон как раз выходил из кабинета. Профессор ещё что-то кричал ему вслед и был настолько зол, что даже слушать нас не захотел и выгнал прочь. Пришлось идти к старшему, а он та ещё задница. Но зато из его окна было видно, как уехал тот самый щёголь. Просто прыгнул в свою придурковатую тачку и вдарил по газам. Видимо, тоже был зол, – пожал плечами парень и тут же засуетился. – Извините, доктор Роше. Вы оставайтесь здесь, а мы с ребятами сходим в реанимацию.
И не говоря больше ни слова, он ловко подскочил на ноги и скрылся за дверью. Ну а в пустом, разгромленном кабинете воцарилась неприятная тишина. Наконец, Энн пошевелилась.
– Иди домой, Рене, – повторила она со вздохом.
– Я сначала в душ.
Окинув её скептическим взглядом, Энн кивнула.
– Тебе не помешает, – она хотела сказать что-то ещё, но лишь ободряюще улыбнулась и направилась прочь. Что бы ни случилось, работа отделения не должна останавливаться ни на минуту.
Полчаса спустя, когда Рене бездумно стояла в душевой, что примыкала к раздевалке близ ординаторской, на скамейке завибрировал лежавший там телефон. Выскочив из-под горячих струй, под которыми тщетно пыталась расслабиться, она промокнула руки жёстким больничным полотенцем и схватила смартфон. На экране горело слово «Реанимация». И уже зная, что именно услышит, Рене с трудом нажала кнопку ответа.
– Да?
Послышалось шуршание, а потом голос в трубке сухо констатировал:
– Mortuus est6, Роше.
Повисла пауза. Долгая, невыносимая, прежде чем Рене прошептала:
– Время смерти?
– Восемнадцать сорок три, – пришёл механический ответ, и звонок оборвался.
Невидяще глядя куда-то перед собой, Рене медленно опустилась на скамейку и осторожно положила рядом светившийся телефон. Мозг отчаянно пытался не осознавать новость. Будто это был рядовой звонок, глупое напоминание или что-то ещё… Однако реальность упрямо стучалась в голову короткой фразой: «mortuus est». Рене поджала колени к груди, медленно закачалась из стороны в сторону и внезапно подумала, что Энн впервые ошиблась. «Вишенки» подвели. Это утро не обещало сюрпризов, но в один момент вся жизнь словно замерла на самом краю обрыва. Взглянув на потолок, где тусклым рыжим светом горели две лампы, Рене пообещала себе одну вещь. Она найдёт того парня на вычурной тачке. Отыщет даже под землёй и спросит, что же на самом деле произошло.
Глава 2
В маленькой комнате на втором этаже было непривычно темно. Сквозь плотную ткань задёрнутых жалюзи впервые не проникала ни одна искра желтоватого света уличных фонарей. Прямо сейчас она показалась бы кощунственно светлой в серо-синих оттенках раннего утра. Слишком яркой для блуждавших теней и избыточно резкой для тишины, где увяз даже шелест дыхания. Только в дешёвых часах едва различимо шуршали чёрные стрелки, да где-то в подвале монотонно гудели старые трубы.
Неожиданно на прикроватном столике ярко вспыхнул экран телефона, а следом затрещала глухая вибрация. От этого звука, зацепившаяся за комнату ночь всколыхнулась и шарахнулась в сторону от источника света. Однако Рене, что вот уже час неподвижно сидела на краю кровати, даже не вздрогнула. Она протянула руку, выключила заходившийся нервной дрожью будильник и прикрыла саднившие от бессонной ночи глаза. Сегодня не будет весёлых песен по радио, не будет танцев у зеркала, задорных косичек, платьев в цветочек и «вишенок».
Будильник стих, но Рене не cмогла заставить себя подняться и продолжила смотреть в темноту. Липкую. Цепкую. Та подбиралась к босым ногам и бледным лодыжкам, прежде чем тонкая рука словно сама по себе резко взметнулась вверх и дёрнула за шнурок маленькой лампы. Электрический свет с треском ворвался в комнату. Что же, прятаться больше не выйдет.
Рене не могла точно сказать, как провела неделю с момента звонка из реанимации. Она жила, дышала, работала… Проходила назначенные тесты, слушала лекции и даже делала операции, но внутри была пустота. Будто в тот вечер вместе с профессором Хэмилтоном умерла и девчонка, что задорно морщила нос в ответ на безобидные шутки, окружала заботой своих пациентов и вслух читала наставнику присланные откуда-нибудь из Занзибара письма коллег. Теперь всё закончилось. Больше не было того человека, который за несколько лет стал роднее, чем вечно пропадавшие по командировкам родители. Рене осталась одна посреди чужой для себя страны, и ей впервые было так страшно.
6
Мёртв (лат.)