Страница 2 из 4
5) Журнал или поденная записка блаженные и вечнодостойные памяти Государя Императора Петра Великого с 1698 года даже до заключения Нейштадтского мира. Собрал князь М. Щербатов. С.-Пб. 1770–1772.
Кроме названных сочинений, можно предполагать, что составителю «Повествования» служили пособием еще другие печатные книги, упомянутые в примечаниях к рассказам 96-му, 124-му, 126-му и 142-му. Зато дневника Корба, в котором Устрялов искал источника для некоторых рассказов Нартова, мы не включаем в наш перечень, потому что все сходное в «Повествованиях» с известиями Корба сообщено и Мовильоном, пользовавшимся редкою книгой австрийского дипломата; трудно согласиться с предложением Устрялова, чтобы составителю «Повествований» был известен русский рукописный перевод Корба, без сомнения, хранившийся под секретом, особенно если принять во внимание, что в нашем памятнике не видно никаких следов заимствования из русских рукописных источников, гораздо более доступных еще в первой половине XVIII века, каковы записки Крекшина, Матвеева и проч. Во всяком случае, приведенный нами список печатных источников, употребленных при cocтaвлении «Повествований», несомненно доказывает, что этот сборник рассказов о Петре Великом не был окончен в 1727 году (как уверяет предисловие), и редакцию его, до нас дошедшую, следует приурочивать не ранее, как к семидесятым годам прошлого века.
Приемы, употребляемые составителем «Повествований» при пользовании книжными источниками, не особенно сложны. Два рассказа (17‑й и 20‑й) составляют почти выписку из «Журнала» Петра Великого, лишь слегка сокращенную против подлинника и несколько подновленную в языке. В двух других рассказах (25-м и 111-м) составитель берет из того же «Журнала» кое-какие частности, но именно такого рода, который не могли быть ему известны без пособия названного источника. Наконец, еще в одном рассказе (47-м) сообщение «Журнала» воспроизводится с собственными добавлениями составителя «Повествований». В пользовании французскими книгами замечается несколько большее разнообразие приемов: некоторые рассказы (например, 1‑й, 2‑й и мн. др.) представляют почти прямой перевод из Руссе или Мовильона; иные (например, 7‑й, 123‑й и проч.) передают французский подлинник в сокращении и с изменениями; затем, есть такие рассказы, где из французских книг заимствуются только сущность фактов, даты и отдельные подробности, и все это излагается собственными словами составителя и сопровождается его прибавками; таковы в особенности рассказы касательно пребывания Петра во Франции и Австрийских Нидерландах (125‑й, 127‑й, 133‑й, 135‑й и проч.). Сочинение Мовильона, очень богатое анекдотическими подробностями за первую половину Петрова царствования, было особенно пригодно для извлечений, и составитель нашего памятника пользуется этою книгой особенно охотно. Разумеется, ответственность за достоверность известий, почерпнутых из чужих книг, падает на авторов последних, а не на составителя «Повествований»; но для его характеристики любопытно отметить его обычай присоединять свои дополнения ко взятой из чужой книги основе фактической или хронологической: дополнение обыкновенно состоит в том, что приводится изречение Петра, будто бы сказанное им но тому или другому случаю; но речам этим придается всегда особый нравоучительный смысл, отзывающийся сочинительством и потому подозрительный. Что составитель «Повествований» вообще не чужд сочинительства, об этом можно судить, на пример, по рассказу 18-му, где он не затруднился вложить в уста самого Петра рассуждения, высказанные французским писателем от своего лица. А как мало критического такта обнаруживал составитель при пользовании иностранными источниками, это всего лучше доказывает рассказ 142‑й: сообщаемый здесь речи, будто бы сказанные Петром при посещении Парижской обсерватории, очевидно вымышленные; оне извлечены из французской книги, содержащей в себе вовсе не историческое повествование о пребывании Русского царя в Париж, а сатиру на нравы Французского общества. Другой отдел в «Повествованиях» составляют те рассказы, которые взяты из устного предания. Отличить их от тех, которые могут быть признаны за собственный воспоминания А. К. Нартова, не всегда возможно, и потому мы не решаемся выставить точную цифру первых. Заметим только, что количество рассказов не книжного происхождения, относящихся ко времени до 1712 года (когда токарь Нартов был взять на службу к царю), или место действия которых само указывает, что любимый мастер Петра не мог быть очевидцем описываемых происшествий, простирается до 40. Составитель «Повествований» не считал нужным объяснять, каким путем дошло до него то или другое предание, м только в немногих случаях упоминает о лицах, рассказывавших ему об известном происшествии; так, говоря о пребывании Петра Великого в Англии, он ссылается на графа А. А. Матвеева и А. П. Веселовского (рассказы 4‑й и 12‑й), говоря о Персидском походе – на В. И. Соймонова и В. Я. Левашова (рассказы 94‑й—96‑й), а приводя суждение Петра о царевне Софье (рассказ 150‑й) – на князя И. Ю. Трубецкого; однако, проверка этих ссылок убеждает в том, что они не вполнe точны: из семи рассказов о поездке Петра в Англию два (4‑й и 12‑й) оказываются книжного происхождения, и их приходится исключить из числа основанных на устном предании. То же должно сказать и о рассказах 96-м и 150-м.
Подобные неточности в редакции нашего памятника служат, конечно, доказательством тому, что на него легли различные литературные наслоения; однако это еще не дает права совершенно отвергать историческое значение внесенных в него преданий. Если, с одной стороны, еще Устрялов указал, что некоторые из сих последних не заслуживают доверия (см. примечания к рассказам 27-му, 44-му и 48-му), то с другой – в нашем памятнике есть и такие основанные на устном предании рассказы, которые успешно выдерживают проверку по подлинным документам; таков, например, рассказ 129‑й, подробности которого почти дословно подтверждаются недавно обнародованным свидетельством французских архивов. Гениальная и вместе с тем в высшей степени своеобразная личность Петра должна была глубоко запечатлеться в памяти современников; рассказов о нем ходило очень много в русском обществе, и мудрено было не черпать из этого обильного источника: что делал составитель «Повествований», то же делали и собиратели анекдотов о Петре – Штелин и Голиков5; не удивительно поэтому, что у последних находится довольно много рассказов, занесенных и в «Повествования» (см. примечания к рассказам 13-му, 31-му, 33-му, 45-му, 50-му, 56-му, 76-му, 81-му и др.). Таким образом, эти три сборника служат к взаимной проверке друг друга и все три дают нам понятие о том, какое представление сохранили о Петре люди, лично видевшие и знавшие его. Как всегда бывает в подобных случаях, предание отчасти идеализировало действительное историческое лицо: воcсоздаваемый воспоминанием, Петр, согласно понятиям и вкусам XVIII века, явился в образе классического героя и мудреца. Таков он и в рассказах нашего памятника, основанных на устном предании: в них по преимуществу он изображается примером высокой царской доблести, и в уста его влагаются многозначительные нравственные и политические афоризмы (см. например, рассказы 6‑й, 28‑й, 78‑й, 99‑й, 145‑й и др.).
Гораздо проще и естественнее рисуется Петр в той части «Повествований», которая содержит в себе непосредственные воспоминания А. К. Нартова. Рассказы этого рода составляют около половины нашего памятника. Мы уже знаем, что они могут касаться событий не ранее 1712 года, а затем они идут до самой кончины государя. Но из этого периода в двенадцать с небольшим лет следует еще вычесть, во-первых, довольно продолжительные отлучки царя из Петербурга (где проживал постоянно его любимый токарь) в разное время, и во-вторых, около двух лет с половины 1718 года по 1720, когда А. К. Нартов находился за границей. Таким образом рассказы, содержащие в себе личные воспоминания А. К. Нартова, относятся главным образом к последним пяти-шести годам жизни великого государя; таких рассказов можно насчитать в «Повествованиях» не менее 35. В некоторых из них Нартов сам является действующим лицом; в других он упоминается только как очевидец и молчаливый слушатель; в третьих его присутствие при описываемом только подразумевается, но с полным вероятием, ибо действие рассказа происходить в токарной, нередко заменявшей Петру кабинет; наконец, есть и такие рассказы, в которых присутствиe Нартова при описываемом не засвидетельствовано никаким осязательным признаком, но достоверность которых может быть подтверждена либо посторонними показаниями (например, рассказы 105‑й, 157‑й и 159‑й), либо соображениями внутреннего свойства; так, Соловьев не затруднился воспользоваться известиями «Повествований» относящимися ко времени суда над царевичем Алексеем (рассказы 154‑й—156‑й и 158‑й), потому что видел в них вернoe изображение душевного состояния Петра в эти тягостные минуты. Рассказы нашего памятника, содержащие в себе личные воспоминания А. К. Нартова, внушают к себе тем большее доверие, что в них пестро перемешано важное с неважным, шутки Петра с его серьезными речами: видно, что вспоминавший о царе верный слуга его любил государя как человека и, высоко ценя его достоинства, умел прощать ему его слабости. Самые речи Петра, приводимые в этом отделе «Повествований», отличаются простотой, свойственною здравомыслию, и совершенно не похожи на тe высокопарные изречения, которые приписало великому государю предание, и которые встречаются в других отделах нашего памятника.