Целый осколок

В общем это город, в городе дома, в домах живут люди. И достаточно о городе Дижоне. А если хочется большего, то наймите мальчишку за полпенни, и он вам расскажет, кто и с кем спит, кто что печет, тачает, клепает. Где и как поймали стражники неуловимого Дейнека Кровавая Шея — мошенника, вора и многократного осквернителя святого места дочки бургомистра. Сколько ступеней в лестнице до дворца Наместника, камней в фундаменте собора святого Маслотара, сурового изгонятеля злых духов из прихожан и прихожанок очень страшным способом!

«Еще полпенни благородный сэр, месье, герр, лэр и я вам такое про святого расскажу!».

И он вам расскажет, неимоверно привирая и постоянно шмыгая сопливым носом, такое же и прочее, неистребимо местечковое и невероятно скучное.

Он, Заря и Себастьян — Бруно остался на «хозяйстве, и двое младших зверей, не нанимали мальчишку-проводника и не расспрашивали прохожих. Он чувствовал где его другие «младшие», которым он приказал сопровождать и охранять Сюззи и Паккету. А если приложить еще немного усилий, то и ощутить в каком состоянии «младшие» — спят или бодрствуют, по насыщенности оттенка свечения их «искры». И «младшие» чувствовали приближение своего Владыки.

Узкие, если вносить что-то крупнее корзины с продуктами, то придется поворачиваться боком, двери двухэтажного, вытянутого в высоту дома, открылись, когда он был от них в пяти шагах. «Младшие», выскользнув из темноты дома, встали на одно колено, низко склонили голову.

— Вам есть что мне сказать?

— Нет, Владыка. Ваша драгоценность в безопасности. Никаких повреждений, Владыка.

Драгоценность? Повреждения? А, ну да, сразу вспомнилось: «Беречь как драгоценность, оберегать от всего и всех. Варианты выполнения моего приказа — любые». Но почему все же драгоценность? Неудачно подобранное определение? Или ситх что-то вкладывал в это слово?

— Где драгоценность?

— В доме, Владыка. Второй этаж, комната налево. Ведется обучение высокому готику преподавателем нанятым госпожой Паккетой.

— Чудно.

Он вошел в дом, задев ножнами шпаги косяк, брякая шпорами и отзанивания на каждом шаге стальными подковками по плиткам пола. Немного раздражало — ненужный и глупый шум, но положение обязывало шуметь, греметь, бряцать этими признаками статуса. Огляделся — чистенько, просторно, виден не выпячиваемый, но крепкий достаток. Ну да, денег он тогда дал им прилично. И обезличенный вексель на тысячу флоринов. Десять кило золота. Состояние.

При его появлении в низком поклоне склонилась выглянувшая из-за двери на шум сухая вобла в глухом сером платье и с непривычно большим святым Кругом на плоской груди. За ее спиной полез толстым телом в дверной проем бородатый мужик. Да, мужик, не мужчина. Он поднял бровь в немом вопросе:

— Я духовная сестра Елина, владетельный. Я бегинка. Я помогаю по дому и наперсница госпожи Паккеты. Это Клаус, слуга госпожи Паккеты.

Ни разу не добавила господин. В атаке она что ли, на тропе войны чутье потеряла? Спина склонена в поклоне, но пряма, словно стоит на плацу. Нагла не в меру, не очень умна и полностью обделена чутьем. Или тупа и непробиваема в своей броне веры.

— Более тут ваши услуги не нужны. Покиньте дом.

— Так расчет надо бы свести, владетельный господин.

Голос у мужика сволочной, звучит как холодец, дребезжит как надраенная под вид дорогого металла латунь.

— Заря, займись.

— Я исполню, господин.

Женщина же вновь низко поклонилась и исчезла за беззвучно притворенной дверью, напоследок полоснув взглядом как ножом. Пиявка-бессребреница. Явиться в свой Gotteshauser, Божий дом, и перемоет ему все кости, растворив их в кислоте своей слюны. Тем более прочь и более никаких «духовных» надсмотрщиков. Паккета почувствовала себя госпожой и окружила себя свитой? Выходит так. Ну и какая госпожа, такая и свита.

Ох, женщины, женщины… Любопытны как кошки, наглы как вороны, шумны как сороки. В меру умны и подобны дельфинам — красивые, вечно улыбающиеся, ничего не говорящие, не создающие, не изобретающие, ни открывающие, но милашки и вторая разумная раса. Дрессуре поддаются, приручаемы, но постоянно косятся в сторону открытого океана. Правильно их японцы ловят и жрут. Гордых самураев не проведешь, расовое чутье не подводит — только притворяются друзьями человека, касатки карликовые.

Он прислушался, со второго этажа глуховато и плохо слышимо донеслось: «Аcc. Аccusativus являются sc. Casus, то есть винительный падеж. А dat, dativus sc. Casus и есть тот самый дательный падеж, что вы никак не хотите запомнить, юная госпожа!».

Ученье — свет.

— Сюззи!

Его громкий голос многоголосым эхом — интересный акустический эффект, разнесся по всему дому, заставив замереть с занесенной лапкой тараканов, притихнуть наглых крыс и притвориться мертвыми пауков в недоступных углах балок перекрытий. На верху что-то с шумом опрокинулось, кто-то охнул, снесенный в сторону ураганом из сияющих глаз, голенастых нижних и плоских верхних, переполненных до краев счастьем. Настоящим, искренним, ничего не требующим, только дающим — истинным.

— Дядя Лео! Дядя Лео приехал! У-иии!

Визжащий, пританцовывающий, подпрыгивающий и как стробоскоп, выстреливающий улыбками и сиянием радости, теплый костлявый сгусток веселья закрутился вокруг него, крепко обнял, прижался полыхающей щекой к коже куртки и затих. Только сердечко стучало так-так-так, быстро-быстро.

— И тебе доброго дня, маленькая фрау Сюззи.

— Ох, дядя Лео! Я такая… Я такая… Простите меня, высокий господин Лео. Доброго вам дня, высокий господин Лео!

— Сюззи! Мы договаривались без высоких господ.

— Да дядя Лео! А вы надолго дядя Лео? Вы за мной дядя Лео? — за мной, не за нами. Где-то в доме есть постоянно пробегающая черная кошка — Я сегодня с вами уеду?

Даже так?

Он приподнял осторожно и нежно лицо девушки-подростка вверх, к своему. Глаза к глазам. Смотрел недолго, хватило времени и увидеть, и понять. Все что он хотел увидеть и предположил, что увидит и поймет. Госпожа Паккета, значит. Не мать, госпожа.

В доме похолодало, увял солнечный свет, поблекли цвета покрашенных стен комнаты. Себастьян хищно напружинился, младшие звери натянули полоски губ ощериваемыми клыками. Заря, впорхнула в комнату не заметив двери, острая как кончики стилетов в рукавах платья.

— Тихо, тихо дети. Сюззи, скажи мне — а где твоя мама?

— Мама, дядя Лео? — не моя мама, просто мама. И с ответом тянет.

— Мама, Сюззи, твоя мама. Где она? Где добрая госпожа Паккета?

Мужик, что выглядывал очумело и испуганно в дверной проем без двери, вынесенный небесным порхающим созданием в одно касание хрупкого плечика, побледнел и растворился в глубине комнаты свернувшей свое дыхание кляксой.

— Она ушла на рынок с добрым господином Готтье, дядя Лео. Он владелец мясной лавки на углу Ратушной и Каменщиков.

— Мы ее подождем. А пока ты позволишь воспользоваться гостеприимством в твоем доме, маленькая госпожа Сюззи?

Он легко щелкнул девочку по носу, оживляя засыхающий росток улыбки.

— Да, дядя Лео! Будьте как дома, дядя Лео, в нашем… Вашем доме.

Госпожа Паккета вошла в дом величаво, неся себя, держа себя как благородная дама. Голова поднята, на лице раздраженно-недовольное выражение — не встретили, дверь пришлось открывать самой. Как неудобно перед господином Готтье, что любезно проводил ее домой и согласился остаться на обед. Где эти тупые чурбаны-охранники? Где этот лентяй Клаус? Где Элина?

— Паккета, что я велел тебе?

Сердце обмерло, ссыпалось горохом вниз, к сбитым пяткам неудобными, но очень новомодными туфлями. Там, где сходятся вместе ноги, мокро затеплело. Голова закружилась, колени ослабли, вялая рука еле ухватилась, скользя слабыми пальцами по ткани рукава камзола доброго господина Готтье. Это он…

Это то чудовище, что смотрело на нее своими демоническими глазами при их отъезде в Дижон. Это то чудовище, что сгорело в святом пламени отцов-инквизиторов в Гигрушском лесу. Оно не сгорело. Обманули святые отцы как всегда.