Страница 20 из 21
Спустившись, критик встал в очередь. Кафе, носившее мандельштамовское название «Шум времени», было в европейском стиле: открывая дверь и заходя в узенькую проходную, ты шёл по длинному коридору, выбирал свободное местечко, потом подходил к стойке и делал заказ. Расплачивались тоже у стойки, так что очереди было две.
Критику стало дурно. Он глядел на белые скатерти, устилавшие дубовые столики, и с грустью вспоминал беззаботные, но голодные денёчки в Италии. Он туда ездил на стажировку по обмену, стал пробовать писать очерки и репортажи о происходивших событиях, стучался в редакции итальянских газет, пытался включиться в размеренный, для русского человека непривычный, ритм жизни, но не смог и вскоре вернулся в Москву. Часто, выпив водянистого «Кьянти», мысленно перемещался на старинные, хоть и грязноватые улочки и бродил по ним, живя телом в Москве, а душой – в Риме.
Однажды, находясь где-то между Тверской улицей и виа Гарибальди, он забрёл в книжный магазин и стал искать новый роман Орхана Памука, чтобы написать рецензию для газеты, куда устроился, получив хорошие рекомендации от организаторов стажировки в Италию. Памука, как назло, не оказалось, зато был Омар Хайям. Вернее, приятная русая девушка в платье цвета альпийской идиллии, державшая в руках «Рубайат» и внимательно читавшая про хлеб, вино и одиночество. Критик посмотрел на неё, невысокую, но крепкую, здоровую, надёжную, и что-то отпустил внутри себя, улыбнулся. Она почувствовала его взгляд, оторвалась от книги и посмотрела на критика, слегка приоткрыв рот. И прошло секунды три. И поэтесса что-то поняла и улыбнулась в ответ – открыто, не стесняясь показать красивые крепкие зубы. И критик, открытый для любой книги и глухой к любым проявлениям чужих чувств, продолжал смотреть на неё не мигая. И девушка в летнем платье, стоявшая перед ним, притягивала, не вызывала робости и страха, от которого хочется засунуть пальцы в рот и погрызть ногти. В её лёгком смущении он видел интеллигентность, а в широко открытых глазах – интерес к человеку. От неё, такой незнакомой, но неожиданно близкой, исходил долгожданный покой. Критик подумал, что других женщин, подобных ей, он никогда больше не встретит.
И потому начал разговор первым, во второй раз в жизни будучи при этом трезвым.
Кто-то больно лягнул его сзади. Критик ойкнул и развернулся. За ним стоял Колобок с пустым бокалом в руке.
– Прошу прощения! – Колобок похлопал критика по спине. – Тут узковато, не рассчитал.
– Да ничего страшного, – вежливо ответил критик. – Всё нормально. Вино не пролили?
Колобок посмотрел на бокал, потом критику в лицо.
– Н-нет вроде.
– Ну и слава богу, – критик протянул бармену купюру и спросил два бокала белого вина. Он решил поддержать поэтессу. Вооружившись бокалами, неуклюже прошёл к лестнице, чуть не облив вином стоявшую рядом пожилую даму, и поднялся наверх, к столику, за которым его должна была ждать поэтесса.
Но её там не было.
Критик удивлённо обошёл стол, держа бокалы с вином в руках. На замшевые ботинки пролилось несколько капель, но он не обратил внимания. Ни поэтессы, ни её сумочки. Куда ж она подевалась?
– Вы один? – кто-то стоял за его спиной.
Критик обернулся. Увидел Колобка, державшего в руке новый бокал вина.
– Н-нет… я с дамой.
– Да-да-да, – Колобок энергично закивал. – Я её видел. Она выступает сегодня.
– Вот-вот… Только куда-то отошла.
– Давайте выпьем за её здоровье, – Колобок протянул руку с бокалом, и критик ответил на тост, чокнувшись своим бокалом. Мужчины сделали по глотку.
– Я присяду? – спросил Колобок.
– Пожалуйста… Только не на этот стул, тут поэтесса сидит.
– Пардон, – толстяк уселся слева от критика. – А я вас знаю.
Критик не удивился. Его уже несколько лет узнавали молодые поэты и пытались его пригласить на бокальчик, чтобы завоевать лояльность, но критик старался не поддаваться на провокации. Он всегда старался сохранять независимость. До встречи с поэтессой это создавало большие проблемы в отношениях с женщинами, но никогда не подводило на работе. А критик даже сейчас был на работе: от него к понедельнику ждали готовый материал.
– Я вас тоже знаю, – аккуратно ответил критик. – Видел вас на сцене.
– Вам понравилось?
– По первому разу сложно судить. – Критик сделал глоток и подождал несколько секунд, смакуя вино и время. – Мой вам совет: не пишите стихи. Вам же массовый читатель нужен. Попробуйте написать роман – роман ещё можно продать, в отличие от стихов. Стихи выкладывайте в Интернете: больше шансов прославиться. – Он сделал ещё один глоток, и бокал опустел на треть.
– Спасибо. – Колобок отхлебнул вина. – А что вам больше всего понравилось?
– Мне понравилась ваша аутентичность. – Ответ был стандартен, как голливудский сериал. – Благородная интонация. Немного веет классикой, но вы не повторяете какую-то традицию, а пишете самобытно, хотя влияние наших предков определённо есть. До их уровня, правда, совсем недотягиваете. Вы пишете по-своему, даже оригинально, но просто, ровно, без эмоций. Вам не хватает образности, каких-то убедительных, именно вами обнаруженных деталей. – Критик сделал очередной глоток. – Советую поработать над техникой. Важно не только, что вы читаете, но и как это делаете, – он улыбнулся, глядя на озадаченного Колобка. – Послушайте критика.
Он допил вино и отодвинул пустой бокал в сторону. Стрельнул глазами на свою сумку, в которой лежала початая бутылка вина. Был вечер пятницы, и хотелось напиться, но критик сдерживал себя: не хотелось расстраивать поэтессу.
А ведь вино их сблизило. Он подошёл к ней тогда, в книжном магазине. Что-то сказал. Посмеялся. Представился, спросил, как её зовут. Услышал её имя, почувствовал энергию здорового тела и понял, что пора бы уже забыть об Италии. Они вышли из книжного, купив томик Омара Хайяма, прогулялись по неожиданно солнечной Москве и зашли в кафе, и он ей рассказывал про итальянскую мафию, шоколад и римское солнце. Потом, уже на свидании, они пошли в театр, потом ещё раз, и ещё, и он ей подарил розы и, преодолевая природную робость, предложил проводить до дому. По дороге купил красного вина…
– О, смотрите, она вышла, – Колобок кивнул в сторону сцены.
– Верно, – критик чуть не уронил пустой бокал. – Абсолютно верно. Можно на «ты».
Колобок кивнул, глотнул вина и приготовился слушать.
Критик смотрел на сцену. На ней стояла поэтесса. Окутавший её полумрак добавлял образу загадочности: русая, в чёрной шляпке, волшебная, словно привет из детской сказки. Свет падал на лицо, на кругловатое личико и волевой подбородок, слегка подтянутые скулы, прямой нос и глаза чайного цвета. На шее висел небольшой медальон с изображением святой княгини Елизаветы Фёдоровны.
Она подошла к микрофону, взяла его в руки, поздоровалась. Публика стала хлопать в ладоши, узнавая её.
– Здравствуйте, дорогие друзья! – улыбнулась поэтесса. Критик, как всегда, залюбовался её зубами. – Добрый вечер…
«Привет с большого бодуна», – критик, усмехнувшись, почувствовал тревогу и залил её глотком белого из бокала, предназначавшегося поэтессе.
Она стала читать подводку, и критик внимательно слушал – уж кто-кто, а он прекрасно знал, как поэтесса не любила подводки. Когда она накануне готовилась к выступлению, критик подошёл к её рабочему столу и спросил, что это она делает.
– Пишу подводку, – раздражённо сказала поэтесса.
– Под водку? – рассмеялся критик и выскочил на кухню, опасаясь, что в него полетит карандаш.
И вот она стоит, в свете прожекторов, в вечернем платье, чьи узоры напоминали форзацы дореволюционных книг, с длинными распущенными волосами, и читает стихи про дедушку, про сердце, жадно пьющее горечь, про очищающий дождь. Последнее стихотворение критику особенно нравилось, но только как слушателю. Этого он ей никогда не говорил.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».