Сентябрьский лес

   Пауза, приглушенная мелодия, предвещающая нечто зловещее, становится холодно, тихо, сердце начинает быстро стучать в груди, страх охватывает Юру, шаг7и за спиной - к ним приближается Максим Апраксин.

   - Тебя убили, тебя же убили! - кричит Юра, заметив его. Тот лишь улыбается.

   - Меня невозможно убить, мальчик. Если бы я умер, пропал бы и ты - ведь ты лишь плод моего воображения. И как в той творец, я хочу написать тебе хорошую жизнь. В ней нет места твоему отцу!

   Напуганный Юра съеживается, снова становится маленьким, прижимается к родителям, обнимает их, шепчет "я вас не отпущу" и слышит, как под тихое торжественное барабанное перестукивание к ним приближается Апраксин. Неужели ничего нельзя исправить, никак нельзя предотвратить случившееся?

   Музыка становится громче и за торжественной, напыщенной мелодией становится различима неприкрытая угроза. Представилась немецкая армия, шагающая по территории СССР, сеющая смерть и разрушение, приближающаяся к Ленинграду, в котором вот-вот разразится страшная трагедия - блокада и смерть от голода сотен тысяч жителей города.

   Кто-то отрывает от мальчика маму, Валентина не сопротивляется, даже наоборот, поддается грубой силе.

   - Юра, - слышит он, - он сделает нашу жизнь лучше, просто поверь ему. Иди ко мне сынок.

   Юра не слушает, он сильнее сжимает рубашку отца, дрожит от страха, когда над ним нависает костлявая рука изголодавшегося по страданиям других Апраксина.

   - Твой отец бил тебя, твою мать. Неужели ты так и не разглядел в нем садиста, неужели готов пожертвовать благополучием своей матери ради него?

   - Послушай его, Юра, не оставайся с Пашей, он погубит тебя и меня, - донесся голос Вали.

   - Нет, нет, ты предательница, мама, но я не пойду с тобой, не стану предавать отца, - шептал Юра.

   - Но ты уже его предал, уже! - торжествующей воскликнул Апраксин. - Вспоминай улицу Толстого, зимний вечер, когда мы собрались вместе. Помнишь, как переживал из-за собачки, которую погубил, как не вступился за отца, когда старый забулдыга Селиков, единственный из вас, восстал против меня? Или забыл? Не нужно лицемерить и делать вид, что ты лучше меня. Я знаю тебя, Юра, ведь я тебя сотворил. Ты лицемер каких поискать надо. Все вокруг виноваты - мать, Ройт, друзья - а ты весь в белом и на коне. Да вот только так не бывает. Тогда, в девяносто седьмом на улице Толстого ты был на моей стороне, ты отвернулся от своего отца, и по большему счету тебе на него было наплевать. Да что там, даже судьба щенят тебя интересовала больше, чем родной отец. Ты не навещал его в тюрьме, не писал ему писем, и после, когда повзрослел, не искал с ним встречи. А теперь пришло время расплаты: тебя терзает чувство вины и чтобы обелить себя, ищешь виноватых среди кого угодно, а заглянуть внутрь себя боишься. Потому что знаешь, заглянув туда, увидишь в себе меня.

   Апраксин захохотал, а Юра отшатнулся от своего отца. Максим говорил правду! Всё это время Юра себя обманывал!

   Трубы громогласно заявили о себе, заглушив звон клавиш фортепиано.

   - Вспомни, что ты ощутил, когда узнал, что мать возвращается в Россию? - продолжал измываться над ним Апраксин. - Расстройство. Ты не хотел ее видеть. Убедил себя, что это из-за того, как она обошлась с отцом. Враки! Тебя огорчало, что больше не сможешь вести беззаботную жизнь на денежки Ройта и на поступления от квартирантов. Мотаться по ресторанам и менять баб как перчатки больше не выйдет. Вот ты и расстроился, но признаться в собственных низменных мотивах побоялся.

   Скрипки, душещипательная мелодия, боль от осознания.

   - Ну, довольно, - смягчился Апраксин. - Иди ко мне, Юра, ты же знаешь, мы с тобой одинаковые, я тебя прекрасно понимаю, а ты понимаешь меня. Дам тебе все, что пожелаешь, только в этот раз честно, глядя в глаза своему отцу, отвернись, скажи, что уезжаешь, не пойдешь в Сентябрьский лес, чтобы все исправить. Ведь поэтому, именно поэтому ты боишься отправиться туда, понимаешь - жизни, которую ты так любишь, лишишься навсегда, и идиллическая картина, которую ты рисуешь в своих фантазия, окажется не такой прекрасной, какой представляется сейчас. Признайся в этом и возвращайся назад, в Рязань, где я помогу исполниться твоим желаниям.

   "Не может этого быть!" - ужаснулся Юра, обернулся и увидел, что рядом с мамой стоит Ройт, мягко улыбается и тянет ему открытую ладонь.

   Хворостин переводит взгляд на своего отца и долго смотрит на него, пытаясь разглядеть черты милого сердцу лица. Павел выглядел жалко: уголки губ опущены, глаза пустые, полуприкрытые, плечи приподняты, на лице грусть и смертная тоска.

   - Я заслужил это, Юра. Иди, с ним вам будет лучше, - тихо произнес он.

   Сердце щемит, смычки скрипок пускаются в безудержный пляс.

   Юра видит, как небо затягивает, тучи сгущаются прямо над головой его отца, лица на деревьях стремительно желтеют, сверху доносится гул, напоминающий шум работы двигателя самолета. Отец сохнет на глазах Юры, кожа его истончается, глаза садятся глубоко, мышцы ослабевают, ноги не могут выдержать тяжести тела - Павел шатается, падает.

   - Иди, Юра, - произносит он. - С ними тебе будет лучше.

   Издалека доносятся шаги марширующих людей, становится темно, как ночью, Юра понимает, что отец вот-вот умрет.

   - Сыночек, оставь его, - доносится из-за спины. То зовет Юру родная мать. - О нас с тобой позаботятся, он же, - голос становится полон презрения, - заботы не заслужил!

   Юра качает головой, бросается к отцу.

   - Прости, папа! - выдавливает он из себя. - Не умирай! Ф сделаю все, чтобы исправит случившееся, я помогу тебе, обязательно помогу, только скажи, как.

   Павел Хворостин, находит в себе силы открыть глаза, поднимает дрожащую руку и указывает в сторону. Юра смотрит туда и видит знакомую тропинку - он снова в Сентябрьске, на аллее, а отец указывает в сторону, где стоит сторожка Романа.

   - Только там можно исправить всё. Всё, что угодно, - доносится до Юры, и отец, Ройт и мама исчезают, оставляя Юру одного посреди аллеи.