Сентябрьский лес

...</p>

   Когда наступил ноябрь, мать больше не плакала - сил не было. Ходила Зинаида Курагина с трудом - ноги опухли, каждый шаг отдавал болью. Марта редко заводила с матерью разговор, они пребывали в скорбном молчании. Но это по вечерам. Женщины просыпались задолго до восхода солнца, задолго до шести утра, часа, в который просыпался весь блокадный Ленинград. Марта отправлялась на работу, мать получала еду по талонам.

   Самым суровым испытанием было готовить. Марте приходилось бороться со страшным искушением - вокруг нее столько еды, но прикасаться к ней нельзя. Обнаружат недостачу - и расстрел. Как же она завидовала летчикам, которые ели тройные порции. Когда они принимались за еду, Марта ненавидела их больше, чем фашистов.

   "Несправедливо! - бушевало все внутри нее. - Мы с матерью умираем от голода, а они едят".

   Злость была настолько велика, что удерживать ее внутри себя было невозможно. Марта запомнила день, когда чаша терпения переполнилась. В столовую взяли какую-то девочку. Она уже страдала от дистрофии, руки превратились в две хворостинки, сама она больше походила на скелет, обтянутый кожей. Казалось, подуй сильный ветер, он бы оторвал девочку от земли и унес далеко отсюда. Готовить ей не доверили, сказали разносить еду на подносах. Она взяла один, пошла к группе летчиков, усевшихся в углу и, не сделав и четырех шагов, рухнула вместе с подносом. Звон разбитой посуды словно крик умирающего ребенка, привел Марту в ужас. Она выскочил с кухни, окинула взглядом растекшийся по полу суп. Марта пришла в бешенство, как и другие поварихи. Подобно гарпиям, они налетели на девочку, принялись кричать на нее, а Курагина отвесила ей оплеуху. Та расплакалась, кое-как прибрала за собой. К подносам ее больше не подпускали, через неделю пришлось девочку прогнать и взять другую женщину. Что с ней стало после этого неизвестно, скорее всего, она прожила недолго, уж слишком истощенной была.

   После работы Марта возвращалась домой и снова погружалась в атмосферу скорбного молчания, так изо дня в день. Вскоре мать перестала подниматься. Скрипя зубами, Марта, у которой каким-то чудом еще сохранились силы, отдавала Зинаиде свою порцию. В голове у девушки нет-нет да и проскальзывала крамольная мысль: "Когда ее не станет, тебе будет легче".

   Однако еды было слишком мало. Мать опухала все сильнее, смерть, казалось, стояла у изголовья ее кровати. Двадцать девятого числа, рано утром она позвала Марту к себе.

   - Дочка, нужно навестить бабушку, - выдавила из себя Зинаида. Сходи к ней сегодня вечером.

   - Мне некогда, мама, я с трудом ноги передвигаю.

   - Дочка, я тебя очень прошу, - взмолилась мать.

   "Она со свету меня сжить хочет", - пришла в бешенство Марта.

   - Хорошо, - произнесла она вслух. И снова на работу, потом домой. Мать ее удивила: сумела встать, надела красивое платье Марты, белое в горошек, села возле пианино, улыбнулась дочке.

   - Девочка, ты уже ходила к бабушке?

   Марта хотела соврать, но не стала. Ответила, что собирается пойти, когда немножко отдохнет.

   - Сыграй, пожалуйста, - попросила мать.

   - Не хочу, - буркнула Марта.

   - Я тебя очень прошу.

   - Да что с тобой сегодня такое?! - Марта скривилась, но за пианино села. - Что играть?

   - Что-нибудь красивое, - ответила мать неопределенно. Марта сыграла один из концертов Баха для фортепиано. Исполнила его топорно, некрасиво. От прежней любви к музыке ничего не осталось. Когда Марта закончила, мать слабо улыбнулась.

   - Спасибо тебе, доченька. Теперь иди к бабушке. Попроси у нее прощение за меня, - сказала Зинаида.

   - Не стану я у нее ничего просить, - сказала Марта, поднимаясь на ноги.

   - Пожалуйста, доченька.

   Марта ничего не ответила, накинула шубу, вышла из зала в прихожую, стала обуваться. Мать провожала ее грустными глазами.

   "Ты ведь знаешь - она задумала что-то нехорошее, - думала Марта. - Уйдешь, оставишь ее, и, быть может, никогда больше не увидишь".

   Марта знала, но предпринимать ничего не хотела. Мать почему-то разозлила ее, просто в бешенство привела. Зинаида вела себя не обычно, делая вид, будто все хорошо. Марта с делала вид, что ничего не замечает. Этакая игра. А в голове подленькие мысли: если вдруг мать умрет, Марта сможет получать по талонам двойную порцию - за себя и за мать. Главное, чтобы никто не прознал о гибели Зинаиды.

   Через год, отчетливо вспомнив события того дня, Марта ужаснется.

   Она была уверена, что мать умрет и не испытывала по этому поводу никаких эмоций. Вообще ничего. Только тупая боль в животе, да беззубая злость, какую, должно быть, испытывают тявкающие собачки, семенящие за случайными прохожими.

   Снег уже успел выпасть, пробираться к бабушкиному дому, расположенному в двух кварталах от дома Курагиных, будет непросто. Марта решила срезать, и пошла непротоптанной тропинкой. Девушка и предположить не могла, что снег - такое серьезное препятствие. Ноги проваливались и застревали, иной раз ей приходилось стоять по три-четыре минуты, прежде чем удавалось сделать шаг. Выбившись из сил, Марта развернулась и пошла назад. Она начала бояться, что свалится и замерзнет. Девушка снова оказалась у своего дома, заглянула в окно. Мать продолжала сидеть у пианино. Казалось, Зинаида задремала. Может Марта ошиблась в намерениях матери?

   Сжав кулаки, девушка вышла из родного переулка на проспект, упрямо зашагала вперед. Ей повстречались несколько прохожих с такими же пустым, голодным взглядом, как у нее, два патруля. В конце концов, миновав перекресток, она свернула к многоэтажным зданиям. Удивительно, но сил добраться до бабушкиного дома хватило. Остановившись у подъезда, Марта протянула руку к дверной ручке, одновременно с этим прислушавшись к своим ощущениям. Она ожидала, что будет волноваться, но ошиблась. Снова никаких чувств. Марта открыла дверь, стала медленно подниматься, позвонила в бабушкину квартиру. Никто не отозвался. Марта повторила попытку. Снова тишина. Девушка принялась настойчиво нажимать кнопку звонка. Ничего. Дверь позади нее открылась. Она испуганно обернулась.