Страница 9 из 17
– Достойно и праведно есть! – отозвались прихожане.
Самир вновь ничего не сказал, и поймал испуганный, растерянный взгляд Ильяса. Кивнул брату – успокойся, мол, все нормально, и перекрестился, нарочито небрежно, едва не угодив пальцем себе в глаз.
Ильяс открыл рот и заморгал.
Но тут на них обратила внимание Умм-Насиб, и Самир сделал вид, что ведет себя, как надо. Подошел к Святым Дарам в общей очереди, взял кусочек просфоры, омочил губы в чаше.
Но даже это не принесло успокоения, в голову полезли непрошеные мысли: мама никогда больше не войдет в храм, сестра не попросит взять ее на руки, чтобы лучше видеть нарядного отца Григория… те, кто лишил их жизни, сами должны умереть, должны пожалеть о том, что отважились на убийство! И тот, кто убил отца, тоже, тоже!
Это будет справедливо!
Самир вздрогнул, осознал, что читается последнее «Отче наш», и сейчас начнется проповедь.
Огляделся, пытаясь понять, что чувствуют и думают другие.
На большинстве физиономий тупая покорность, никакого интереса, выражение тех, кто выполняет обычный ритуал, не вдумываясь в его смысл, не осознавая, что именно и зачем он делает. Шевелит губами, повторяя каждое слово, мать Азры. Рядом с ней сама Азра, истинный ангел во плоти.
У Самира потеплело на душе, но он поспешно повел взгляд дальше, дальше…
Женщины в платках искоса смотрят друг на друга. Каждая ревниво следит, не запнется ли другая, не пропустит ли момент, когда надо перекреститься или сказать «аминь», кое-кто из мужчин откровенно думает не о высоком, о том, скорее всего, где достать чечевицы или риса, чтобы прокормить семью, как заработать денег на починку дома, пострадавшего от очередной бомбежки, на подношение в ту же церковь, ведь скоро, в первое воскресенье октября, праздник освящения храма.
Если не дашь, то прослывешь нечестивым скупцом на весь Крепостной квартал, и неважно, что дома дети от голода пищат.
И это все его братья по вере?
Да, они вроде бы сохранили огонь, зажженный некогда в этих краях Севиром Антиохийским, возрожденный Иаковом Барадеем и сохраненный Григорием Вар-Гебреусом… Служба идет так же, как она шла до того, как Мухаммад записал Коран. Только ради чего? Чем еще они могут похвастаться?
Братья ли они ему на самом деле, если не хотят мстить за его родных, за единоверцев?
От этой мысли Самира затошнило, он поспешно ухватил крестик под майкой, сжал так, что острые края впились в пальцы. Попытался вслушаться в то, что говорит отец Григорий, уже начавший проповедь, разобрать смысл, но словно лбом уткнулся в путаные, сложные слова:
– Во-вторых, Всевышний Творец принял решение о явлении Своего Слова, то есть Логоса, рожденного от Него прежде всех веков без приведения в бытие подобно тому, как солнечный диск порождает свет, ум – слово и огонь – тепло, без отделения и без разделения между Рождающим и Рождаемым. Но для того чтобы те, кто увидит или услышит о соединении Логоса с плотью, не сомневались и не пугались, Он Сам, предсказывая устами Своих пророков и апостолов в ниспосланном Им Писании, охарактеризовал свое божество атрибутами, подобающими тварным существам…
Умм-Насиб слушала, склонив голову к плечу, на лбу ее залегли глубокие складки. Сапожник Бутрос жевал губами, дергал себя за бороду, ясно было, что он не понимает ничего. Старая Хава-кабила, всю жизнь бывшая повитухой, перешептывалась с соседкой.
Самир вздохнул: почему все так сложно?
– Отказывающиеся именовать Всевышнего так, как Он Сам обозначил Свое божество, пытаются обосновать мнение о Его совершенной несоизмеримости со Своими атрибутами, – продолжал священник. – Мы же утверждаем, что выражаемое в атрибутах сходство между Всевышним Творцом и Его творением имеет место в действительности, но это есть соучастие только в именах, что же до содержания самих понятий, то нет подобия между Ним и ними…
Самир нахмурился, вспомнил, как просто и однозначно звучало все в темной пустой мечети, под грохот разрывов: нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммад – Пророк Его… Он – Аллах Единый, Аллах ни в чем не нуждающийся. Не родил он и не был рожден, и нет никого, равного Ему.
Зачем добавлять что-то еще? Чтобы отвлечь, затемнить разум?
То ли отец Григорий почувствовал, что его не очень внимательно слушают, то ли с самого начала так задумал, но он отложил толстую старинную книгу, из которой читал, и объявил громогласно:
– Дети мои! Как сказал Господь: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас. Так что помните, что кротость есть добродетель великая…
Самира будто ударили кнутом, он вздрогнул, разом заболели ушибы, полученные в последние дни, заныли ссадины, ожила боль в левой коленке, а ведь не вспоминал о ней с вечера.
– Возлюбите? – выдавил он. – Тех гадов, которые маму? Которые бомбами? Как?!
– Тихо! – шикнула Умм-Насиб, а Ильяс ткнул брата локтем в бок, угодив прямо в пострадавшее ребро, но опоздал.
– Возлюбить убийц?! – крикнул Самир так, что услышали уже все. – Ни за что! Помните – вы же читали, что «Не думайте, что Я пришел установить мир на земле. Не мир Я принес, но меч рассекающий»? Как так!?
Отец Григорий посмотрел на него сочувственно.
– Опомнись… – прошептал сзади сапожник Бутрос, и аромат ладана на миг перебила сигаретная вонь.
– Слова Писания нужно в данном случае понимать иносказательно, – проговорил священник. – Если ты, чадо, позволишь мне довести проповедь до конца, то поймешь, что твой гнев напрасен, что его…
– Иносказательно?! – Самира трясло, он понимал, что на нем скрестились десятки осуждающих взглядов, но ему было все равно: он скажет то, что думает, и наплевать, что решат по этому поводу остальные. – Оставить наказание грешников богу! Я угадал?! Долготерпеливому к негодяям, забирающему только тех, кто в него верит, и оставляющему жить тех, кто убивает верующих! Мама ходила в церковь! И папа тоже! Помогло это им?!
Отец Григорий побагровел, ноздри его раздулись, рыжая борода стала дыбом.
– Замолчи! – рявкнул он. – Как смеешь ты осквернять святое место непотребными речами? Богохульник! Понимаю, что горе помутило твой разум, но опомнись, сын мой!
Широкая ладонь сапожника легла на плечо Самира, но он стряхнул ее одним движением. Посмотрел в полные гнева глаза священника, не отвел, не опустил взгляда, а когда заговорил, то каждое слово отдавалось во рту, словно звон закаленного металла:
– Это вы опомнитесь! Сколько можно молиться, звать о помощи с небес!? Бесполезно! Нужно взять оружие и отомстить! Самим! Не надоело вам быть овцами?
Гнев, раскаленный и яркий, почти заполнил ту пустоту, что поселилась внутри в тот день, когда погибли мама с сестрой. Он впервые за последнее время вновь почувствовал себя полностью живым, целым, настоящим.
Краем уха слышал изумленные возгласы, но не обращал внимания.
– Вон! – гаркнул отец Григорий, взлетела его ручища, плеснул рукав облачения. – Анафема тому, кто смеет призывать к нечестию в Доме Господнем!
Самир крутнулся на месте, схватил Ильяса за руку и потащил за собой.
Тот в первый момент попытался вырваться, но почти сразу перестал сопротивляться.
– Он одержим бесом! Бедняжка! – воскликнул кто-то из женщин.
– Нет, просто сошел с ума, – возразил мужчина.
– Дурак, молодой дурак, – горько прошептал один из стариков.
Что удивительно, в этот момент Самир слышал все, что происходило вокруг, шепотки по углам, покашливание, то, как часто-часто бьется сердце Азры, прижавшей руки к груди, потрескивание свечи перед образом Святой Троицы, шуршание мыши под полом. Зато мало что видел – размытые лица, очертания человеческих фигур, наполненный светом проем двери.
– Ты более не один из нас! – продолжал бушевать отец Григорий. – Прочь! Покаешься, и только тогда сможешь вернуться в лоно церкви Христовой!
Самир остановился, через плечо глянул в ту сторону, где остался священник. Затопившая церковь тишина оказалась тяжелой, будто свинец, ее хотелось раздвинуть руками.