Дети Аллаха

– А вы уверены, что я хочу вернуться? – бросил Самир, точно выплюнул, и решительно шагнул через порог.

Глава 7

На кладбище царила удушающая жара, знойный воздух окутывал кресты, размывал их очертания, а камни ограды нагрелись так, что положи ладонь – заработаешь ожог.

– Зачем мы сюда пришли? – пробурчал Ильяс. – Зверски печет, и вообще… Я же… Почему ты все это сказал? – Он всхлипнул. – Нас выгнали… Теперь с кем мы? С кем?!

– Вот тебе раз. Ты собрался реветь, словно девчонка? – Самир обернулся, посмотрел сурово.

Его так же трясло от злости, но он сдерживался, старался говорить спокойно.

– Нет! – но глаза Ильяса блестели, в уголках набухали прозрачные капли.

– Я рад, что мой брат – мужчина. – Самир улыбнулся. – И я надеюсь, что он со мной. Ведь ты со мной?

– Я не хочу, чтобы без никого… – сказал Ильяс. – Мамы теперь нет, мы вдвоем… Теперь еще и из церкви выгнали! Зачем ты такое говорил? Я не понимаю, брат!

– Они все трусы! – заявил Самир. – Ты ведь хочешь отомстить убийцам мамы? Убийцам отца?

Ильяс замялся, принялся скрести подбородок, оттопыренные уши его покраснели.

– Ну… я не знаю… – протянул он. – Если даже хочу, зачем кричать в церкви? Ругаться с отцом Григорием? Я хочу быть сильным… чтобы никто не обижал…

– А что, безропотно слушать его сказки?! Ты… – Самир понял, что кричит, и осекся, сжал кулаки и потряс ими перед лицом. – Они много лет талдычат одно и то же! Подумай, вот те, кто сбрасывает на нас бомбы – они ведь тоже христиане? Так?

Когда-то давно спросил об этом папу, и тот объяснил, что да, хозяева бомб, ракет и самолетов тоже ходят в церкви, но крестятся иначе, а молитвы читают на собственных языках или на латыни. Самир тогда не совсем понял, в чем разница, и как одни христиане могут убивать других.

Много позже он выяснил, что это только у них в Машрике христианские общины, и марониты, и армяне, и греки-православные – небольшие, разбросаны по разным городам и живут в мире, тогда как в соседнем Ливане все друг с другом спорят, и каждый считает свою веру истинной, а уж в Европе и Америке есть еще всякие католики с протестантами.

– Ну, они… – Ильяс почесал макушку, губы сложил уточкой, как всегда в задумчивости. – Я не знаю… ну да…

– Но ведь они нам враги! Они убили маму и сестру!

На этот вопрос Ильяс ответил куда быстрее и с большей уверенностью:

– Да!

– Так выходит, что христиане – враги нам с тобой? – осведомился Самир.

Брови Ильяса поползли вверх, глаза, все еще влажные, наполнило недоумение.

– Нет… Они же… но как?

– Пойдем, – Самир взял брата за руку, как в церкви, повел за собой, туда, где торчали два не так давно поставленных креста. – Если это не доказательство, то что тогда?

Сам понял, что внутри помимо злости и обиды есть еще и боль, и горе, такие же слезы, как и у Ильяса, что он до сих пор как следует не оплакал ни мать, ни сестру, спрятал печаль очень глубоко, запер на замок…

Но не время сейчас думать об этом!

На горе будет время потом. Сначала другое, важное!

– Их убили христиане, да, – сказал Ильяс, глядя на могилы так, словно видел их впервые. – Но мы ничего не можем им сделать! Давай уедем отсюда! Давай уедем! Далеко, туда, где христиане не убивают друг друга!

– А есть ли такое место на земле? – спросил Самир с горечью. – Куда нам ехать? Кафр Касем?

– Нет, в другую страну!

За те пять лет, что их Машрик бомбили, многие из Крепостного квартала уехали. Некоторые в Ливан, где сейчас тихо, другие в Турцию, третьи и вовсе в разные государства Европы. Тот же Кошачий переулок опустел целиком, там остались лишь двое стариков, и те умерли в прошлом году, один сам, а другой не успел спрятаться и его срубило осколком.

– Уехать? Убежать? – Самир стиснул кулаки так, что захрустели костяшки пальцев. – Не отомстив за отца? Его-то убийца здесь, в Машрике, или даже в городе! У нас долг!

Горячая волна накрыла его с головой, захотелось кинуться на врага, на какого угодно, лишь бы он только оказался рядом – пилот самолета, сбросившего бомбу на их квартал, или тот негодяй, что выстрелил в отца – стиснуть горло, бить до тех пор, пока не останется ничего, кроме кровавой каши!

Понял, что дышит тяжело, по лицу текут горячие капли, волосы слиплись от пота.

Ильяс смотрел на брата испуганно.

– Мы должны узнать, кто это сделал, и убить его, – Самир старался говорить спокойно, но слова вырывались изо рта, точно искры из пламени, раскаленные, злобные. – А для этого остаться здесь. Ведь никто из тех, кто уехал, не возвращается. Вспомни! Ну!

Многие клялись, что покидают родину ненадолго, тот же Юнус-часовщик, старый друг отца. Но от него не было ни слуха, ни духа вот уже два года, хотя перебрался он не так далеко, в Иорданию.

– И для того, чтобы отомстить, я пойду на все, – продолжил Самир чуть спокойнее. – Приму ислам, стану одним из «Детей Аллаха». – Он хотел пошутить, но понял, что шутка вышла несмешной, поскольку Ильяс вздрогнул и отшатнулся. – И я надеюсь, ты со мной? Брат ты мне или нет?

Лицо Ильяса исказилось, он отступил, бросил отчаянный взгляд туда, где над домами поднимался крест церкви.

Самир требовательно вытянул руку:

– Ты со мной? Если нет, то ты мне больше не брат!

– Я не… Оно само… – Тут Ильяс глубоко вздохнул и заговорил много решительнее: – С тобой. Мы одна семья.

И положил свою ладонь на ладонь брата.

От этого прикосновения Самир ощутил себя невероятно сильным, поверил в то, что теперь они одолеют все препятствия, даже самые тяжелые, победят кого угодно, всех людей не только Крепостного квартала, но и целой столицы, и, в конце концов, добьются своего!

Глава 8

Паук ждал Самира там, где они расстались три дня назад, – около ларька, и рядом с ним топтались двое мальчишек из своры.

Мелькнула мысль, что он зря пошел сегодня в город, что можно было остаться. Отправиться вместе с Ильясом в мектеб, изобразить покорность, пусть на несколько дней, все равно им не надо беспокоиться о еде, поскольку всех, кто поселился в старой трапезной, пусть два раза в день и невкусно, но кормят.

Братьям достался угол, отгороженный двумя занавесками, с парой соломенных тюфяков на полу. На стене обнаружился портрет толстого усатого человека в пиджаке, над головой которого красовалась надпись «Арабская нация едина, а миссия ее бессмертна».

Но Самир отогнал трусливые мысли, расправил плечи и даже не замедлил шага.

Лицо Паука украсила гаденькая ухмылочка, один из его приятелей недоуменно заморгал, другой наморщил лоб, силясь понять, чего это христианин-свиноед сам идет к ним в руки.

– Вот и он, – сказал Паук. – Старые синяки зажили, хочешь новых, придурок?

– А ты хочешь снова встретиться с «Детьми Аллаха»? – поинтересовался в ответ Самир и испытал приступ острого наслаждения, увидев, как лицо его врага исказилось, а глаза забегали.

Нет, Паук не забыл, как Наджиб парой пинков разогнал его свору.

Самир шагал вперед, как ни в чем не бывало, словно сам держал автомат, а спину ему прикрывали вооруженные соратники, смелые, никого и ничего не боящиеся, даже самолетов с ракетами, не то что какой-то там мелкой швали из двунадесятников.

И Паук не выдержал.

– Уходим, – бросил он, срываясь с места. – Но мы еще поквитаемся с тобой! Проваливай, собака христианская!

Но сам понесся прочь так, что пятки засверкали.

А Самир миновал контору махзуна, куда, как обычно, стояла очередь, и зашел в лавку под вывеской «Табак».

– Нет силы и могущества, кроме как у Аллаха! – воскликнул горбатый торговец, услышав приветствие. – Мир изменчив, один день приносит медовую сладость, а следующий – луковую горечь! Рахим больше не ждал увидеть тебя в своей лавке, юноша!

Самир полагал, что его отправят на улицу, заманивать покупателей, но торговец поманил мальчишку за собой. Они обогнули прилавок, щелкнул выключатель, и вспыхнувшая под потолком пыльная лампочка осветила крохотную комнатушку, заваленную коробками и ящиками.