Дети Аллаха

– Я помню, кто вы. – Доброты в голосе старика было меньше, чем мягкости в камне.

Через пару минут стало ясно, что работы у Валида-хаджи нет, что заказов мало, Аллах покарал безумием жителей не только города, но и всей страны, они перестали ценить истинную каллиграфию, и дружно помешались на печатных уродливых словах, вылезающих из машин…

Самир и Ильяс вновь оказались на улице, и тут же отступили к стене, давая дорогу нескольким бедуинам-аназа в неизменных абах[2]: всякий знает, что кочевникам лучше пути не перебегать, они всегда при оружии и охотно за него хватаются. Миновали пристроившегося у стены музыканта, терзавшего ребаб перед оловянной миской, внутри которой лежала пара монет, и зашагали дальше.

– Может быть, уедем из города? – спросил Ильяс.

– Вот тебе раз. – Самир посмотрел на брата удивленного. – Куда?

– Ну, в деревню…

– В Кафр Касем? Пасти коз, сушить бургул[3] на крышах? Ты умеешь это делать?

– Ну я же… Оно само… – забормотал Ильяс. – Но там же осталась родня.

Да, отец говорил, что у него в деревне двое братьев и сестра, и у каждого дети, и что живут они большой дружной семьей, так что двух сирот в Кафр Касем примут, накормят и не дадут пропасть… Но тогда не останется шансов найти убийцу и отомстить!

Как же тогда утолить ту ненависть, что пылает внутри?

– Там же граница, – заявил Самир серьезно. – Турки рядом, сирийцы тоже. Телевизора нет, ничего нет. Только козы и навоз. Так что нет, мы останемся здесь. Заработаем денег, – он положил руку брату на плечо, – отстроим дом, всего добьемся. Отомстим. Я обещаю.

Ильяс лишь тяжело вздохнул.

Они дошли от перекрестка, открылся вид на вход в Белый квартал, где живут кайсаниты: блокпост, а перед ним привязанный к столбу человек в окровавленной одежде. С головы его с ленивым карканьем сорвалась ворона, ветер отбросил волосы с лица, и стало ясно, что человек мертв.

– Пре-да-тель ве-ры и на-ро-да Маш-ри-ка, – прочитал Ильяс на табличке, что висела на шее трупа.

– Вот так и надо! – буркнул Самир. – Они сражаются, убивают тех, кто с врагом! Кто хочет, чтобы нас бомбили! Почему мы не такие?!

В Белом квартале хозяйничает «Движение обездоленных», не побоявшееся объявить джихад Америке. Там регулярно жгут звездно-полосатые флаги, а когда находят изменников, тех, кто продался западным дьяволам, то казнят и выставляют вот так, иногда одного, а порой и двух-трех.

Нарушителей шариата бьют палками, собирая толпы зрителей.

На самом деле «Движение» наложило лапу и на Рыночный квартал, и на большую часть страны…

Из-за поворота с ревом вынырнул джип, над крышей которого торчала пулеметная турель. Пронесся мимо, обдав мальчишек запахом бензина и машинного масла, с визгом затормозил у блокпоста. С подножки спрыгнул бородатый автоматчик в хаки, крикнул что-то, ему ответили, завязалась перепалка.

– Пойдем, а то заметят, – сказал Самир, сжимая через майку крестик, простой, кипарисовый, но зато подаренный отцом, да еще и освященный в монастыре Мар Симеона Дивногорца, что на Черной горе; точно такой же висел на шее и у Ильяса.

Христиане в столице Машрика – почти всегда ослы. Их бьют, а они терпят.

Они зашли в бакалейную лавку, но там их прогнали с порога. Миновали толпу у входа в контору махзуна, нотариуса, что занимается семейными делами, и остановились рядом с вывеской «Табак».

– Сколько можно идти? – заныл Ильяс. – У меня скоро ноги отвалятся!

– Ладно, попробуем тут, – и Самир решительно перешагнул порог табачной лавки.

Внутри обнаружился маленький горбатый мужчина лет пятидесяти.

– Мир вам, уважаемый, – сказал Самир, кланяясь.

Он ждал, что его погонят сразу, но горбатый терпеливо выслушал, только затем улыбнулся, показав желтые редкие зубы, и зазвучал его голос, тонкий, сочащийся сладостью, как спелый финик:

– Иншалла. Рахим благодарит Аллаха за то, что он послал ему вас.

Ильяс завертел головой, силясь понять, о ком говорит торговец.

– Гнусный приказчик не явился сегодня на работу, поэтому вы пригодитесь Рахиму, – продолжил тот. – Ты, юноша… – взгляд масленых глаз остановился на Самире, – выглядишь сильным, поэтому будешь таскать коробки, ну а ты, мальчик, – он посмотрел на Ильяса, – используешь свой голос, чтобы привлечь покупателей. Понимаешь, что нужно кричать? Сигареты, сигары, сигариллы, самый лучший табак! Чтобы каждый, услышавший тебя, ощутил, как рот его наполняется слюной, а руки тянутся к кошелю. Только вздумайте украсть что – «Дети Аллаха» узнают об этом.

Самир похолодел.

«Дети Аллаха» были частью «Движения обездоленных», той, что отвечала за дела, где требовалось испачкать руки в крови – публичные наказания и казни, тайные убийства, защиту Белого квартала и погромы, стычки на границах, похищения ради денег. Именно логовам «Детей Аллаха» в первую очередь предназначались бомбы и ракеты, летевшие с самолетов.

Предназначались, но отчего-то падали куда угодно.

– Сколько платите? – спросил он, стараясь, чтобы голос не дрожал.

– Иншалла! – Торговец взял с прилавка четки-тасбих и принялся задумчиво перебирать бусины; затем он назвал сумму, и Самир с тоской подумал, что даже ленивый приказчик за день наверняка зарабатывает в два раза больше.

Но на эти деньги они смогут купить еды и себе, и кое-что отдать Умм-Насиб.

– Хорошо, – сказал он. – Мы согласны.

Ильяс получил несколько пачек сигарет и отправился на улицу, вскоре оттуда донесся его звонкий голос, а Самир принялся наводить порядок в лавке. Довольно быстро у него возникло ощущение, что «гнусный приказчик» если и появлялся здесь, то не одну неделю назад.

Ящики и коробки стояли как попало, в углах властвовала грязь.

Рахим, перебирая тасбих, то и дело повторяя «иншалла», раздавал указания. Заходили покупатели, и тогда он отвлекался, речь его менялась, в ней появлялись цитаты из Корана и давно умерших поэтов, а спина становилась еще более сгорбленной.

Судя по тому, что торговля шла бойко, Ильяс на улице старался не зря.

На полуденную и предвечернюю молитвы торговец прерывался, расстилая коврик прямо на полу. Читал айяты и бил поклоны, не отходя от прилавка, и Самиру приходилось тихо стоять в сторонке и ждать.

– Хорошо, иншалла, – сказал торговец, когда свет, проникавший в окошки, стал тускнеть. – На сегодня достаточно, есть на что сходить в кофейню и возблагодарить Аллаха. Позови брата, юноша, идите сюда, и не говорите, что Рахим обманул вас.

Рассчитался он и в самом деле честно, хотя отдал самые потертые, старые монетки.

– Видишь, что я тебе говорил? – гордо заявил Самир, когда они вышли на улицу. – Теперь у нас есть деньги!

Первым делом мальчишки заглянули в ближайшую харчевню для «эмиров», где уселись прямо на тротуар и набили животы лепешками с зеленью, хумусом и овощами. Утолив голод, отправились на рынок, где выбрали хороший кусок брынзы, с каким не стыдно вернуться, и отправились домой.

На этот раз шли другим путем, через площадь Независимости, в центре которой торчал неработающий фонтан, а на другой стороне высились руины огромного здания. Самир помнил, как отец рассказывал, что тут стояла гостиница, и туда даже приезжали люди из других стран, пока не случилась гражданская война и строение не сожгли.

Именно тогда, двадцать пять лет назад, появились стены между кварталами и патрули с оружием.

Мысли об отце потянули воспоминания о матери с сестрой, и внутри колыхнулась задремавшая было ненависть. Кулаки сжались сами, и Самир в который уже раз поклялся, что отомстит за их смерть, найдет тех, кто виноват, и убьет, выставит на обозрение, как того предателя, с табличкой на груди!

Через узкий переулок они пронеслись бегом, и облегченно вздохнули, оказавшись в родном квартале: время к вечеру, а в темноте ходить по чужим улицам небезопасно.

И тут, около церкви, налетели на Азру и ее мать.

2

Длинный плащ с рукавами.

3

Разновидность пшеницы.