Восхождение в бездну

– Верно. Это написано на каждом боевом молоте каждого паладина. Вот только знаешь ли, что это значит?

– Да, отец.

– То, что предназначение каждого паладина едино, и направляет нас Создатель.

– Как это относится к нашему диалогу, отец?

– Да так, что ты паладин, и путь твой проложен самим Создателем, он ясен, как ни у кого другого, – Фер Элохим протянул руки к Люциану в мольбе и на мгновение замер. – Зачем ты сопротивляешься этому, сын?

– Я так чувствую и хочу быть честен с тобой, отец, – он более ничего не произнёс, лишь встал и направился из зала, оставив отца в одиночестве этим жестом неуважения.

– Ты ещё будешь меня благодарить! – усевшись на свой каменный трон, отец крикнул ему в спину, но тот даже не обернулся и покинул Приёмный зал молча.

Действие 7

Алькасаба-нок-Вирион

Весна. Пригород Цитадели Алькасаба-нок-Вирион. Утро.

Следующий день выдался действительно по-весеннему солнечным, словно всё вокруг настроено на торжество. Цветущее плато пригорода Алькасаба-нок-Вирион встречает зеленью и процветанием кортеж паладинов, что неизбежно движется навстречу светской жизни.

Грандиозная высота Цитадели Алькасаба-нок-Вирион упирается в небо, возвещая собой неприступность Империи Солнечного Гало. Её вершина увенчана короной редких позолоченных зубцов, которые пробивают небосвод. Всё это величие видно издалека, и оно встречает грусть Люциана ещё на подходе. Предвкушая праздную жизнь столицы, он не может изгнать из себя тлеющее ощущение отвращения. Тяжёлые мысли не позволяют даже допустить собственной радости и принять новую жизнь, что сама идёт к нему в руки. Он нахмурился в карете напротив отца и только и делает, что всю дорогу избегает его взгляда. Всё, что происходит с ним, – происходит не по его воле, а с чужой подачи. Его сердит даже мысль о том, что каждый вокруг знает, что лучше для него. Вот только во всей их уверенности он не может найти, где он сам, и от этого становится только хуже.

– Сын? – надорвал перетянутое молчание отец и терпеливо выдержал паузу, дожидаясь, пока тот на него посмотрит. – К чему всё это ребячество? Сними уже, наконец, со своего лица эту маску грустного недовольства и начинай прямо с этого момента радоваться. Разве ты не чувствуешь, что ты приступаешь к новому этапу своей жизни? И этот этап прекрасен, – Фер Элохим замолчал, ожидая хоть слова от Люциана, но сказанное им вызвало странную вспышку гнева, что отразился в свете синих глаз. Они горят всё той же синевой, но будто из пустого мрака. Люциан тяжело вздохнул, обдумывая свой вынужденный ответ, и, спуская гнев, выдохнул. Он всё же не нашёл более осмысленных слов, чем говорил ранее, и просто промолчал. Гнев в его груди не исчез, а лишь слегка затих в ожидании эмоционального выплеска.

Кортеж паладинов вошёл в Главные ворота Цитадели, тень от арки упала на карету, придав ей мимолётную благодать от палящего солнца. На Центральной площади карета вздрогнула и остановилась, Люциан со своим отцом даже не пошевелили пальцем, чтобы открыть себе дверь, они ждут слуг, иначе это оскорбит честь семьи Фермилорда. Когда двери, наконец, открылись, первым из кареты вышел Люциан и сразу подал руку своему отцу.

Переполненная людьми площадь Столицы встретила паладинов частоколом торговцев и обывателей, что без остановки меняют серебро на товар. Такое изобилие с непривычки слегка ошарашило молодого паладина, и он замер с протянутой отцу рукой, не заметив, как тот уже вышел. Зеваки выстроились плотным коридором, что тянется до входа в Цитадель, где в окружении эрелимов стоит сам Император со своим отцом. Как и прежде, величественный Вирион Мироносный внушает своим образом не только уважение, но и чувство гордости, что позволяет себе лично встречать гостей на званый приём.

– Здравствуй, друг мой, – первым поздоровался Император, хоть и не по правилам этикета, и первым протянул руку старому Фермилорду Твердыни Адма.

Фер Элохим без лишней скромности ухватил Вириона за предплечье и молча поклонился. – Твой сын? – Император перевёл внимание на молодого паладина, и тот вышел вперёд. – Как всегда серьёзный, молодой сын Зари, – он улыбнулся и пожал руку Люциану. Такая человечность Императора вдохновляет и сближает с ним, но это поведение не может не шокировать столь ярко выраженной простотой. Поддерживая мирный настрой своей дружелюбностью, он не соответствует своему величественному образу, но тем не менее правит уже второй десяток лет, и его правление проходит в мире.

– Моё почтение, Император, – Люциан склонил голову перед ним и замер, ощущая, как внутренний гнев отступает.

– Приветствую тебя, Геомант, – так просто и без лишних красочных слов отец Люциана обратился к отцу Императора и с незатейливой ухмылкой протянул ему руку.

– Рад видеть тебя, старина, – тот ответил рукопожатием. – Ты, как всегда, без опозданий?

– Дорога до Цитадели спокойная, как приятная прогулка.

– Люциан? – Фер Геомант протянул морщинистую руку молодому паладину, и тот пожал её в ответ, ощутив её крепкость.

– Моё почтение, Фермилорд, – ответил Люциан, сжимая чёрствую кисть. Сравнив её с мягким камнем, таким же чёрствым и одновременно податливым, он некоторое время ощущал соприкосновение с ней, даже после того, как отпустил.

– Прошу, проходите в зал и занимайте места, – вежливо взмахнул рукой Император, и на его грубом лице появилась довольная улыбка. – Да, и возьмите моего отца, а то его упорство встречать гостей сильно вредит его коленям.

– Сын, – возмутился Фер Геомант, но не свёл с лица ухмылку. – Так я ближе к земле, чем в этом душном зале. Поверь мне, я ещё в силах выстоять приветствие, хотя… – Он хитро улыбнулся и отвернулся ко входу в зал. – Нельзя перечить воле Императора… Пойдёмте, друзья, мы и за столом сможем всех встретить, – он усмехнулся уже спиной и повёл за собой паладинов.

Дорогой, выстланной бархатом, открылся Центральный зал перед ними. По краям тянутся ввысь колонны, которые примыкают к главной стене, где цветные переплетения гербов всех трёх Твердынь в золотых лучах Солнечного Гало замерли вокруг Цитадели Алькасаба-нок-Вирион. В дальнем углу зала сжались на сцене придворные музыканты, что наполняют пространство мелодичными напевами, которые принято называть музыкой. Уставленные яствами столы неразрывно стоят полукругом от входа. Центральное место за ними определяется Императором по праву главенства. Фер Геомант сел по правую руку от тронного кресла и дальше усадил паладинов. По левую руку от Императорского места предназначены для его дочерей. Дальше места распределяются по важности: чем дальше от центра, тем менее статусная персона его занимает.

Первый выход в свет, и молодой паладин в центральной посадке. На этом месте его сразу определят фаворитом Императора, но, несмотря на это, Люциан упёрся локтями в стол, всем своим видом показывая недовольство. Сделал он это непреднамеренно, но обратное заметили все. Долго не думая и продолжая вгонять себя в наигранную скуку, он решил разбавить настроение вином. Взяв золотой кувшин с вином и наполнив себе серебряный кубок до краёв, он залпом осушил его и тут же вновь потянулся за кувшином.

– Сын мой, не торопись с вином, его здесь предостаточно, – заметил ниспадающее напряжение сына отец и хотел было схватить его руку, но тот увернулся.

– Вечер обещает быть забавным, не так ли, отец? – Люциан плеснул себе ещё вина в кубок и показательно выпил разом.

– Выставить себя шутом несложно, а удержать лицо – вот здесь нужна выдержка, – произнёс Фер Элохим, глядя, как Люциан со стуком поставил кубок. Он хотел выпить ещё, но осознание пришло вовремя: это будет лишним. Отстранившись от стола, он откинулся на спинку стула. Его отец тут же перевёл внимание к Фер Геоманту, который сидел рядом и потирал колени. – Скажи мне, что сейчас творится с Шеол? Мой сын в последнее время очень переживает по этому поводу.

– Чёрная Смерть там бушует, – тяжело выдохнул Фер Геомант, и его ладони замерли, перестав потирать колени. – Многих жителей мы вывезли, но большая часть не решается покидать свои дома, а мы и не настаиваем, так как на их телах проявились Её отметины…