Голос

– Эх, не успел, – с досадой буркнул Диман, бросая надорванный подарок на пол. – Ничего, в следующий раз.

Он неприязненно глянул на Егора и удалился.

– Но ведь ничего не закончилось, ничего! – горячо пробормотала девчонка. – Наверняка будет еще!

– Нужно идти, – сказал Егор. – Больше некому, не Ваську же.

Да, они не Человеки-Пауки, не обладают суперспособностями, они даже не взрослые. Но герои встречаются только в фильмах, а здесь и сейчас, в этом мире порой есть шанс кое-что сделать и без умения летать или делаться невидимым.

– Но куда? – спросила она почти отчаянно.

– Пусть каждый идет в ту сторону, откуда для него доносится Голос, – непонятно откуда Егор знал, что ни его, ни ее слух не подводит, что они оба удивительным образом правы.

– Кто-то один наверняка доберется, – пробормотала девчонка. – Да, именно.

– Давай, удачи, – и он побежал туда, откуда доносился голос мамы, звавшей «Егорка! Егорка!».

Краем глаза заметил, как согнулась над своей тележкой пожилая женщина. Проскочил мимо толстого дядьки, что стоял, прижав руку к груди, и разевал рот, как выброшенная на берег рыба.

Мама улыбнулась, завидев сына.

– Ты где был? – спросила она.

– Так, прогулялся… – буркнул Егор, внимательно глядя на папу.

Тот не улыбался, растерянно глядел в сторону, будто к чему-то прислушивался, а лицо у него выглядело серым, как старый бетон, и таким же безжизненным.

– Эй, Володя, что с тобой? – забеспокоилась мама.

«Володя» – это так зовут папу.

– Сердце прихватило, – отозвался папа. – Как игла в грудь вошла… Ничего, сейчас. Пошли, да.

И он подтолкнул тележку так, что ее колеса издали мерзкий свистящий звук.

Суматоха у хлебного отдела продолжалась, и когда они добрались туда, стало видно, что на полу кто-то лежит, раскинув руки, что вокруг суетятся люди, а лица у них растерянные.

Едва встали в очередь к кассе, снаружи зазвучали сирены «Скорой», и вскоре мимо охранника пробежали врачи в белых халатах.

– Что творится? Что творится? – воскликнула тетка из соседней очереди, пожилая, но с ярко-алыми накрашенными губами и волосами такими рыжими, что от них пахло краской. – Вчера Семен Семенович, наш сосед, едва концы не отдал, еле откачали. Сегодня вот тоже невесть что происходит, и в магазине… Кошмар!

– И не говорите, – отозвалась другая женщина, приземистая, едва не квадратная. – Вспышки на солнце, магнитные бури, вот я вчера по телевизору слышала, что надо воду на жеваных шишках настаивать…

И они начали разговор о лекарствах и болячках, тот, который так любят взрослые.

Егор вновь сжал кулаки.

Какие там вспышки, если во всем виноват Голос, неведомый плакса, спрятавшийся где-то то ли за горизонтом, то ли выше неба? И устроивший все так, что его слышат только дети, да и то не все… ну или те, кто хоть и вырос, но разумом остался ребенком, как тот же Васёк!

– Пойдем, сын, – сказал папа, и Егор понял, что задумался и едва не остался у кассы.

Они подошли к ведущей на стоянку двери, но тут пришлось задержаться, пропустить врачей. Те протащили носилки с лежавшим на них мужчиной в кожаной куртке, чьи испачканные белой пеной губы растерянно шевелились, а глаза были мутными.

Больного погрузили в «Скорую», вновь завыли сирены, и машина с мигалкой рванула с места так, что из-под колес полетела смешанная со снегом грязь. Но к торговому центру почти тут же подкатила еще одна, и наружу полезли деловитые люди в белых халатах.

Мужчиной в кожаной куртке дело не ограничилось.

Егора это ничуть не удивило.

Глава 4

Собираться он начал с вечера, осторожно, чтобы родители не заметили.

Бабушка не в счет, она порой свои очки не видит, когда они у нее перед носом на буфете лежат. А вот папа и мама, они глазастые, они всегда замечают, когда сын начинает вести себя странно, и сразу пристают с вопросами – что, как, зачем и почему это он так?

Поэтому Егор действовал с оглядкой.

Проверил рюкзак – нет ли дырок, в порядке ли ремни, молнии и застежки, не завалялась ли в карманах какая ерунда вроде конфетных фантиков, скрепок или колпачков от ручек. Отыскал на дне шкафа «походные» штаны, в каких не жалко и на землю сесть, и какие не всякий сучок порвет, если зацепится.

Сложнее всего было добыть с антресолей старую папину фляжку, армейскую, с крышечкой на цепочке, но он и с этим справился. Налил в нее воды и спрятал в рюкзак, туда же, где уже лежали перочинный ножик, планшет, треть буханки хлеба и две вытащенных из холодильника банки рыбных консервов.

Взял их из «НЗ», как называет нижнюю полку мама.

Она туда заглядывает раз в месяц, так что не должна заметить.

Голос за день не прозвучал ни разу, и Егор начал задумываться, не закончилось ли все?

Но в три часа ночи он проснулся от обрушившегося на мир пения, тяжелого, будто скала. А когда оно смолкло, уснуть больше не смог, так и пролежал до рассвета, таращась в черное окно.

Фонарь погас вечером безо всякого предупреждения, темнота пришла с негромким хлопком.

А когда на рассвете Голос вновь дал о себе знать, Егор понял – время пришло.

Пока никто из взрослых не услышит, как он одевается, и не попытается его остановить…

Страшно было, как никогда в жизни – вот так вот взять и уйти из дома, отправиться неизвестно куда. Хотелось нырнуть обратно в кровать, под теплое уютное одеяло, закрыть глаза, и чтобы всякие неприятности, сколько бы их ни пришло, встречали папа с мамой.

Но нет, в этот раз они ничего не могут сделать.

Зато может он.

Егор оделся, еще раз проверил, что положил в рюкзак, вытряс деньги из своей копилки. Когда в сумраке прихожей нащупал дверную цепочку, понял, что руки его холоднее льда и подрагивают от волнения.

Это было все равно, что прыгнуть с откоса в темную воду.

Может быть, отступиться?

Что он, самый умный или самый смелый из тех, кто слышит Голос?

Егор несколько раз кашлянул, почесал кончик носа и решительно потянул за цепочку. Дверь открылась бесшумно, он переступил порог, ощущая, как бешено колотится рвущееся обратно сердце.

Но через минуту он был уже внизу, во дворе, пустом и тихом в этот ранний час.

Резкий северный ветер нес мелкую снежную крупу, та хлестала по лицу словно плеть с тысячей кончиков. Сырой мороз проникал под одежду, облака висели низко и казались плотными, точно громадные куски расплавленного свинца, вылитого в громадную чашу неба.

Егор прислушался – не изменилось ли направление, откуда несется Голос?

Но нет, все так же, как и раньше.

Он прошел мимо выстроившихся в ряд машин, потрепал по боку темно-зеленый «Гольф». Осталась в стороне помойка, два вонючих бака, местами ржавых, местами покрытых серой краской, с различимой еще надписью «ЖЭК», выполненной красным.

Открылся вид на третий дом на другой стороне улицы, котлован слева от него. Строить тут начали позапрошлой осенью, даже сваи забили, но потом дело замерло, так что остались груды кирпича, строительного мусора и настоящий лес прямоугольных бетонных колонн.

Играть там мальчишкам строго запрещали, да и забор вокруг стройки поставили основательный.

Но если тебе десть лет, то разве запреты или ограда тебя остановят?

Так что Егор провел в котловане не один веселый час.

Но сейчас он повернул в другую сторону – к перекрестку, за которым начинались гаражи, а еще дальше поднимался холм, со склонами в густом кустарнике, но с совершенно голой верхушкой.

Туда они с друзьями иногда забирались летом, воображая себя на необитаемом острове…

Один раз даже разожгли костер, за что потом здорово получили от родителей.

С другой стороны холма города уже не было, там лежал пустырь, еще дальше поле. За ним находилась деревушка Пятачки, квадраты огородов, разбросанные в беспорядке дома на фоне леса.

На перекрестке Егор повернул направо, оставил позади дом номер два, затопал мимо гаражей за обочиной напротив. Сугробы, еще неделю назад свеже-белые, за последние дни потемнели, со стороны дороги на них выросла жесткая и шершавая корка черной грязи.