Змей

— Не одобряешь? — улыбаюсь ей в лицо.

— Ну-у… мне сложно его одобрять, — дипломатично вильнула девушка. И судя по взглядам Танди и Арадеша, те были с этим тезисом согласны.

— Я тебя прекрасно понимаю! — удобнее устраиваюсь лопатками на спинке стула. — Однако представь такую ситуацию: на какое-нибудь наше стадо или караван внезапно нападают. Пастухов и охрану убивают, браминов уводят, но пройдя по следам мы обнаруживаем не бандитов-рейдеров, а какое-нибудь дикое племя, что уже чуть ли не до каннибализма одичало, искренне считает всех чужаков за не настоящих людей и законную добычу, убеждено, что данное чужаку слово не стоит ничего, и в принципе не способно к мирному сосуществованию. Потому что они — дикари. Они уверены, что убивать чужаков — это хорошо и правильно, а если чужаки отбиваются, то они — плохие, злые и тем более их надо убить. Думать на перспективу они не умеют, всех чужаков считают доверчивыми дураками, которых можно, нужно и полезно обманывать, например заманивая к костру улыбками, поднося воды и вскрывая горло, пока человек отвлёкся, просто чтобы ограбить. И себя за такой подход они считают самыми умными и прозорливыми, потому что раньше у них только получалось и приносило выгоду, значит только это и есть правильный метод общения с чужими. И вот что с ними делать?

— Эм… — у Выходки явно не было готового ответа.

— Если перебить только мужчин и уйти, это ничего не будет отличаться от геноцида всего племени, только медленного и очень болезненного, — чуть повожу головой в бок. — Перебить всех сразу, включая маленьких детей и ни разу не бравших в руки оружия женщин? Можно, но даже среди бойцов, что от их рук могли потерять кого-то из друзей, очень не многие воспримут с энтузиазмом такой приказ, и уже тем более такую политику в массовом отношении.

— А без массовых убийство нельзя? — невесело скривила губы Дубровская.

— Можно поколотить и объяснить, что нельзя нападать на наши земли, — пожал я плечами. — Но они же — тупые дикари, чем разум не развивался образованием, и они убеждены, что чужаки — это законная добыча и врать им, чтобы их убить — это правильно. То есть да, вождь покивает, что всё понял, поклянётся, что больше не будет, а едва карательный отряд уйдёт, тут же поведёт воинов в новый набег, чтобы отомстить за нанесённую обиду.

— Не может же быть всё так плохо! — нахмурилась девушка.

— Ещё как может. Я не говорю, что все племена дикарей такие — очень многие будут нормальными, и, наткнувшись на нас, сперва попытаются наладить мирное общение, обмен, а потом и присоединиться захотят. Но на пять мирных племён, всегда найдётся группа абсолютно недоговороспособных тварей, которые твоё миролюбие будут считать исключительно за слабость и доказательство того, что ты — их законна добыча. И таких надо или сразу пускать под нож, не считаясь со слезинкой ребёнка, или, перебив буйных, остальных брать в рабство и заставлять работать за еду там и так, как мы скажем. Брать женщин и детей просто на иждивение, кормя за свой счёт и слушая в ответ обвинения, что мы такие злые — убили их мужей и теперь по гроб жизни им обязаны, а то и получая в ответ от подросших и воспитанных в прежних традициях деток попытки отомстить за отцов, — это абсурд. Вот и получается, что рабство тут будет самым гуманным вариантом, позволяющим детям вырасти уже не такими гнилыми дикарями, как были их отцы, и влиться в общество.

— И как они вольются, если будут рабами? — всё ещё скептически, однако уже обдумывая мои аргументы, спросила Выходка.

— Рабство не обязано быть вечным и наследственным, — вновь пожимаю плечами. — Всегда можно предусмотреть возможность выкупиться, чем-то заработать свободу или привязать освобождение к каким-то срокам, например дети рабов достигшие двадцати лет и обзаведшиеся собственной семьёй, рабами уже не считаются. Это всё вопросы уже организации и планирования. Но главное, что я хотел сказать, что у нас слишком мало ресурсов и мир вокруг слишком суров, чтобы мы могли зарекаться от сложных решений, которые и нам самим могут быть неприятны. И поэтому мы не должны называться республикой или конфедерацией. Уже хотя бы для того, чтобы у недовольных, которые неизбежно появятся, когда транспортная связанность отдельных поселений укрепиться и мы начнём усиливать централизацию, что само собой поломает многим привычный уклад жизни, не было в руках аргументов о том, что мы притесняем их свободу выбора, которую якобы обещали в самом названии государства. Всегда ведь найдётся какой-нибудь местечковый царёк, который будет рад получать от нас товары и защиту, но как только его станут принуждать к выполнению общих законов, бросится в сепаратизм методами хотя бы того же Гизмо, банально из-за того, что не хочет терять свою власть и вседозволенность. Однако не можем мы и назвать страну каким-нибудь Империумом Человечества. Нужно некое нейтральное, благозвучное, но в то же время правильное по смыслу название, несущее правильный посыл.

— М-м-м… — за столом установилась глубокомысленная тишина.

— Калифорнийский протекторат? — примерно через минуту, предложила Наталия, наклонив голову в бок. — Если мы в первую очередь напираем на предоставление защиты, то образовать название от слова «Protect» вполне логично. Вроде бы в истории, что-то такое даже было. Ну а ты тогда станешь Протектором. И звучит внушительно, и не докажешь, что тебя выбирать надо.

— А хорошая идея! — поддержала её обрадовавшаяся Танди.

— Хм-м-м… — я задумался. — Да, хорошая… но «Калифорнийский» не подходит.

— Почему?

— Привязка к конкретной местности. Местечковый подтекст закладывается. К тому же, Город-Убежище, если верить картам, формально расположен уже за границами довоенной Калифорнии — в штате Невада.

— Иными словами, ты хочешь что-то трансграничное, с которым можно подмять хоть все США, не меняя в процессе названий? — уличила меня Выходка.

— Мужчина имеет право мечтать, — хмыкаю в ответ.

— Я тогда даже не знаю… — почесала затылок Танди. — Revival? То есть, Протекторат Возрождения? Ревия, Ревайвия… не знаю, — смутившись, всплеснула руками девушка. — Но мне кажется слово «возрождение» или какие-то производные в названии будут выглядеть уместно и нести хороший смысл.

— Это же Ренессанс! — хмыкнула Выходка. — Я читала, что была такая эпоха в Европе. То же Возрождение, только по итальянски.

— Ну, я такого не читала, — села в оборону моя супруга потешно вжав голову в плечи.