Страница 6 из 8
Все трое подошли к младенцам. Сонные мордашки мерно посапывали, нет-нет да и причмокивая влажными губёнками.
– Ну и куда ты с ней, поручик? У неё теперь братишка есть… А вторую зыбку я соображу.
Гость снимает нательный крест:
– Хозяюшка, дайте что-нибудь тяжёлое – я на нашем фамильном кресте ножом свою зарубку оставлю – четвёртую.
– А как дочку назвали? – спрашивает Фрося.
Гость растерялся:
– Да не успели ещё… Вернее, не успел. Жену Аннушкой звали, пусть будет Анюткой.
Покидая дом, поручик пообещал:
– Я обязательно разыщу вас, заберу дочку.
Исповедь матери повергла Анну в шок не меньший, чем история с похоронами Евдокимки.
– А перед папой ты в чём виновата? Вы же ему всё рассказали, когда он на побывку в хутор прискакал с подаренным седлом. Или я что-то не так поняла, мама?
– Всё ты правильно поняла, дочка. Мы тогда побоялись сказать, что тебя оставил белогвардейский офицер. Костя-то против них воевал. Кто его знает, как бы он отреагировал? Вот и соврали: мол, красный командир был у нас. Так что, Аннушка, наш огород сегодня копал твой родной… отец. «Враг народа». Когда я очнулась, он умолял меня молчать. Иначе из-за меня, говорил он, у вас проблемы начнутся, затаскают. И он прав: Сидор после службы в военное училище собрался, и вдруг на тебе: родной тесть – бывший белогвардеец, на зоне сидит. Какая уж тут карьера? Не сдюжила я, теперь ты всё знаешь, доченька. Костя, думаю, простит моё враньё насчёт красного командира. А внучок наш пусть ничего не знает, растёт, как рос. Он же Тепереков, не будем его посвящать в наши зигзаги судьбы. А ты, доченька, нам роднее родной, ей и останешься.
– Мама, я сейчас от всего услышанного тоже готова в обморок упасть. Получается, что мой… даже язык не поворачивается сказать… родной отец – предатель, сжёг погоны, нарушил присягу, теперь на зоне…
– Эх, доченька, не всё так просто. Он присягал царю, который отрёкся от всех и всего… А погоны пришивают не к плечам. Главное – твой отец не предал Родину, сменив погоны, в душе сохранил честь русского офицера. Защищая нас, дошёл до Берлина и получил высшую награду – нашёл тебя…
Обе зашлись в надрывно всхлипывающем дуэте, но большая пуховая подушка надёжно глушила звуки душевной бури двух печально-счастливых женщин.
…Нары Шалвы и полковника рядом, разговаривают вполголоса.
– Понимаю тебя, Алексей Иванович. И как поручика, и как полковника Красной Армии. У меня у самого несладко на душе, но зато живы родные, весточки шлют. А ты один как перст, и вдруг как гром средь ясного неба – дочка, да ещё и внучок. Радоваться бы такому счастью! Но вместо этого запретка, колючка, деревянное табу.
– А главное, Шалва, впереди никакой перспективы. Даже освободившись, на воле ничего не светит. Кому захочется вязать свою судьбу с врагом народа? Это клеймо пожизненное.
– Гражданская закончилась, ты остался жив, здоров. Почему дочку не забрал?
– Эх, батоно, батоно! Шалва-Халва, – усмехнулся полковник, вспомнив вкусную кличку доктора. – Для этого нужно было ещё одну главу в книге судьбы выстрадать, выблевать, принять.
Заключённый тяжко вздыхает, опускает ноги на пол:
– Спасибо тебе, Шалва, за шерстяные носки.
– Не мне спасибо. Сидор передал, от своих, он тоже теперь в курсах.
Шалгерасимыч дотрагивается до колена сидящего:
– А тут, я смотрю, не глава, а целая повесть вырисовывается: зять с собакой на поводке водит под конвоем родного тестя. А неродной тесть тоже не совсем свободный – ссыльный-переселенец. Получается, по обе стороны зоны – родня. И тоже как бы без полной свободы. Все под зорким оком закона. Это нам всем ещё повезло, что охранник Сидор – Человек, не изгаляется над заключёнными. Не то что Макар-Шоколадка, гнилой шакал. А ведь оба местные, призывались в армию одновременно. Никчемный человечишко, мнит себя этаким Бонапарт Наполеонычем, получившим полную власть над людьми. Стишки даже пытается сочинять, заставляя заучивать наизусть. В этом, Алексей Иванович, как-нибудь убедишься сам.
Однако не это сейчас волновало полковника. Открывшаяся тайна растревожила душу, обрекла на мучительную бессонницу. Барак с его серым, однообразным бытом уступил место далёким воспоминаниям.
Крым, 1920 год. На полуостров стеклись мутные потоки разношёрстных остатков белогвардейских соединений. Ставка коменданта Крыма генерал-лейтенанта Якова Плащёва.
– Бардак будем ликвидировать. Пьяниц, насильников, мародёров – вешать, будь то красный, белый либо махновец. Без железной дисциплины мы не сможем отстоять полуостров, как и всю Россию. – Генерал срывает с головы кубанку, резко хлопает ей по столу: – Вешать! И ещё раз вешать! Никакой пощады. Не сегодня завтра Фрунзе, Будённый будут здесь. Тогда и нас вздёрнут. Мне главнокомандующий Врангель присвоил звание генерал-лейтенанта не для того, чтобы я утирал слёзы и сопли. Порядок в войсках – прежде всего.
Он подходит к начальнику штаба:
– Я просил подобрать мне боевого адъютанта.
– Он в приёмной.
– Зовите.
На Стрельцове новенькая офицерская форма, портупея отливает чёрным лаковым блеском.
– Ты что, с выпускного курса юнкеров?
– Никак нет, ваше превосходительство: из окружения выходил, поистрепался, новое обмундирование здесь получил.
– А с лицом что? На офицерской вечеринке бабу не поделили? Или боевое?
– Махновец шашкой задел.
– Хорошо. Назначаетесь моим адъютантом.
Среди населения и военных нет-нет да и проскальзывает ропот: разошёлся Яша-генерал, ни своих, ни чужих не жалеет. Поскрипывают виселицы с казнёнными. В порту распевают частушку: «От расстрелов идёт дым – то Плащёв спасает Крым».
…Вечером комендант спрашивает ординарца, молодого, стройного юнкера:
– Венички заготовил?
– Так точно, ваше превосходительство: берёзовые, с крымскими травками, как вы просили.
– Тогда в баню, пропаришь генеральские косточки.
Кубанку и черкеску Плащёв аккуратно сворачивает и сверху придавливает кинжалом в расписных ножнах.
– А ты что? В одежде в парилку пойдёшь? Раздевайся, на голых задницах нет знаков различия… не тушуйся.
В парилке очень жарко, но генерал берёт ковш и ещё плещет на каменку. В тазу распаренные веники источают густой, целебный аромат. На верхней полке доски так накалились, что, прежде чем сесть, пришлось подложить рукавицы.
– Ну ты скоро там, чего возишься?
Дверь в парилку открывается. Генерал, выпучив глаза, медленно выпрямляется. Имея и без того высокий рост, тут же ударяется о деревянный потолок, обеими руками хватается за голову:
– Ты кто?
В клубах растаявшего пара возникает стройная обнажённая фигура девушки.
– Ваш ординарец, юнкер… Нина… Неволодина.
Генерал медленно слезает с полка:
– Ну, раз не Володина, значит, моя. Мы с тобой вместе ещё с германской, и я ничего не знал?
– Виноват… та… ваше превосходительство. – Девушка вновь вытягивается в струнку, подчёркивая и без того филигранно обточенную фигуру.
Генерал опускается на одно колено:
– Ваше предвосхитительство! Госпожа Неволодина-Плащёва. Отныне и во веки веков.
Девушка тоже опускается на колени и, уже смело глядя на генерала, радостно шепчет:
– Я согласна.
Брачное путешествие молодожёнов началось на борту парохода, уносящего на турецкий берег остатки разбитой Белой гвардии.
Ногазак
Пеший этап по тайге, через перевалы. Вместе с заключёнными идут почти все жители призоновского посёлка. Прощай, Таштагольский район – впереди кусок неосвоенной тайги в верховьях Томи.
Маленького Евдокимку несёт Шалва Герасимович, а несколько заключённых – нехитрые пожитки Сидора, который с собакой на поводке конвоирует колонну. Инвалида Татарникова усадили на лошадь, в собственное легендарное седло.
«Пятьдесят восьмые», идущие рядом с доктором, обижаются: