Валенки для бабушки

– Басиня, а я тебе новые валенки куплю, как у Рельсы Шпаловны… Ты же такие хочешь?

– Ну спасибо, внучок, дай Бог дожить до того времени.

Бабушка притягивает к себе мальчика и нежно гладит по бритой голове.

– Огород-от не копан ещё? Сидорка ведь заключённых прислать обешшал.

– А вот Баося и пошла за ними, – вмешивается внук и подбегает к окну.

– Идут, идут, – радостно кричит он и пулей вылетает на улицу.

Аксинья ставит табуретку рядом со снохой:

– Я чё хочу сказать-то, Аннушка. Вы не переживайте за малого, что он иногда околесицу несёт. Шалгерасимыч говорит, что это у него после электрического удара, когда он на провод наступил. Пройдёт, мол, заживёт. А сны его, которые он всё время рассказывает, записывать надо бы. Как знать, чем всё обернётся.

– Согласна с вами насчёт «записывать». Только не по себе делается, когда слышишь, например, такое: дяденьку с усами в каменный домик несут… Какого дяденьку? Какой домик? А про грибы вы же сами, Аксинья Евтифеевна, слышали.

– Ну да, – подтвердила бабушка. – Большие, до самого неба. Я ещё спросила: опята, мол, или грузди? А он снова за своё: да нет, их не едят, они из дыма, отравленные.

Со двора доносится шум ребятни, играющей в войнушку на задах огорода. Выделяется звонкий голос Дони:

– Ура, мы победили! Мотайте из окопа, он мой личный, мне могилку вырыли.

Хозяин «окопа» начинает прямо возле ямы барахтаться со сверстником.

Двое заключённых копают землю на огороде. Шалва Герасимович как бы на правах старого знакомого обращается к Фросе:

– Хозяюшка, попить водички можно? Да и полковник вон запарился весь, – кивает он в сторону напарника.

От места «боевых» действий раздаётся плаксиво обиженный голос одного из мальчишек:

– Ты мне рубашку порвал и нос разбил!

– А ты мне верёвочку от крестика, – парирует Доня и начинает безымянным пальцем выписывать бабушкины восьмёрки над переносицей пострадавшего. Слегка прижимает крылья носа. Кровь останавливается, густеет и застывает сосульками над верхней губой.

Оба взрослых подходят к воякам.

– Отставить. Заключаем перемирие, – командует полковник и разводит драчунов.

Фрося протягивает кринку:

– Попейте кваску, а то и впрямь печёт не хуже, чем на Кубани. А вы, забияки, марш на речку – отмываться, изваздакались, как поросята. Носы порасквасили.

Доктор советует:

– Ты не сковыривай сосульки и не мочи пока.

Первым пьёт Шалва, передаёт кринку.

– Спасибо, очень вкусно, – напарник возвращает сосуд хозяйке. Стаскивает зэковскую шапочку, отирает пот со лба.

Внимание Фроси привлекает ровный, длинный шрам. Немного смутившись, заключённый поясняет:

– Память… о гражданской, – он спешно натягивает шапочку, стараясь закрыть изуродованную часть лица.

– Баося! – кричит от речки внук. – Найдите мой крестик, он, наверное, в окоп упал.

Доктор спускается в яму. Крестик успели затоптать в мягкую землю. Он протирает его руками и подаёт напарнику.

– Промой квасом, что ли, для начала.

Заключённый старательно трёт «военный трофей», Фрося льёт остатки кваса ему на руки. Он очень сосредоточенно начинает выковыривать грязь из боковых зарубок на перекладине крестика.

Закончив, загадочно произносит:

– Четыре…

– Что, что четыре?

– Да это я так, Шалгерасимыч, зарубки на кресте четыре. Откуда он у вас? – протягивая находку хозяйке, спрашивает заключённый. – Вы Кубань упомянули… Жили там?

Хозяйка положила крестик в карман халата и неохотно пояснила:

– Жили, в небольшой станице. Дочка маленькой была, когда переехали в Сибирь.

– Переехали?! – переспросил заключённый, недоверчиво глядя на женщину.

– Пришлось, – уклончиво ответила та. – А крестик дочке подарил один человек. Помню, ему пестик подавала, он им по ножу стучал и сделал зарубку.

– А разве можно чужой крест носить?

Фрося смутилась и, как бы оправдываясь, неуверенно пояснила:

– Так получилось, что он и чужой, и не чужой… В общем, долго рассказывать.

У полковника вдруг перехватило дыхание. Сглотнув липкую слюну, хрипло спросил:

– А как ваш папа? А второй ребёнок?

– Сыночка и папу в дороге схоронили – тиф. – Фрося вдруг спохватилась: – Откуда вы знаете про папу и Аннушкиного братика? Мы никогда никому про это не рассказывали.

– А как погоны жгли в печке – помните?

Колени женщины подкосились, она стала заваливаться набок. Мужчины еле успели её подхватить на краю «окопа-могилки».

Поздний вечер, в хате Сидора укладываются спать. Аня подходит к кровати родителей. Отец ещё во дворе, курит перед сном любимую трубку.

– Ну как, мама, отпустило? Надо бы засыпать могилку, а то ребятишки и впрямь себя покалечат. Ишь чё выдумали – окоп.

– Не засыпать, не засыпать, у нас там оборона.

– Спи, оборонщик!

Анна подходит к кровати сына, поправляет одеяло.

– Засыпать, чтобы не напоминала, а то видишь, как бабушке плохо стало.

Доня не унимается, отстаивая свою фортификацию:

– Это не от могилки. Дядя Халва сказал, что она шрама испугалась у другого дяденьки.

– Ладно, спи, сынок.

Анна вновь села на краешек материной кровати:

– Мама, что случилось? Как ушли копальщики, ты места себе не находишь. В обморок падала. Хорошо, что Шалгерасимыч рядом был. Жара виновата?

Фрося одной рукой сжала глаза и свистящим шёпотом, чтобы не слышал внук в другой комнате, сбивчиво начала:

– Жара ни при чём: я, я во всём виновата. Столько лет молчала, всё собиралась правду рассказать. А правда очень горькая, доченька. Но сегодня всё раскрылось. Нет больше сил молчать. И от отца скрывала, как всё было на самом деле.

Уже стемнело, когда поручик добрался до хутора. В одном из окошек увидел казачку, кормящую грудью младенца.

– Есть Бог на свете, есть, – вслух обрадовался папаша, что наконец-то угомонится его крохотное сокровище.

Открыл бородатый мужик.

– Ради Христа, покормите малютку. Её маму, мою жену, в санитарном обозе убило. Только покормите, пожалуйста. Потом я уйду, заберу дочку с собой.

– Проходь, проходь, – посторонился хозяин, пропуская гостя. – Поручик, судя по царским погонам… Да ещё и с малюткой на руках. Несладко тебе придётся, благородие, в такое-то время. Дочка, примай пополнение.

Молодая женщина осторожно извлекает из необъятной папахи крохотное тельце. Младенец выпускает изо рта обсосанный краешек рубахи и принимается с новой силой заявлять свои права на существование.

– Божечки ты мой! Её и не обмыли даже… Поприсыхало всё.

Фрося наливает в тазик тёплой воды, споласкивает малышку, заворачивает в большую цветастую пелёнку, лишь после даёт грудь. Тоненькие ниточки губ малышки намертво прикипают к животворящему источнику.

– Покормишь, уложи рядом с Сашком, пусть поспит на сытый желудок. А мы с поручиком тоже что-нибудь сообразим.

Закончив с ребёнком, женщина промывает офицеру рану, плеснув на тряпку немного самогону.

– А я покамест погоны срежу. Неровён час – заявятся комиссары и нас заодно с тобой загребут. – Бородач берёт кухонный нож.

– Лучше моим, боевым – раз уж такое дело… – в голосе поручика звучат трагические нотки.

– Да ты не переживай: были бы плечи – погоны пришьются. Не эти, так другие. Мой зятёк тоже в царской армии фельдфебелем служил. А сейчас с Будённым твоего Врангеля гонят. Вроде как есть за что: большевики обещали землю раздать.

Сделав надрезы, хозяин с треском отпарывает погоны:

– Дочка, разожги комелёк, брось в печку царское прошлое.

Из огромной бутыли опять забулькало. Красноречивое кряканье мужчин подтвердило хмельную состоятельность самодельной жидкости.

– В самом деле, поручик, растолкуй мне, бестолочи: а за что вы воюете, кого защищаете? Николашка отрёкся от престола. Керенский весь подол бабского платья пробздел, когда тикал из Временного правительства. А вы всё гоняетесь за прошлым, как за своей тенью. А разве можно тень догнать? Никак не можно, только если поляжете все. От мёртвых теней не бывает. Дербаните Россию, каждый своё хочет урвать: Врангель, Деникин… Колчак вообще сибирским правителем себя объявил. На Украине то же самое: сколько их, самодельных царьков-батьков развелось! От одного такого, сам сказал, папаха досталась. Из отдельных зёрен снопа не свяжешь.