The Kills

Она усадила меня на край ванны, оценивающе обвела взглядом и медленно моргнула, похоже, недовольная результатом более близкого изучения.

Я продолжал недвижимо сидеть, изучая плитку на полу, пока девушка метеором бегала по комнатам в поисках чистых вещей.

— Так, — она вернулась с важным видом и сменой одежды. — Я нашла чистую простынь и одежду. Еще тебе нужно побриться.

Полагаю, Алисия надеялась, что я буду беспрекословно выполнять указания. Смешная.

— Боже, дай мне сил, — она удрученно покачала головой.

Вещи из ее рук перекочевали на вешалку. Алисия взяла бритву и включила. Покрутила, изучая, и подошла ко мне вплотную.

— Если я сбрею тебе пол-лица, пеняй на себя.

— Ладно, — я поднял подбородок, и девушка приступила к процессу.

Лезвия с хрустом срезали волосы, равномерно жужжал моторчик, погружая меня в транс. Алисия оторвала сосредоточенный взгляд от своего дела и посмотрела мне в глаза.

— Ты… — запнулась она, выключая бритву.

— Что? — не понял я ее испуга.

Алисия снова включила прибор, повысила голос, стремясь перекричать шум.

— Когда мне было шесть, — начала Алисия рассказ, — умерла моя бабушка по маминой линии. Почему-то взрослые не посчитали нужным рассказать ребенку заранее, что такое смерть. А когда это случилось, уж тем более им было не до того, — она тряхнула головой, подтверждая согласие с теми взрослыми. — Я плохо понимала, что произошло. Почему никто не смотрит телевизор, не обсуждает со смехом последние новости или своих коллег, не спрашивает меня как дела. Тишину дома можно было практически руками пощупать. Представляешь, что такое для шестилетнего ребенка абсолютная тишина, в которой вдобавок запрещают играть?

— Звучит как самое страшное наказание.

Алисия кивнула и продолжила:

— В общем, когда на прощании я спросила, почему бабушка лежит в каком-то странном ящике и не двигается, мне сказали, что она спит и скоро отправится в лучший мир. О каком лучшем мире речь, сам понимаешь, никто не потрудился объяснить.

Меня увлек ее рассказ, хоть немного скрасивший странную сцену. Вряд ли подчиненные, с которыми пускай и близкие, доверительные отношения, часто занимаются внешним видом начальства.

— И вот, — продолжала она, — пока на кладбище все прощались с ней, произносили памятную речь, я заметила яму. Могилу. Я же не знала, что это могила. Для чего она. Никто не рассказал, — на ее лице на долю секунды мелькнуло замешательство. То детское, испытанное много лет назад. — Подошла к ней, встала на край, на колени и заглянула внутрь. А оттуда на меня повеяло сыростью, запахом земли. Кислым, тяжелым. Он будто забивался в ноздри с каждым вдохом. И холод этот могильный заколол лицо. Я, будучи ребенком, который не знает, что такое смерть, физически ощутила всю ее тоску и мрак. Знаешь, — Алисия сделала глубокий вдох, — такая кромешная безысходность, от которой хочется кожу с себя содрать заживо, только бы чувствовать перестать. Только когда ты маленький, не понимаешь, что это. Просто ощущение, жутчайший страх. Помню, подумала тогда: «Что это за лучший мир такой, в котором так страшно?»

Она выключила бритву, осторожно примостив ее на полке.

— К чему эта история? — от меня ускользал смысл рассказа.

Алисия сжала губы, готовя окончательный вердикт.

— Сейчас, — ее голос звучал болезненно, если не сказать траурно, — когда я смотрю в твои глаза, мне будто снова шесть, и я на краю той могилы, заглядываю в нее.

Она умолкла, играя со мной в гляделки. Я совершенно отчетливо увидел испытываемую ко мне жалость. Гребаную жалость, которую я никогда не мог терпеть по отношению к себе.

— Соболезную, — безучастно произнес я, сочувствуя то ли потере бабушки, то ли тому, что ей снова пришлось окунуться в неприятные воспоминания.

— Да уж, — Алисия выдавила из себя печальную улыбку. — Прими душ.

— Это обязательно? — я не хотел утруждать себя ничего не значащими процедурами.

Кому теперь нужна аккуратность и порядок? Имеют ли они хоть каплю той важности, что была раньше? Не думаю.

— Да, обязательно, — отрезала, словно строгая мать, девушка. — На правах своей ориентации я, конечно, могу раздеть тебя и затолкать в душ. Но ты все еще мой начальник и видеть тебя голым — не лучшая затея.

Я с трудом поднялся, тоскливо глянув на душевую кабину в углу.

— Я пойду дождусь курьера. Ты должен поесть, — я открыл рот, желая возразить, что не голоден. — Ответ «нет» не принимается, — опередила меня Алисия.

Маньяк, настоящее время

Блондинка привела меня в миленький райончик за городом. Она припарковалась возле двухэтажного белоснежного дома, изысканного, будто сошедшего с картинки об американской мечте.

Я остановился неподалеку. Увидеть что-либо отсюда не представлялось возможным. Пришлось снова идти на риск, дождаться, пока она зайдет внутрь и, обогнув участок, зайти с тыльной стороны дома.

Выверенные движения, ловкие шаги. В этом я был спец. Остаться незамеченным у всех на виду — мое умение, мой дар, мой талант.

За домом располагался маленький сад. Беседка с шатром, сложенным на зимовку, укрытые пленкой ротанговые кресла, пара уютных гамаков, также из ротанга, закрепленных на цепочках под крышей беседки. Мангальная зона и, неожиданно, детские качели, привязанные к ветке кряжистого дерева.

Меня настигло злое торжество и едкое злорадство, улучшая настроение, испорченное необходимостью бегства. Семья — заветная мечта многих. И он не исключение. Как это банально. Кейт достойна большего, нежели убогое прозябание в этой пошлой до тошноты мечте. Она достойна меня.

Я затаился возле окна и незаметно заглянул внутрь.

Он лежал на большом матрасе, кинутом прямо посреди комнаты. Рядом — омерзительная гора окурков, от одного вида которой меня в отвращении передернуло. Девушка сидела рядом с ним, спиной ко мне, опустив глаза в пол. Он курил. Слабый, беспомощный, разбитый. Ни намека на двоих. Вряд ли он опустился бы до свинства в ее присутствии.

«Ее здесь нет. Кейт не с ним».

Сраженный таким неожиданным исходом, я прирос к стене дома, не веря собственным глазам. Он предпочел спрятать ее, лишить себя мечты, а заодно и меня. Немыслимо. Просто немыслимо. Придется потратить годы на ее поиск, но найти.

Кейт должна быть моей. Должна.

***

Алисия заставила меня поесть. Села напротив и считала каждый съеденный кусочек. Мне не хотелось. Аппетита попросту не было. Еда — удел живых. А я мертв. Она возвращала меня к жизни, забирала из мира боли. Я должен остаться там. Мое место в череде потерь, страха и горя. Плыть в темных водах меланхолии, созерцая свинцовые тучи, готовые пролить на меня потоки разъедающей безысходности.

Девушка не выпускала меня из-за стола, пока я не съел все до последней крошки. В холодильнике осталась еще еда. На завтра. Я не собирался к ней притрагиваться.

В гостиной обнаружились перемены обстановки. Матрас застелен чистой простыней, окурков нет, о них напоминают только коричневые подпалины на светлом полу.

— Я зайду завтра, — оповестила Алисия. — Один ты так и будешь лежать здесь до конца своих дней.

— Зайди, — я нащупал сигареты, закурил и достал кольцо из кармана спортивных штанов.

Алисия ушла, не прощаясь, значит, завтра точно вернется. Тащить меня насильно в эту жизнь.

На город опускался вечер. Подсвечивал холодной синевой воздух, зажег покатившееся за горизонт солнце кроваво-красным пламенем, расплескавшимся по небу. Розовые с золотом полосы расчертили потолок. Внутри лучей замелькали искры, медлительные, крошечные — пошел снег. Он обелил город, сделал его чистым листом, предлагая мне написать заново свою жизнь.

Я взял телефон и вперился в экран, не знаю, какой по счету раз за день. Заставка. Фотография с дня рождения Кейт. Я безмятежный и счастливый. Она целует меня в щеку. Мы оба думаем, что впереди только счастье. Наивные.

Экран побелел, скрывая заставку и подсовывая мне звонок с неизвестного номера.