Страница 55 из 76
Рядом, на чугунном кнехте устроился трюмный машинист «Таймыра». Он сменился с вахты полчаса назад и решил проветриться на полубаке после духоты машинного отделения, с которой не справлялись никакие вентиляторы.
После рейса на Шпицберген «Таймыр», не заходя в Мурманск, проследовал в Белое море, в Архангельск — там предстояло высадить сменившихся вахтёров, после чего — ледокол встанет в док на переборку машин и замену пера руля.
Гришка пристроил кисть на банку с краской, встал и потянулся, разминая затёкшие от длительного сидения на корточках ноги.
— Слышь, Мироныч, а ты на этом мысе Чёрный бывал когда-нибудь?
— А чего я там не видал? — отозвался машинист. — Проходили мимо много раз, сейчас уж и не упомню сколько, а чтобы высадиться да побывать — на кой оно?
Матрос оглядел фронт работ. До обеда, кровь из носу, нужно управиться. Боцман обязательно придёт проверить, и если заметит огрехи, то будет худо. Но… до обеда ещё полтора часа, никуда этот фальшборт не убежит, а тут — и ветерок, вроде, тёплый, и язык почесать есть с кем…
— А чего ж мы сейчас туда идём?
— Так радио с метеостанции на мысу поймали. — ответил Мироныч. Он, перед тем, как отправиться на полубак, успел перекинуться порой фраз с судовым радистом, и теперь с удовольствием демонстрировал молодым матросам свою осведомлённость. — Что-то там случилось, а что — разобрать не смогли, потому как помехи в эфире какие-то особенно зловредные, пёс их знает.... А потом они и вовсе замолчали и отвечать перестали — вот с нами из Архангельска связались, велели зайти, выяснить, что и как. Может, им помощь требуется?
— Ну, раз помощь — тогда конечно… — согласился Гришка, почуявший, что наклёвывается тема для нового героического письма в родную деревню. — А идти-то далеко?
— Не… — машинист помотал головой. — Сейчас мы аккурат насупротив маяка острова Большой Олений — «на траверзе» это называется, учись, салажня! Отсюда до мыса Чёрный ещё верст шестьдесят винтить. Машина у нас исправная, уголь отменный, шпицбергенский, куда там английскому кардифу! Восемь с половиной узлов на лаге, как одна копеечка — к седьмой склянке будем на месте.
Текущее время на «Таймыре» отсчитывали, как и на всяком военном корабле, ударами колокола, называемыми «склянками». Отсчёт вёлся с ноля часов тридцати минут пополуночи, и каждые полчаса отмечались ударом в небольшой бронзовый колокол, называемый «рындой». Семь склянок, таким образом, соответствовали половине пятого утра.
— Погода бы не испортилась … — матрос с беспокойством посмотрел вдаль. На горизонте действительно копились тёмно-серые дождевые тучи.
— Не… — механик снова покачал головой. — Конец мая, штормов в этих краях почитай, что и не случается. Покачает, разве слегка, ну так это дело обычное. А как придём — укроемся за мысом Чёрный от ветра, там бухта удобная.
— Ну, раз так, тогда ничего! — матрос снова взялся за кисть и принялся размахивать ею туда-сюда с удвоенным рвением. Энтузиазм объяснялся просто: на полубаке, видимости собеседников, возник боцман, а попадаться ему на глаза за праздными разговорами вместо порученного ответственного дела Гришке не хотелось. Мироныч что, ему боцман не начальство, а вот собственный загривок жаль — боцман мог сгоряча и подзатыльником попотчевать. Так что брызги кирпично-красного сурика летели из-под жёсткой щетины кисти во все стороны, и едва не угодили на робу Мироныча. Впрочем, на этой детали гардероба было такое количество машинного масла и угольной пыли, что ей вряд ли могло что-то ещё повредить.
— Ты, салага, кисть целиком в краску-то не макай! — покровительственным тоном посоветовал механик. — Ты прежде ею в борт потычь, чтобы получилась бобышечка. А енту бобышечку уже в сурик и окунай! А ежели всю кисть, то потёки получаются и разбрызгиваешь зазря, сплошной перевод народного добра выходит, а это непорядок. Вот и рожа вся в краске — и так-то ты конопатый, а будешь и вовсе весь рыжий, хоть на бакен задницей втыкай, для заметности!
И оскалил коричневые от табака зубы, довольный своей незамысловатой шуткой.
Гришка осклабился в ответ, проводил взглядом боцмана (убрался-таки, дракон!), ткнул кистью в борт и окунул получившуюся «бобышечку» в банку с суриком. Разговоры — дело, конечно, хорошее, но до обеда фальшборт всё-таки надо закончить.
Зимой 1925-го года авиастроительная фирма «Супермарин» получила от Министерства авиации Великобритании заказ на разработку и постройку летающей лодки, предназначенной для патрулирования и дальней морской разведки. Несколькими годами ранее инженеры этой фирмы создали весьма удачный транспортный самолёт-амфибию «Сван», который и лёг в основу нового гидроплана. Радикальных изменений вносить не требовалось, лишь слегка изменить проект пол сугубо военные функции — а потому был подписан контракт на сборку прототипа прямо с чертёжной доски. Уже в марте того же года опытный цельнодеревянный экземпляр летающей лодки, получившей название «Саутгемптон» совершил первый полёт.
Новый самолёт был построен по бипланной схеме с трёхкилевым оперением, обычным для британских тяжёлых машин. Фюзеляж, обшитый алюминиевыми пластинами, мог вместить в перегрузочном варианте до дюжины человек, считая пятерых членов экипажа. Внутри имелось даже место для подвески гамаков и крошечный камбуз — «Саутгемптон» был предназначен для долгих полётов над морем, и следовало позаботиться о некотором комфорте для авиаторов.
Машина получилась вполне удачной; два радиальных двигателя «Нэйпир» мощностью в пятьсот лошадиных сил каждый обеспечивали стоузловую скорость, а шестьсот галлонов топлива в двух баках под верхним крылом давали практическую дальность более восьмисот морских миль. Из вооружения новый гидроплан нёс три пулемёта винтовочного калибра в двух огневых точках — одна на носу, у штурмана, и ещё две за крылом — и тысячу фунтов бомб. Военные сочли такие характеристики вполне достаточными для патрульной летающей лодки, и Министерство Авиации подписало контракт на поставку серийных машин, не дожидаясь окончания испытаний. Уже летом первые «Саутгемптоны» Mk.I поступили на вооружение, и в течение следующих нескольких лет было выпущено около шестидесяти летающих лодок различных модификаций.
Пять из них, относящихся к более поздней серии с цельнометаллическим корпусом, что позволило не только снизить общий вес более, чем на полтонны, но и увеличить практическую дальность на двести миль, были переданы на «Пегасус» для нужд экспедиции. Перед этим самолёты прошли модернизацию — с них сняли бомбосбрасыватели, одну из задних турелей, и установили новые улучшенные двигатели «Нэйпир-Лайон». Самым серьёзным переделкам подверглась бипланная коробка: её доработали так, чтобы можно было снимать и устанавливать плоскости и движки прямо на палубе — габариты «Саутгемптонов» не позволяли разместить их на «Пегасусе» в собранном виде. В итоге на судно удалось впихнуть все пять летающих лодок (одну в трюме, полуразобранном виде, со снятыми плоскостями, двигателями и хвостовым оперением); подготовка и спуск на воду каждой занимал около получаса, так что вылета авиагруппы из четырёх машин приходилось ждать часа два.
Но ни начальника экспедиции, находившегося в данный момент на борту крейсера «Каледон» и оттуда руководившего действиями подчинённых, ни капитана «Пегасуса», у борта которого стояли, выстроившись в ряд, все четыре «Саутгемптона», задержка не беспокоила. Майские ночи в этих широтах мало отличаются от дня; ни одного корабля серьёзнее сторожевика, переделанного из старого ледокола, у русских в здешних водах нет и быть не может — а значит, ни о времени вылета, ни о возможной угрозе со стороны большевиков переживать не стоит. Немного тревожились, разве что, экипажи летающих лодок, которым предстояло через полчаса поднять свои машины в воздух, пересечь линию берега напротив мыса Чёрный и лететь дальше, вглубь русской территории. Однако, волнение их относилось исключительно к погоде. Баренцево море славится своей непредсказуемостью, «Саутгемптонам» предстоит взлетать с изрядным перегрузом, а сила и направление ветра в финальной точке маршрута неизвестны. Да и карты озера, на котором предстоит совершить посадку, имеет мало отношения к действительности, что ясно показал недавний разведывательный полёт. Право же, тут не захочешь, а задумаешься — и сплюнешь три раза через плечо, отгоняя невезение, выпадающее порой даже лучшим из пилотов Королевских Воздушных Сил.