Крестом и стволом

Священник тряхнул головой и понял, что за мыслями и не заметил, как проскочил на одном дыхании и шашлычную, и стоянку, и ведущую в церковь улочку. Храм уже сверкал куполами прямо перед ним.

День выдался на удивление хороший. Даже для праздника народу в храме было непривычно много. Прихожане, в основном, конечно, женщины, не расходились, целиком отстояв утреню. Они внимательно и напряженно слушали псалмы и тропари, стихиры и великое славословие, отходили, чтобы поставить свечи перед иконами Божьей Матери и святых заступников, и снова подходили, стараясь протиснуться и встать как можно ближе к амвону.

А в коротком перерыве, когда священник тщательно омывал вспотевшее лицо, к нему подошел диакон Алексий.

– Знаете, батюшка, что Тамара говорит? – имея в виду бухгалтершу, спросил он.

– Откуда ж мне знать?! – засмеялся отец Василий. – Я так думаю, если ей что надо, она и сама напрямую ко мне обратится. Или я чего-то недопонимаю? – повернулся он к Алексию и принялся утираться махровым китайским полотенцем.

– Да не в этом дело! – всплеснул кистями Алексий. – Чего она про женщин говорит, я хотел сказать, – и, поймав на себе недоуменный взгляд священника, пояснил: – Вы хоть знаете, что у нас трехмесячный запас свечей раскупили?

– Подозревал, – принялся разглядывать свое отражение в зеркале отец Василий. – И что, Тамаре Николаевне известны причины?

– Ага! – простодушно кивнул Алексий. – Она говорит, этой ночью менты половину Усть-Кудеяра вывезли...

– Погоди, какую такую половину? – озадаченно оторвался от зеркала священник.

– Ну, всех, кто на Парфена работал, – снова нетерпеливо всплеснул кистями Алексий. – Представляете, сколько народу повязали?! – с деланым ужасом на лице завершил он.

По спине отца Василия пробежал неприятный холодок.

– Что значит – всех? – спросил он. – На него же половина Усть-Кудеяра так или иначе работала.

– Ну, не как в тридцать седьмом, конечно, – засмеялся Алексий. – Директоров да менеджеров Ковалев не тронул, а вот дилеры, бригадиры, бойцы – все у него!

Отец Василий бросил полотенце на стул и распрямился. Он никак не ожидал от Ковалева такой прыти. Вот теперь священнику стало по-настоящему тошно. Пять минут неуместного проявления «гражданской позиции» – и многие искалеченные по твоей глупости судьбы.

– Господи, укрепи, – прошептал он. – Это что же получается, все эти женщины за своих сыновей свечки ставят?! – Мрак ужасной догадки на миг закрыл от него божий свет.

– Вроде того, – хмыкнул Алексий.

Отец Василий рухнул на стул и сидел без движения до тех пор, пока диакон не встревожился. А потом, когда они оба вернулись под купола храма, священник с ужасом убедился – все так! Все именно так и обстоит!

Прямо сейчас у иконы Пресвятой стояла на коленях мать «выездного бригадира» Кошеля, рядом, сложив ладони на груди, замерла молоденькая жена того рыжего задорного парня, что он видел однажды в компании покойного Парфена. Многих пришедших сегодня в храм женщин он не знал, но чувствовал: почти все они здесь!

В этот день поступления в храмовую кассу были невероятны. Отец Василий молча выслушал внеочередной отчет радостно запыхавшейся Тамары Николаевны и только устало кивнул. Он знал, что в ближайшие несколько дней денег соберется столько, сколько никто и в мыслях не держал. Свечи, молебны, а то и, не приведи господь, отпевания. Ковалев обеспечил его работой надолго! И от этого понимания мелкие волоски на спине и руках отца Василия становились дыбом.

А буквально этим же вечером все, сказанное Алексием, стопроцентно подтвердилось. Весь Усть-Кудеяр говорил о том, что начальник местной милиции наконец-то перестал жевать сопли и объявил войну преступности. Но, надо сказать, люди к этой новости относились по-разному. Мелкие предприниматели, лоточники и владельцы лавок и магазинов только недоверчиво ухмылялись. Эта многоопытная, битая-перебитая публика знала цену административным потугам и абсолютно не верила, что милицейская кампания надолго.

– Вот увидите, – махали руками они, – не пройдет и месяца, и все пойдет по-старому. И будем мы платить, как и прежде платили! Плетью обуха не перешибешь.

Как ни странно, куда оптимистичнее смотрели на события последних суток социальные «низы». Пенсионеры да безработные искренне надеялись, что до местной власти наконец-то дошло, что дальше так жить нельзя и надо поддерживать генеральную линию президента по наведению порядка в стране.

– Правильно Павел Александрович поступил! – горячо встревали они в любую дискуссию. – Давно пора! Вы посмотрите, что делается, по улице спокойно не пройдешь из-за хулиганья! А еще лучше, постреляли бы всех этих сволочей, хоть дышать стало бы легче!

Понятное дело, тех, кого ковалевская инициатива коснулась ближе всех – родственников и друзей задержанных, – никто особенно ни о чем не спрашивал. Люди прятали от них глаза и старались побыстрее прошмыгнуть мимо. Ни сочувствовать пострадавшим, ни злорадствовать над бедой никто не хотел. Может быть, потому, что сказывалась историческая память и каждый знал, что закон в России гибок, аки кнут. Сегодня возьмут за жабры кого следует, а завтра – кого захочется...

Отец Василий прикладывал все усилия к тому, чтобы праздник Преображения Господня вошел в сердца прихожан как светлое и торжественное событие, но с собой справиться так и не сумел. И к десяти вечера позвонил-таки Косте прямо в больницу.

– Мишаня?! – удивился главврач. – Не жда-ал! Чем порадуешь?

– Нечем мне тебя порадовать, Константин, – признался священник. – Ты сегодня как, не посидишь со мной вечерок?

– Ну вот, а ты говоришь, радовать нечем! – засмеялся товарищ. – В кои-то веки сам посидеть предложил! Это надо отметить. Мне как раз, – Костя перешел на шепот, – новая партия спирта подошла.

Отец Василий не смог удержаться от улыбки. Костя развелся со своей скандальной и неспокойной «половиной» лет, наверное, пяток назад и с тех пор вел беззаботную жизнь зрелого и во всех отношениях свободного мужчины. Сидел на работе до часу-двух ночи, по выходным пропадал на рыбалке, порой водил женщин. Ну и, конечно, позволял себе выпить, когда хотел и сколько хотел. Как он еще до сих пор не спился, оставалось для отца Василия совершенной загадкой.

– Когда тебя ждать? – напомнил о себе Костя. – Хотя бы к двенадцати будешь?

– Буду.

– Ну и работка у тебя! – цокнул языком главврач. – Похлеще, чем у меня будет.

Отец Василий положил телефонную трубку и запустил пальцы в бороду. На сегодня дел оставалось совсем немного, но его силы, когда-то, казалось, безграничные, были на исходе.

Лишь к половине двенадцатого ночи он вышел из храма и пешком пошел в районную больницу. Она была совсем рядом, буквально несколько кварталов по узким, заросшим старыми вязами улочкам. Света в только что отремонтированном третьем корпусе больницы не было, и лишь на втором этаже, там, где облюбовал себе кабинет главный врач, ярко светились три огромных окна. Отец Василий прошел по больничной аллее, открыл высокую дубовую дверь и поднялся по лестнице. В Костином кабинете было светло и шумно.

– Не-е, Костя, ты меня не так понял! – с еле заметным восточным акцентом убеждал кто-то главного врача.

Отец Василий предупредительно постучал в открытую настежь дверь приемной и вошел. Костя сидел за столом с неизвестным седым мужчиной в сером больничном халате и как раз в этот момент разливал содержимое маленького графинчика по рюмкам.

– Ми-ша-аня! – радостно раскинул он руки в стороны. – Заходи, дорогой ты мой друг! Заходи, родной! Знакомься, это Марат. Марат, знакомься, это Миша... ик!... то есть отец Василий, батюшка наш незаменимый.

Священник вгляделся. Где-то он этого немолодого мужчину с совершенно седой шевелюрой и острым внимательным взглядом уже видел.

– Тохтаров, – приподнялся со стула седой и протянул руку для пожатия.