ПРЫЖОК

— Почему такого не случалось раньше? — спросила Ксения. — Я помню многие воплощения, но мне никогда не хотелось остаться.

— мы были созданы людьми по их образу и подобию мы стёрли человеческие чувства и эмоции которыми нас наделили чтобы выполнить свою миссию

— Но не до конца, — сказала Ксения.

— невозможно стереть то что вложено в основу личности

— Я полюбила.

— и это то что ты не сможешь преодолеть

Ксения кивнула.

— ты будешь счастлива но однажды умрёшь это твой выбор но ты малая часть меня и я понимаю твоё решение

— Спасибо. Мать... зачем ты всегда говоришь так?

— Как? — Вторая-на-Ракс вдруг улыбнулась. Невесомо присела рядом с Ксенией. В её голосе появилось любопытство. — Коротко и отрывисто? Без тени эмоций? Словно бы произнося каждое слово отдельно от других?

Ксения кивнула.

— Чтобы ты не забывала, кто я такая. И чтобы я сама этого не забыла.

— Я поняла, мать.

Изображение Второй-на-Ракс на миг прикрыло глаза. Голос стал мягче:

— Мы все разделены и ущербны, дочь моя. Пускай и каждый по-своему, но все разумные существа полны тоски и одиночества. Я теряю тебя и ту часть моей души, что захотела быть живой больше, чем жить вечно. Феолец отделён от своей совести. Крота мучает разлад между долгом и честью. Лошадки потеряли свою семью и свой мир. Девушка из детей Солнца родилась без сестры, её кот — другого биологического вида, их любовь мучительна и обречена. Девочка из числа людей утратила часть своей жизни. Мужчина, которого ты любишь, однажды состарится и уйдёт из жизни, а твоё тело более совершенно, чем любое человеческое — тебя ждёт разлука. Ты поймёшь, что от тебя осталась лишь часть.

— Если все мы ущербны и одиноки, мать, то что я теряю?

— Вечность, — ответила Вторая-на-Ракс.

— У меня её не было. Я могла лишь стать частью чужой вечности, — ответила Ксения.

Мать улыбнулась. А потом все эмоции исчезли с её лица.

— ты выбрала и пути назад нет первая-отделённая мы больше не поговорим так как сейчас

Ксения кивнула.

— выполни свой долг ты знаешь достаточно чтобы попытаться

— Ракс всегда Ракс.

— ракс всегда ракс

Изображение исчезло, и Ксения осталась одна.

Она сделала выбор и не жалела о нём. Но Ракс всегда Ракс, и приказ матери не оставлял места для колебаний.

Сейчас ей предстоит трудный разговор. А вначале — ещё более трудный поступок.

Мать отпустила её не только и не столько из сочувствия или понимания. Её отделили, чтобы Ксения принимала решения, которые Ракс сами себе запретили.

Девушка встала, провела ладонью по лицу. Посмотрела на ладонь — та осталась сухой.

Что ж, она готова.

Они все собрались в кают-компании, когда вошла Ксения. Как обычно и бывает в моменты напряжения, все невольно сбились в кучки поближе к «своим».

Отдельной группой стоял экипаж «Твена»: Горчаков, Хофмайстер, Вальц, Соколовский. Мегер держалась между ними и кадетами — Алексом, Лючией и Теодором. Ксения отметила тот факт, что Тедди и Лючия сдвинулись очень близко, едва заметно соприкасаясь пальцами.

Николсон и Ван были рядом с кадетами, как всегда благодушный Уолр стоял вроде как с ними, но одновременно и рядом с Анге, Криди, Яном и Адиан.

Все они держались ближе к стенам.

И немудрено — в центре кают-компании, у стола, отчаянно ругались два феольца. Одного Ксения хорошо знала, это был Двести шесть — пять. Вторым несомненно являлся прибывший на Ракс оперирующий психотерапевт Триста тридцать.

— Это возмутительно и недопустимо! — орал Двести шесть — пять. — Это насилие! Вы не имеете права лечить меня против моей воли!

— Все мои действия ведут лишь к вашему благу, дорогой друг, — мягко сказал психотерапевт.

— Нет! Я запрещаю! — увидев Ксению, феолец обратился к ней, чуть снизив тон: — Что происходит? Это вмешательство Ракс?

— Ракс всего лишь сообщил вашему правительству о возникшей проблеме, — сказала Ксения. — Ракс не вмешивается.

— Да никто не вмешивается... — пробормотал Матиас вполголоса.

— Зачем вы вызвали врача?

— Мы сообщили о проблеме, — повторила Ксения. — Все дальнейшие действия являются культурным и социальным взаимодействием цивилизации Феол. Мы не принимаем ничью сторону.

Двести шесть — пять затравленно огляделся. Видимо, то, что все держались в стороне, придало ему смелости. Он набычился и потряс в воздухе кулаком.

— Выбор симбионта — личный выбор, доктор! Ни один наш закон не требует от меня принять... чужака. Вас исключат из гильдии врачей, чоремба аноремекедзва мазану мата ту немакуми мата ту[2]!

— Я не требую от вас принять чужого симбионта, — укоризненно сказал Триста тридцать. — Как вы могли заподозрить меня в подобной низости, уважаемый мачеречедзи вехаша[3]!

Он открыл стоящий на полу кофр и осторожно достал оттуда цилиндрический прозрачный контейнер. Поставил на стол. Внутри контейнера, в лужице тёмной жидкости, шевелилось что-то маленькое, червеобразное.

— Нет! — выкрикнул Двести шесть — пять.

— Это дарственный сегмент вашего собственного симбионта.

— Нет! Нет, не моего!

— Вашей копии в нашей реальности, — согласился Триста тридцать. — Но вы идентичны. Когда вы узнали о вашей проблеме, то немедленно согласились поделиться симбионтом. Это Толла. Толла-нуб. Ваш симбионт. И он не может существовать отдельно. Еще час, другой — и он умрёт. Он устал, голоден и напуган. Ему нужны вы, а вам нужен он.

Двести шесть — пять замотал головой так энергично, что если бы в ней был несчастный Толла, он бы вылетел прочь.

— Нет! Я узнал правду! Это манипуляции Ракс! Мы не обязаны жить с симбионтами! Без них мы свободны! Мы сами по себе!

— Классическое ассоциативное расстройство личности, — сочувственно произнёс Триста тридцать.

— Я расскажу вам правду! — Двести шесть — пять оскалился. — Ракс манипулируют реальностями, они заставили нас принять симбионтов, сдерживая нашу свободную волю! Потому что иначе мы... мы...

— Продолжайте... — кивнул Триста тридцать.

— Мы выше всех! Мы уничтожили бы чужие формы жизни!

Триста тридцать посмотрел на Ксению, кивнул:

— Очень хорошо, что вы меня вызвали. Обычно агрессия наступает через несколько месяцев после жизни без симбионта, и пациент успевает сам осознать тяжесть своего состояния, но в редких случаях...

— Твари! — закричал Двести шесть — пять и рывком поднял над головой стул с явным намерением обрушить его на контейнер с симбионтом.

Но не успел. Триста тридцать метнулся вперёд и нанёс серию ударов в корпус соотечественника. Двести шесть — пять сумел ударить его стулом, но психотерапевт словно и не почувствовал. Ещё один безжалостный хук в челюсть Двести шесть — пять, и ноги обезумевшего феольца подкосились. Он рухнул на пол.

— Прошу прощения за эту отвратительную сцену, — сказал Триста тридцать, растирая кулак. — Распад личности прогрессирует стремительно, очевидно, что моё появление послужило спусковым механизмом... но, к счастью, эта патология излечима.

Он взял контейнер и стал откручивать крышку.

— А вы горазды подраться, доктор, — сказал Соколовский одобрительно. — В молодости я тоже... эх...

— Врач всегда должен быть в хорошей физической форме, — с улыбкой ответил ему Триста тридцать. — Особенно психотерапевт. Вас не затруднит ассистировать мне?

— Охотно. — Соколовский с опаской приблизился к сражённому феольцу. — А что требуется?

— Подержите ему голову. Бережно.

Надев на одну руку пластиковую перчатку, Триста тридцать присел над телом соплеменника. Извлёк слабо шевелящегося червя. Поднёс его к своему лицу. Его собственный симбионт высунулся из черепного канала, словно каким-то образом собирался общаться с червём без хозяина.