ПРЫЖОК

— Но вы победили в бою, — заметил Ян. — Возможно, Уолр изменит свою позицию? Выберет более сильного?

Ксения едва заметно улыбнулась:

— Надеюсь, что нет, потому что мы оказались слабыми. Спасибо за ваше мнение, друзья. После прибытия новых членов экспедиции мы проведём разговор с Уолром. Честный разговор.

— Новых членов? — поразился феолец.

— О, разве я не сообщила? — Ксения пожала плечами. — Да. Мы вызвали корабль Ауран и вашего ползуна.

Двести шесть — пять поморщился.

— Вот это было излишне!

В России профессиональное обучение космонавтики практиковалось с шестнадцати лет. Было, конечно, Гагаринское кадетское училище в Смоленске и Центр Циолковского в Калуге, где дети учились «космическим профессиям» с десяти лет. Горчаков считал это пустым баловством, пусть и романтичным — по статистике с космосом свою жизнь связывало меньше двадцати процентов выпускников. Сам он поступил в училище в шестнадцать, в последний момент выбрав между Владивостокским Глубоководным и Московским Аэрокосмическим. О решении своём он никогда не жалел, но был убеждён, что в десять лет планировать жизнь невозможно. Были у них в училище ребята из Смоленска и Калуги — ничем особенным они не выделялись, подготовкой не блистали, хоть и надували поначалу щёки, рассказывая о традиционном одиночном орбитальном полёте и выпускной лунной миссии. Так что американский подход — непрерывный цикл обучения с девяти до семнадцати лет, точно так же, как европейский, при котором подготовка начиналась в одиннадцать, по мнению Горчакова, были последствиями элитарного англосаксонского подхода к образованию, когда детей стараются как можно раньше выпихнуть из дома для обретения полезных в жизни социальных связей.

Впрочем, благодаря русской неспешности, Валентин подружился с Матиасом — тот тоже решил стать космонавтом лишь в пятнадцать лет и выбор русского училища был для него последним шансом на достойное образование.

Но сейчас, разговаривая с «откатившейся» к одиннадцатилетнему возрасту Лючией, он впервые подумал, что в американском подходе тоже есть какой-никакой смысл. Вот как бы он сам себя вёл, внезапно очнувшись во взрослом теле, в глубоком космосе, в окружении незнакомых людей — и с разумом одиннадцатилетнего пацана? Да разревелся бы, без всяких сомнений.

А вот Лючия, после короткой паники, вызванной, похоже, в первую очередь тем, что она пришла в себя голой, на удивление быстро собралась. И после того, как Мегер помогла ей одеться и напоила какао, вела себя достойно. Сидела на кушетке, держа в руках кружку, и очень старательно отвечала на вопросы.

— Были гонки на картах. Я очень хотела победить, — рассказывала она. — Алекс был первым, но я думала, что стану второй.

— Ты пришла третьей, — пробормотала Мегер. — Очень достойно для девочки, которая не специализируется как пилот.

— То есть я не разбилась? — уточнила Лючия.

— Нет. Взяла третье место. Хорошо училась... хотя мне кажется, что твои кулинарные навыки не соответствуют высокой оценке... — Мегер хмыкнула. — Мы опоздали на «Техас», где должны были пройти практику. Вместо этого попали на «Твен», к командиру Горчакову.

Лючия с интересом посмотрела на Валентина. Потупила глаза. Потом спросила:

— А я кто?

— Специалист по системам жизнеобеспечения, — с ноткой удивления произнесла Мегер.

— Я хотела перевестись на инженера двигательных систем, — вздохнула Лючия. — На третьем курсе...

— Видимо, ты передумала, — сказала Мегер терпеливо. — Или не прошла экзамен. А чем тебе не нравится специалист жизнеобеспечения?

— Я пошла на этот курс, потому что у меня высокий балл за внешность, — откровенно сказала Лючия. — На другие курсы не проходила. Но специалисты по жизнеобеспечению... мама говорит, что туда идут девушки вольного поведения. Мама говорит, это место для baldracca[4]. Тётушка Бьянка с ней спорила, это была её профессия в молодости...

Валентин даже поперхнулся. Ничего особо грубого сказано не было, но в сочетании с невинным детским выражением лица Лючии и её более чем сексапильной внешностью... В общем, прозвучало странно.

— И вовсе не обязательно, — сказала Мегер. — Психологический климат в экипаже вовсе не обязательно поддерживать таким путём! В любом случае, ты выбрала именно эту профессию.

— Но ведь я теперь всё забыла? — с надеждой произнесла Лючия. — Можно мне чему-то другому научиться?

— Я подумаю над этим, — решила Мегер. — Сейчас я отведу тебя в каюту, отдохнуть и ознакомиться с событиями нашего полёта. Думаю, Марк подготовит краткий и точный пересказ событий.

— Марк наш искин? — спросила Лючия и захлопала ресницами. — Кажется, я помню, что искина зовут Марк!

— Вот видишь, детка, кое-что вспоминается, — сказала Мегер. — Пойдём.

— Разрешите идти, командир Горчакофф? — спросила Лючия.

Правила субординации кадеты явно учили хорошо и с первого года обучения, а вот в произношении русских фамилий путались.

— Свободны, кадет Д’Амико, — разрешил Горчаков.

Лючия поставила кружку и вместе с Мегер вышла из медотсека.

— Блин, ну и дела, — пробормотал Гюнтер. Покачал головой. — Scheiße[5]...

— Вынужден согласиться, — сказал Горчаков.

— Простите, командир. — Соколовский достал из-под столика припрятанную бутылку, допил воду из стакана и щедро налил себе польской водки. — Я старый никчёмный дурак. Я был уверен, что девочка в порядке.

— Вы сделали всё, что могли, — Валентин пожал плечами. — И Ракс сделали всё возможное. Хорошо, что Лючии не три года. Она хотя бы понимает, что находится в космосе и у неё есть какие-то базовые навыки дисциплины.

Соколовский залпом выпил, глянул на командира мгновенно покрасневшими глазами. Засопел. Гюнтер протянул ему кусок колбасы, но доктор упрямо покачал головой.

— Нет... хочу напиться... Командир, вас словно не беспокоит состояние Лючии...

— Беспокоит, — возразил Валентин. — Умеренно. Меня куда больше беспокоит состояние Мегер.

— Но она в порядке! — воскликнул Лев.

— Думаете? Ракс предупредили, что самые серьёзные проблемы с памятью будут у Лючии и Анны. Что случилось с Лючией, мы видим. А вот что случилось с Анной, пока что нет.

Доктор и оружейник переглянулись.

— Что ж всё так плохо-то... — сказал Лев. — Я забыл жену и гимн... Валентин какие-то мелочи из детства... Лючия треть жизни... Мегер — не пойми что... Гюнтер, ну ты хоть что-нибудь забыл? А?

Вальц вздохнул.

— Если вам от этого будет легче, доктор.

— Ну, ну! — подбодрил его Лев.

— Я пересмотрел все фотографии, видео, выписал все события своей жизни, прошёл профессиональные тесты, просмотрел медицинскую карту...

— Ну?

— В детстве у меня был энурез. Даже в школьные годы. Ну, так бывает у детей.

— Конечно же, бывает, — кивнул Соколовский.

— В медкарте сказано, что я сильно комплексовал по этому поводу. Психолог даже отметил, что выбор воинственной профессии мог быть связан с детским комплексом.

— И?

— Не припоминаю ни одного такого конфуза, хотя детство помню прекрасно.

— O kurwa[6]! — сказал Соколовский с завистью.

— Везунчик, — согласился Валентин.

И посмотрел на дверь.

Его очень тревожило, что именно могла забыть Мегер. Если у мастер-пилота пострадали профессиональные навыки, то их невесёлая ситуация могла ещё больше ухудшиться.

Для Алекса космос был не таким, как для Тедди. Не таким, как для Горчакова или Хофмайстера. Даже не таким, как для Анны Мегер, с её частично заслуженной репутацией гениального пилота.

Алекс чувствовал космос иначе. Пространства и расстояния — для него разница между световым месяцем и световым годом не была абстракцией (в общем-то для хрупкого человеческого организма и то, и другое равно бесконечности), а плывущие в Галактике звёзды казались частями механических часов, где раскручивание пружины приводит в понятное и предсказуемое движение десятки и сотни зубчатых колёсиков. Он держал в памяти тысячи звёздных систем, так или иначе влияющих на трассу корабля — а в случае необходимости мог разложить каждую систему на отдельные центры масс и векторы движений. Ядро Галактики, та самая пружина часового механизма, могло быть абстракцией, а могло превратиться в сложную гравитационную кляксу, совершенно разную при взгляде от каждой звезды. Водовороты гравитационных колодцев чёрных дыр, призрачные полотнища туманностей, волны пульсаров — всё это жило в его мозгу как динамическая объёмная картина, к тому же совершенно разная в каждой точке евклидова пространства — и вне его.