Атташе

Над головой грохнуло одновременно два выстрела: похоже, среди гусар имелись ловкие стрелки! Не став испытывать судьбу, я метнулся в сторону кустов, а потом, стараясь не шуметь, двинул обратно к калитке. Кажется, они потеряли меня из виду. Потеря боеспособности сразу тремя соратниками подействовала на федералистов отрезвляюще. Двое из них стали спиной к спине, вглядываясь в ночную тьму, еще один — склонился над ранеными. В госпитале уже свтились окна, обжигая желтым светом мои многострадальные зрительные нервы.

— Калитка! — заорал тот гусар с грубым голосом, — Эрик, открой калитку! Или нас всех тут прикончат!

Тот, которого звали Эриком, рванул по дорожке. Ему нужно было пробежать шагов восемь, и, когда его руки в кожаных кавалерийских перчатках потянулись к засову, я оказался тут же, достаточно близко для того, чтобы ударить по этим рукам.

— А-а-а-а, сволочь! — он упал на колени, глядя на обрубки вместо кистей. — Уы-ы-ы-ы!

— Бах! Бах! — оставшиеся во дворике гусары открыли огонь одновременно, пули звякнули о металл калитки, одна из них рикошетом пробила грудную клетку несчастного Эрика, который тут же упал лицом вниз.

Я почувствовал, как дернулась в руках шашка: вторая пуля, с визгом отскочив от засова, ударила прямо в клинок! Запоздалый холодок прошел по спине: выстрел пробил бы мне грудь как раз в области сердца!

— Бросай оружие, скотина! А ну, бросай! — заорали гусары.

Мне ничего не оставалось кроме как ощериться: это было бы большой глупостью — бросить то, что спасло тебе жизнь! Я не понимал, почему они не стреляли — им ведь ничего не мешало убить меня и открыть для своих вход в госпиталь! Что бы ни было причиной их промедления — эти мгновения стали для гусаров роковыми. Именно в этот момент гемайны взялись за оружие, легкораненые заняли позиции у окон и открыли огонь.

Федералистов во внутреннем дворике просто изрешетили пулями, а потом принялись обстреливать осадивших госпиталь гусаров. Испуганное конское ржание, ругань и стоны раненых смешались с грохотом стрельбы и, внезапно — гудением вувузела. Чертовы федералистские вувузелы доконали меня, или это сказалось перенапряжение после травмы и долгих дней бездействия на больничной койке — так или иначе мигрень сжала черепную коробку раскаленными стальными обручами, и я, хрипя и сжимая зубы, сполз по стенке на землю.

"Хотя бы сдохну с оружием в руках!" — промелькнула неуместно-пафосная мысль, и я крепко сжал эфес шашки, так, что побелели костяшки пальцев. Последним, что я видел прежде, чем потерять сознание, была пара гемайнов с окровавленными бородами и кухонными ножами в руках, которые сдирали скальпы с убитых ими гусаров. Зарубленных мной, кстати, натальцы не трогали...

Битва за Генисарет стала кровавым итогом рейда легких сил Федерации. Три батальона зурбаганских зуавов и полк гусаров Гель-Гью, используя реквизированные у населения фургоны и телеги, совершили стремительный бросок в тыл боевым порядкам войск Конгрегации Наталь и атаковали базы снабжения и фуража, склады боеприпасов, госпитали и штабы. Как выяснилось после, главной задачей этого удара было отвлечение значительных сил коммандо от генерального наступления войск под командованием Бутлера к Лилиане.

Отчасти она была выполнена — действительно, связь и снабжение были нарушены, серьезные запасы материальных ценностей и боеприпасов — уничтожены, а несколько лечебниц — вырезаны федералистами под корень. Сравнительно большие потери понес Иностранный легион — несколько десятков выздоравливающих легионеров были убиты. Однако в ночных схватках понес потери и противник: ожесточенное сопротивление зуавам и гусарам оказали штабные офицеры легиона, злую шутку с налетчиками сыграла и привычка гемайнов постоянно быть в боевой готовности. Генисарет горел, на его улицах валялись раненые и убитые — но враг отступал в вельд под огнем, теряя всё больше и больше людей. Лихой наскок превратился в бесславное отступление навстречу главным силам Бутлера.

Это наступление было отлично подготовлено и прекрасно спланировано. Стоит признать — оно проводилось на уровне крупных военных операций Великой войны, и лучшие полководцы Республики Арелат, Альянса, Протектората или Империи могли бы поаплодировать Джону Бутлеру и его офицерам. Натиск был подобен удару кувалдой: десятки тысяч солдат, сотни орудий и пулеметов, налаженное снабжение и многие версты телеграфных проводов... Всесокрушающая сила, на которую гемайнам было наплевать.

Плотнее колонны? Легче попасть! Через каждые пять-семь километров кафры за последние месяцы вырыли в жесткой и сухой земле вельда линии окопов с оборудованными стрелковыми позициями. Всадники спешивались, прятали лошадей в оврагах и распадках, занимали оборону и воевали весь день напролет, расстреливая боекомплект до последнего патрона, а ночью — уходили к следующим окопам, забирая раненых и немногих убитых.

Основные потери гемайны несли от артиллерийского огня федералистов, если тем удавалось вовремя подтащить, развернуть и навести орудия. В лобовых столкновениях, а тем более — пехотных атаках городского ополчения коммандо в семи случаях из десяти заставляли врага умыться кровью, а потом отступали.

Бутлер слал победные реляции о взятии очередного укрепрайона, газеты публиковали карты с очередным прирезанным к Федерации куском пустынного, поросшего жестколистными кустарниками и колючками вельда, обильно политого солдатской кровью. А гемайны в это время уже варили кашу с говядиной на новых позициях и чистили винтовки...

Независимость, своеволие и автономность коммандо сыграли против планов генерала Бутлера. Лишившись связи с командованием в результате рейда гусар и зуавов на Генисарет, бородатые воины продолжили делать то, что умели — отстреливать врагов с выгодных позиций. Проигрывая тактически, они в целом выполняли замысел своего духовного и политического лидера — архиепископа Стааля, нанося максимальные потери врагу и оставаясь в живых.

Я вдохнул аромат иссушенных солнцем досок, пыльного полотна, медицинских снадобий и мужского пота, вслушался в стук колес по дорожным выбоинам, фырканье мулов и щелканье кнута, различил звуки гемайнского наречия и выдохнул: по крайней мере, я жив и — у своих!

— Есть кто живой? — голос из пересохшей глотки вылетал совсем скрипучий и сиплый, как старый патефон.

— Гло йа ин Год? — откликнулся кто-то.

— Еэр наам дие Вадер, ен Зин, ен дие Хейлиге Геес! — подтвердил я.

— Аминь! Вы всё время были в беспамятстве... Сейчас происходит эвакуация Генисарета за Лилиану, вы в безопасности. С нами вместе отходят иностранцы, а армия Федерации пытается пробить лбом стену в тридцати милях к востоку, вдоль Великого Трека, так что можете просто отдыхать и не нервничать. Если хотите воды — здесь есть фляга... Эй, Освальд, дай человеку флягу с водой!

— Хэйа даг! — сказал Освальд, послышалось шевеление, и в руки мне ткнулся сосуд из высушенной тыквы.

Глаза я открывать боялся — судя по жаре, за пределами фургона царил знойный день.

— Эй, герой-фехтовальщик! — раздался голос Феликса, — Возьми вот, тебе доктор Глазенап солнечные очки прописал!

Я сжал металлическую дужку пальцами, раскрыл очки и надел их на переносицу, а потом с опаской приоткрыл глаза. Ощущения были терпимыми. Я находился в классическом гемайнском фургоне с высоким тентом и красными крестами на бортах. На полу лежали раненые, которые в основном дремали. На меня доброжелательно смотрели два бородача: один незнакомый, наверное — Освальд, а второй, тот, который предлагал мне попить, оказался достопочтенным Петросом Гроотом, моим спутником во время путешествия из Зурбагана по Великому Треку. Он еще входил в состав натальской делегации на Конгрессе и был заключен в тюрьму вместе со своими товарищами: Бенхауэром, Кувоорденом и Винке.

— Минеер Гроот! — я был от души рад его видеть.

Он, оказывается, сразу меня не узнал, но теперь расплылся в широкой улыбке.