Тетрадь с гоблинами

– Ты что, снимаешь?!

– Не отвлекайся! Ты поймал?

– Вроде да.

– Теперь говори медленно: “Тень, уйди. Тень, уйди. Тень, уйди”.

Рома, щурясь, стал произносить заклинание. Я подошел к окну, отыскал удобный ракурс и подумал, что контент получается неплохим.

– Блин, – сказал Рома. – Мы ж забыли… Иннокеша.

– Не отвлекайся. Прогоняй Тень.

– А сколько еще надо?

– Не отвлекайся.

Иннокеша – наш учитель труда. Каждый день ровно в 14:00 он ходит в туалет. Ну, и писает. С чем связана такая пунктуальность – уму непостижимо. Еще пра-пра-выпускники обратили внимание на эту закономерность, и теперь все поколения школы хранят это уникальное знание, как рецепт вареников.

Я продолжал снимать. Все это напоминало театр абсурда, однако моя ироничность быстро стухла, когда я…

Я ощутил чье-то присутствие. Словно – раз! – и мы здесь больше не одни. Я подошел к Роме. “Тень, уйди, – шептал он, – Тень, уйди”, – словно в трансе. Я посмотрел в зеркало и обнаружил необычную вещь: руки Ромы не дрожали. Они застыли, точно у ледяной скульптуры, но зеркальный коридорчик ходил ходуном. “Тень, уйди, тень, уйди”, – шептал Рома, считая дверцы зеркала. Первая, вторая, третья, четвертая, вот пятая и…

Я упал на плитку туалета. Грохнулся на пол вместе с телефоном (благо удержал его в руках) – без причины, ни с того ни с сего.

– Ты чего? – Рома помог мне подняться. Зеркальце выпало из его рук и разбилось.

– Не знаю. Голова закружилась.

– Думаешь, все сработало?

– Должно, по идее…

– Не ударился?

– Все норм. Снимем финальный кадр?

– А что должно быть в финале?

– Ничего. Встань возле корфа.

Я отошел назад, включил запись, и тут сработал закон Мёрфи[9]: чуть повернув камеру, я увидел разъяренный взгляд. Иннокеша, наш учитель трудов, смотрел прямо в объектив.

– Мелкие тварюги! – заорал он, глядя на стену (которую в белый красил именно он), и взял Рому за ухо.

– Ай!

Я подбежал к ним, толкнул Иннокешу в бок. Тот выпустил Рому и повалился на стену.

– Бежим!

– Стоять на месте! – Иннокеша бросил руку вперед и ухватил меня за край рубашки. Я дернулся, побежал к окну, на счастье оказавшемуся открытым.

Рома стоял на подоконнике. Я схватил урну и бросил ее под ноги трудовику. Благодаря этому выиграл пару секунд, которых нам хватило, чтобы выскочить во внутренний двор школы.

– Бежим в актовый зал, типа мы фоткаемся и не при делах.

Шел конец учебного года. Вместо некоторых уроков проводились выпускные мероприятия. Сейчас наши одноклассники фотографировались на выпускной альбом. Сессия началась час назад, но, если не успеем – ничего страшного: альбом с легкостью обойдется без лица Ромы.

– Как думаешь, мы прогнали Тень? – спросил он.

– Я не знаю. Скорее всего.

– Дебильный Иннокеша. Вонючий. Он же не мог повлиять ни на что?

– Вряд ли. А ты чего застыл там? Что-то почувствовал?

– Ты о чем? Это ты застыл. Когда я говорил: “Тень, уйди”, ты смотрел на меня, как истукан, и не шевелился. Я даже отвлекся, говорю: “Ты ок?”. А ты просто смотрел в одну точку.

– Не прикалывайся.

– Я не прикалываюсь, это ты не прикалывайся.

– Я не прикалываюсь. Так ты почувствовал что-то или нет?

– Вроде да. Облегчение. Внутренний голос говорит мне, что все получилось.

– А если это голос Тени?

– Не смешно.

Мы пришли в актовый зал, где одноклассники разбились по кучкам: гоп-кучка Темы Крупного, кучка ботанов во главе с Угрюмовым, спортсмены и Степан (снимали какие-то сальто, видимо для “Послания”), кучка «змеиный клубок» и Алиса. Перед фотографом позировала Вера Тото. По лицу фотографа я догадался, что Вера просит ее перефоткать в восьмидесятый раз.

Одна пара репетировала выпускной танец на сцене под руководством классного руководителя Раисы Мельберновны. В этой паре была Аннет, моя тайная любовь. Она танцевала с мажором Пуаном, который смотрелся рядом с ней, как табуретка рядом с солнышком: нелепо, неправильно, абсурдно. Я успокаивал себя мыслью, что они не встречаются: этому у меня была масса доказательств. Но утверждать, что у Аннет нет кого-то еще, я не мог.

Я вздохнул. Такому оболтусу, как я никогда не танцевать с красоткой Аннет. Ее очаровательность так гармонировала со средневековыми портретами, развешанными на стенах, что я таял, как эскимо. А она, танцуя, даже не замечала меня. Смирись, Дима: отношения – не твое.

Я подошел к фотографу в тот момент, когда Тотоева медленно и томно проговорила: “Ну ла-а-адно, пусть будет э-эта”.

– Давайте меня, – я сел на стул.

– Вообще-то я следующий! – сказал Угрюмов.

Угрюмов, в принципе, не угрюмый, но всё равно всех бесит. Потому что ботан. Люди, вкалывающие ради оценки, напоминают мне принтер: тот тоже делает, что скажут, а результат – черточки на бумажке.

– Отстань, Угрюмов. У тебя рубашка мокрая, – ответил я. Правда, Угрюмов был в футболке, но это если придираться.

Со мной справились в один дубль. На фото я даже улыбнулся (уголками губ вниз) и слегка моргнул глазом. Но мне не захотелось отнимать время у самого себя: нужно было еще попялиться на Аннет.

– Как оформим вашу карточку? – спросил фотограф, худощавый мужичок в бейсболке.

– Что?

– Карточку вашу как оформим?

– Оформите ее моей фотографией.

– Смотрите: возле каждого ученика идет индивидуальное оформление в стиле специальности, которую он выбрал.

– А.

– Какую вы выбрали?

– Маг.

– Прошу прощения?

– Волшебник.

– Может, лучше юморист?

– Может.

– Слушай, – он вдруг перешел на «ты», – мне по барабану: я запишу хоть волшебник, хоть динозавр, хоть покемон – только ты потом не сможешь исправить альбом, он тебе на всю жизнь.

– А если я скажу “почтальон” и это будет на всю жизнь, то нормально?

– Нет, ну…

– А если “Фотограф на выпускных”? Вы как себя подписывали в альбоме?

Мужичок на секунду замолчал, вылупившись на меня почти идеально круглыми глазками (глупенькими, навыкате). Потом подозвал Угрюмова и сделал вид, что меня нет. А я услышал реплику, произнесенную самым неприятным голосом в мире: «Позорище, Каноничкин», – голосом завуча.

Я повернулся. Дородная женщина, которую боялась вся школа, смотрела на меня в упор; над ее глазами вздымались колючие дуги бровей. Рядом с завучем стоял Иннокеша.

– Здравствуйте, Маргарита Константиновна! – сказал я добродушно, но на части, где “…вна” почему-то проглотил слюну, а вместе с ней – окончание отчества. – А мы тут фотографируемся.

– Молчать!

Я вздрогнул. Все умолкли и покосились на нас.

– Вы бессовестный и негодный ученик.

– Почему вы так говорите, Маргарита Константиновна?

– А что это вы делаете вид, что ничего не понимаете? Дурака корчить из себя у вас лучше всего получается, а, Каноничкин? Дебила корчить из себя, да? В этом вы мастак. А чтобы написать заявление на тест – тут уж надо мозгами подумать – не ваша история.

Этого следовало ожидать. По какой бы еще причине она на меня наехала. Но неужели нельзя все высказать наедине, без лишних ушей?

– В шестом классе вы были олимпиадником. В седьмом о вас написала районная газета. А теперь в школу приходит выговор от министерства образования – за то, что способный ученик скатился!

Тут тренд, который задала завуч, поддержали мои одноклассники.

– Кто способный-то? – вопросил Тема Крупный.

– Каноничкин вроде… – ответила Алиса.

Они засмеялись. Я сделал шаг назад, нотация завуча набирала децибелы. Она всегда так, когда заводилась, по нарастающей, – пока не начнет закладывать уши и гореть от стыда и гнева лицо.

– Ваш одноклассник Угрюмов ездил и в Москву, и в Бухарест, и в Киев на международные олимпиады. Даже по химии!

Угрюмов гордо поднял подбородок.

– А вы – что? С таким отношением вам не светит выехать даже за пределы Орвандии, да и работу не найдете интереснее, чем водитель трактора. Да! Вот так! Водитель трактора, Каноничкин!

9

“Если что-то плохое может произойти, то оно непременно произойдет”.