Страница 5 из 6
Но… не бывает таких чудес. Пень уже был когда-то, – и молодым, и зелёным, и даже вполне себе привлекательным дубом. Срезавший его по ошибке лесник, долго сокрушался, и ещё дольше стыдился показываться на глаза в том участке леса, где безотрадной прорехой зиял пень. И вот однажды, когда, задумавшись, лесник свернул на смущавшую его совесть тропинку, то, вместо сгнившего пня, увидел окружавшую его молодую поросль, что, обгоняя друг друга, стремилась вверх, к солнцу. Крепкий, седой, с перламутровым налётом пень, не отпускал далеко от себя дубки, а те, прижавшись к нему спиной, понемногу росли, мужали, и, расступаясь чуть-чуть в стороны, теснились вокруг могучего корня, дабы не дать его больше в обиду никому.
Любуясь этой наивной, искренней, юношеской отвагой, лесник отёр со щеки заплутавшую среди морщин слезу, и то ли расслышал, то ли с облегчением пробормотал сам:
– Прощён.
Это ли не важно, – истомив себя муками совести, найти отраду милосердия там и тогда, где этого не ожидаешь никак.
Пора бесстрашных
Поверхность луж мерцает слабым, едва заметным прозрачным огоньком. Её прохладный трепет обманчив, но очарование чистоты столь притягательно, что редко удержится кто, чтобы не вступить в их воды, не коснуться или хотя бы не заглянуть.
А там – плещутся без опаски перламутровые, чуть раскрашенные простым карандашом облака, и наивный, искренний, тот самый – сущий голубой свет, покрытый лаком воды так хорош, что не знаешь – чем любоваться приличнее: самим небом или его вольно приукрашенным отражением.
Солнце льнёт к земле, греет её своим горячим дыханием, а заодно, разглаживая тёплой рукой, наклеивает на стены домов, заборы и шершавые влажные стволы деревьев заготовленные с осени листочки. В них – обещание скорого лета и зноя, который, навязнув в зубах, будет томить не хуже мороза. Но холодный спорый весенний ветер спешит навести порядок, и срывает листы, разозлившись пуще обычного. «Негоже погонять случаем», —не без резона считает он. Отвлекаясь рассуждениями о том, чему суждено быть, можно не успеть прочувствовать так, как следует то, что бьётся, созвучно сердцу земли, теперь, в это самое мгновение.
Оранжевые, в чёрных веснушках, жучки, обронённые там, где минуту тому назад лежал снег, нежатся в снежных парах, и, растирая промеж лопаток солнечный свет, делаются наряднее, ярче, краше. Созерцание округи, усыпанной ими, словно крошками румяного пирога, заставляет улыбаться неподдельно и безотчётно, как на исходе младенчества. Каждая из божьих коровок – капля радости, источник утешения и напоминание о текущей мимо пучине жизни, в которую необходимо ступать, не думая о том, насколько холодны её потоки.
Солнце, раскачиваясь едва заметно, распаляется всё сильнее, темнея сдаётся наст, а чёрная, сочная, непросохшая колея дороги, жонглирует конфетти солнечных зайчиков, тревожа нервы и без того возбуждённых об эту пору котов. А мухи, не жалея тугих ещё пружин своего завода, зудят солидно и коротко перелетают с ветки на ветку, не обращая внимания на синиц, осоловелых от жданного тепла.
Весна – пора бесстрашных. Тех, которые безоглядно пускаются по течению, принимая свою участь такой, какова она есть или устремляются ей наперекор.
Чепуха
Оранжевые стружки карандаша моркови, крахмалистые, скользкие дольки картофеля, золотистые лепестки луковой шелухи, горьковатые поросячьи хвостики солёных огурцов… Косуля издали вдыхала этот, столь непохожий на аромат подмороженной травы, да мха, запах, и от того спешила, ибо была голодна.
Прежде, когда, бывало, лесная козочка обкусывала леденцы почек с кустов или сдирала шершавые полоски мха, что щекотно вязли на языке, она отлично понимала, что это всё, чем можно пообедать зимой. Но однажды, спасаясь от охотничьих собак, вместо того чтобы бежать в чащу леса, косуля с перепугу перепутала тропинки и ближе обыкновенного приблизилась к человеческому жилью. Вот тут-то она и познакомилась с неведомыми доселе вкусами. Переждав погоню и дождавшись наступления сумерек, косуля, оттолкнулась от наметённого у ограждения сугроба, легко перемахнула во двор, и оказалась подле вкопанной в снег бочки, из недр которой шёл непостижимый, притягательный запах. Бочка была заперта наваленным на её крышку снегом, и, сколь косуля не пыталась добраться до содержимого, ей это так и не удалось.
– Ты видел, она, бедняга, копала снег, чтобы полакомиться шелухой и шкурками.
– Да… насыпало снегу в лесу знатно, немудрено, что она пыталась отыскать что-то съестное тут. И ведь не побоялась!
– Ну, ды-к, поставим ей мисочку у забора, и все дела. А то попробует перепрыгнуть ограду в другой раз, да поранится ещё, чего доброго.
– Так и давай!
Сырая осина пахнет смесью севильского апельсина и цитрона. Косуле хорошо знаком горьковатый аромат податливой коры этого дерева, но, за зиму она успела привыкнуть к сладкому вкусу моркови и блестящим, похожим на иней узорам из кристаллов соли на скибах8 хлеба. Посему, пока ещё не совсем стаял в лесу снег, она побудет тут, неподалёку, в виду доверху полной миски и утоптанного овражка подле забора.
Тень птицы, нарисованная на изломанном влагой картоне земли, пролетела сквозь стелющуюся по низу сень дыма печной трубы. Барабанная дробь капели, с оттяжкой и без, с усилием и расслабленно, – но, минуя начало и конец, сквозь мечтательно поднятый к небу взгляд. Сколь длиться ему ещё? Покуда хватит мочи? А её достанет насколь?
Клочьями мокрого хлопка, прячась в сумерках мест, куда не проникают солнечные лучи, изнемогая, ждёт ночи снег, чтобы отдышаться и окрепнуть.
Весна горячими ступнями шагает по крыше, так что слышно, как, под тяжестью несметных её забот, проминается та – гулко и звонко. Гипсовая черепица податлива мЕне. Она терпит до последнего, и, перенимая теплоту, натягивает одеяло солнечного света до самого подбородка. Впрочем, всегда отыщутся те упрямицы, что, крепясь и хмурясь, стынут подле расслабленных уже соседей, а после лопаются от сдерживаемого негодования, – надвое, натрое или вовсе – в крошки, совсем… И смывает их первой же весенней грозой вниз, последним напоминанием о минувшей зиме.
К счастью, шум падающей черепицы не испугает лесную козочку. К этому времени она давно уже будет гулять по лесу, и, перебирая мягкими губами нежные побеги кисленькой лесной петрушки9, фыркая носом притворно брезгливо, станет шептать соседке на ухо про то, что «бывало, едала и послаще этой чепухи».
Очарованный случайностями
Грязная мыльная пена снега, намытые оттепелью обломки веток, похожие на обгоревшие спички для камина, сизый раскисший, обкусанный птицами со всех сторон изюм, растоптанные половодьем следы… Субтильные златоглазки, словно барышни, задрав повыше прозрачные юбки, брезгливо прикрывая глаза и стараясь не дышать, пробираются мимо измождённых, с обтянутыми скулами виноградин. Им, флёрницам10, хорошо! Отсиделись зимой в тепле, а ягодки-то ощутили на себе нервность осенних ливней, нарочитую нежность снегопада, вкрадчивость метелей и продирающие до самой мелкой косточки морозы. И, если оказались ещё не съедены голодными птицами, как чувствуют себя теперь? Кем?!
Их измучили, ими пренебрегли. В чём провинились они? Неужто зря старались впитать виноградины всю сладость медового солнечного света и тёплых, любопытных летних слепых дождей?
8
кусок, ломоть
9
Купырь лесной (Anthríscus sylvestris), его листья похожи на листья моркови
10
лат. Chrysopidae