Страница 13 из 37
А в будущем, выйдя в отставку, заняв хлебные места во флотских ветеранских организациях, эти моральные уроды начнут проповедовать о каком-то мифическом флотско братстве. Но это будет в далёком будущем, а сейчас Лёхе Давыдову, надо было занять свой боевой пост, щит с пультом управления внутри-трюмной механизацией и контролировать процесс погрузки-разгрузки боезапаса и продовольствия, которое надо было перегружать на тележки и опускать на лифтах в складские помещения, где этот груз уже приниматели кладовщики-баталеры. С некоторыми из них у Лёхи сложились довольно тесные отношения — они уже напросились на то, чтобы он набил им наколки. Процесс очень длительный и довольно болезненный, набивалась наколка иголками, но и тем не менее, желающих было хоть отбавляй. Он даже набивал наколки некоторым штабным офицерам, которые придавали тем сухопутным воякам, бравый флотский вид. После того, как с девятки ушёл Семенихин, который не только был художником, но и набивал наколки, Лёха остался пожалуй единственным татуировщиком на всю бригаду УВФ. Возможно его поэтому и не посадили в дисбат.
Прошло некоторое время и некоторые жёны флотских офицеров стали перешёптываться, что у одного из котр-адмиралов появилась шибутная наколка — на его причинном месте поселился озорной дракончик, чья открытая пасть венчала головку члена. Дракончик озорничая дурачился и просил его поцеловать. Некоторые дамы, поддавших на просьбу дракончика, говорили, что после того, как дракончик появился на хую у контр-адмирала, у того он в разы увеличился и усилилась потенция, чем контр-адмирал очень гордился и похвалялся среди членов элитарного международного клуба адмиралов. Некоторые адмиралы прослышав за такую новость стали прилагать неимоверные усилия, чтобы вычислить татуировщика и набить, и себе такого же татуированного озорника.
А виновник всего этого этого международного кипеша, спокойно нёс вахту у пульта управления, пытаясь аккуратно запихнуть шестиметровую торпеду с ядерной боеголовкой в трёхметровую шахту грузового лифта. Несмотря на все усилия ракета в лифте не помещалась. Был вызван командир корабля капраз Батурин. Он пришёл вместе со старпомом и посовещавшись они решили загнать тележку с торпедой в тупик и принайтовать её намертво к палубе. Сказано — сделано.
И тут же появились желающие покататься на ней и пофотаться. Не каждому военному выпадает шанс сфотаться верхом на торпеде, да ещё и с ядерной боеголовкой. Пришлось их разгонять пугая лучевой болезнью и импотенцией. Не действовало. Где там та импотенция, а торпеда — вот она рядом. Пришлось её разнойтовывать и катать на ней особо избранных. Не удержался и Лёха — сделал и себе пару кружков по палубе «Березины». Торпеда была большая в диаметра, сидеть на ней было неудобно, да и пахла она неприятно, но вброс адреналина был конкретный. Лёха потом ещё не раз по синьке на ней катался сам и катал своих друзей. Жалко, что потом те фотографии вместе с эскизами и картинами, у него украли замполит с начальником мастерских ПМ-138. Наверное пронюхали, что Лёха волынил с их женами. Обнаглевние в край крысы, привыкшие видеть в матросе бессловесное быдло — никакого понятия о порядочности и офицерской чести.
Благодаря слаженным действиям команды ВТМ и всего личного состава корабля баржи были к утру разгружены и уложены в складские помещения. Умели моряки работать — этого у них нельзя было отнять. За этими погрузками-разгрузками Лёха забыл о том, что его ждали на ПМ-9. Он целый день отсыпался и только проснулся к ужину. Зайдя в столовую он без аппетита съел отбивную, которая плавая в подливе, возлежала на картофельном пюре, запив всё это двумя кружками компота. Пюре с отбивной правда была с офицерского камбуза, но как Ривадзе был с годок с девятки, с кем он был на двух боевых службах и тот иногда подкармливал своих годков. На «Березине» было два камбуза. На одном товарищам офицерам готовили всё по меню, как в ресторане, а на втором из продуктов попроще, типа сухой картошки и кислой капусты, готовили еду для мичманов и матросов. И конечно же никто вместе не ел — товарищи офицеры изволили кушать со слугами-гарсунщиками и меню в отдельной кают-компании, а остальной экипаж принимал пищу в столовой за баками (столами) которые вмещали десять человек. Обычно в начале бака сидело два годка, за ними два три подгодка, а дальше салабоны, караси и салаги. В первом блюде (борще) годкам и подгодкам полагались годковские мослы, двойной гарнир второго блюда и весь белый хлеб. Остальным всё, что осталось. Это не было дискриминацией или унижением человеческого достоинства, просто старослужащие матросы два года сами так питались и ломать флотские традиции на себе они не собирались.
В офицерский бачок не впадлу и плюнуть
— В наряд на камбуз завтра 28 января заступают — матросы Полторацкий, Лосев, Ефременко, кок — старший матрос Ахалая, старший наряда — старший матрос Дигавцов. Дежурный по кораблю — мичман Шепель. Экипаж — равняйсь, смирно, разойдись!
Капитан-лейтенанта Суханов, который проводил вечернюю проверку, развернулся и пошел по качающемуся и извивающемуся змеёй коридору ПМ-9 в библиотеку, где он в своё свободное время терзал струны на электрогитаре, пытаясь сыграть что-нибудь из репертуара Битлов или Высоцкого. Бесполезно. Ему не то, что медведь на ухо наступил, он туда ещё и выссался. Полный профан, как и теспивающиеся лабухи, что лабают в кабаках и на танцплощадках под три блатные аккорда: «Ван, ту, фри мы советские Битлы, счаз с Иваном и Петром камчугезу вам споём... Гоп, хуй в лоб...» Единственное различие, что он носил мундир капитан-лейтенанта советского флота и терзал электрогитару, исключительно, только для собственного удовольствия, а кабацкие лабухи беспробудно бухали и мучили своей лажей посетителей.
На корабле многие матросы играли на гитаре, старший матрос Дигавцов, даже окончил музыкальную школу и лабал, до службы на флоте, в ансамбле, но играть с Сухановым он категорически отказывался. «Лучше дрова пилить на пилораме, чем слушать музыку того шульберта». Высказался он в кругу своих годков, но кто-то донёс его слова Суханову и с тех пор, тот ему мстил и постоянно ставил Дигавцова в наряд на камбуз.
Была ещё одна веская причина, по которой Дигавцов регулярно заступал в тот наряд. Плавмастерская после ремонта в Польше, в декабре 1976 года вышла из Балтийска на боевую службу. Задача была поставлена перед экипажем довольно сложная — необходимо было под своим кораблём провести подводные лодки Северного флота, через проливы Па-де-Кале, Ла-Манш и Дарданеллы в Средиземное море. Зимой эта задача оказалась довольно сложной: налетевший ураган в Бискайском заливе проверил экипаж на стойкость и морскую болезнь. ПМка, имевшая плоское дно, начала скакать по гигантским волнам, как парализованный инвалид на американских горках, грозясь сделать оверкиль. Плохо было то, что больше половины личного состава, с зелеными лицами, тут же выбыла из строя и прописались у дучек и шпигатов, пугая утробным рычанием Ихтиандров. Пришлось тем матросам кого не свалила с ног морская болезнь нести дополнительные вахты, Дигавцов был одним из них и он, матерясь, тянул лямку за двоих.
Корабль быстро провонялся рвотой, но выйти на верхнюю палубу не представлялось никакой возможности и не, потому что двери были задраены намертво, а потому что гигантские волны, проходя по верхней палубе от бака до юта, сметали на своём пути всё, что было плохо принайтовано. До жути красивое зрелище, если смотреть на это с ходового мостика... корабль медленно вгрызается в водяную гору, огромная масса пенной воды с грохотом проходит по верхней палубе и после того, как корабль падает с водяной горы в бездну, корма на гребне волны зависает в воздухе и лопасти винта начинают молотить пустоту. Корабль начинает скрипеть и трястись как припадочный, а коридор изгибаться змеёй. Кажется, что ещё немного и корабль развалится на куски. В такие моменты и приходит вера в Бога. Недаром ведь говорят: «Кто в море не ходил, тот искренне Богу не молится».