Страница 6 из 15
– Какой Жорик, Алла?
– Женииих мой. Жооора!
В калитку вошёл большой, просто-таки огромный мужчина с добродушной детской улыбкой и кудрями, с румянцем во всю щёку.
Алка повисла у него на шее, болтая ногами, она враз забыла идти писать заявление.
Поздоровавшись с Галей, Жора присел на два стула сразу и рассказал, что с ним приключилось по дороге к любимой Аллочке.
Не доезжая трёх километров до деревни Дубки, где всё это происходило, кстати.
На дорогу откуда-то из оврага выполз мужик и, покачиваясь, пошёл прямо на машину, не видя ничего.
Жора остановился, спросил мужчину, куда ему надо.
Тот был весь поцарапанный, в репьях и с отсутствующим взглядом.
– Мужик, ты откуда? – спросил Жора.
– Оттуда, – кивнул куда-то назад мужик.
– А куда тебе надо?
– Туда, – опять кивок в неизвестность.
На все вопросы мужчина отвечал «не помню» и «не знаю».
Усадил в машину и отвёз в больницу его, – говорит Жора.
– В какую?
– Да в вашу. Там его признали. А он ещё такой приметный, мужик-то. У него один глаз карий, а другой – голубой, никогда таких не видел…
– Василий, – в один голос вскрикнули женщины.
– Ага, так его врач и обозвал.
А дальше Галя привела ничего не помнящего Василия домой, всё пытаясь помочь обрести ему память.
Прошёл месяц, у Василия закончился больничный.
Он вспомнил, что работает, где работает, как работает, Галю вспомнил, что жена его любимая, детей… И так, по мелочи.
Остальное напрочь забыл.
Стал Василий спокойный, покладистый. С мужиками не пьёт, всё по дому что-то делает.
Пристроил ещё полдома, книжки читать стал, совсем другой человек…
– Вася, – спрашивает Галя, – а где ты был всё это время? Не помнишь?
– Отчего же, помню, Галя. Это я что другое не помню, а это помню…
– Ну?
– Я сквозь землю провалился, как ты мне и сказала, тысячу лет на мне рогатые ездили…
– Ой, Васенька! Как тысячу лет?
– А вот так, воду возили, дрова там…
– Да тебя не было только одну ночь…
– Ага, это, по-вашему, по-земному, одну ночь, там тысяча лет прошла.
– Ооой. Прости ты меня, Васенька, ой прости…
– Ладно, чё уж. С родственниками зато встретился…
– С какими, Вася?
– Да тёща в соседней упряжке была…
– Тьфу на тебя, мама живая.
– Ну это мне будущее показали… Швыдко так бежала, задом подкидывала, что твоя лошадь… Но черти сказали, что долго её не будут держать там, так, лет с сотню тысяч.
– А потом, Вася?
– А потом в рай, всё как положено…
– Ооой.
– Угу.
Утром к Василию подошёл Пашка.
– Бать, я вчера нечаянно слышал, как ты мамке про чертей рассказывал. Может это… в больницу съездим? – зашептал он отцу на ухо.
– Цыц, Пашка, – шепчет Василий в ответ, – цыц, я что матери скажу? Что надрался я самогонки да уснул в логу, а проснулся – понять ничё не могу, пошёл куда глаза глядят…
– Стыдно было признаться, что вот как алкоголик. Да и надоело что-то мне, Пашка, всё… Вот решил новую жизнь начать… Только смотри, Пашка… молчи…
– Ладно, бать. Но точно ко врачу не надо?..
– Иди уже, а то самому врач понадобится.
А вечером тёща прискакала, уж кругами-кругами вокруг Василия ходила, пирогами да блинами потчевала.
С Галей переглядывалась. А Василий пироги ест да газетку читает.
А потом в ноги Васе бухнулась.
– Замолви за меня там словечко, зятёк милый.
– Где? – подавился Вася пирогом.
– Ну, у своих там, не хочу воду с дровами возить, угу.
– А, не, не могу.
– Отчего же, Вася?
– Ну что заслужили, то и получите.
– Поговори.
– Неее, не могу. Ведёте себя плохо. Тестя притесняете… Меня…
– А если не буду?
– Вот тогда и поговорю…
И опять за газету взялся.
Тёща перекрестилась, отвесила зятю поклон и пошла учиться новой жизни.
В этом новом коттеджном посёлке
В этом новом коттеджном посёлке, недавно отстроенном на берегу искусственного пруда, стали, не сговариваясь, селиться люди одного возраста и примерно одного достатка.
Одинаковые домики, одинаковые постройки, одинаковые посадки, только разные судьбы.
Яков Георгиевич Коптунов слыл человеком умным, добрым, сердечным. Все это знали, и все, не сговариваясь, выбрали Якова Георгиевича своим предводителем.
Так, чисто номинально, конечно, ни в каких документах это не значится, да и какие документы, просто так решили.
Себя жители посёлка Изумрудный лес, (Название-то какое, а?) называли «новые дворяне».
Это был не весь посёлок, а, так сказать, первые поселенцы. Шесть семей.
Остальные, поселившиеся в более позднее время, в этот избранный круг не входили.
Новые дворяне вели трудовую деятельность в большом городе, уезжали рано, возвращались поздно, важно сигналя, если вдруг не открываются ворота ограждения, что высилось по всему периметру посёлка, захватывая кусок изумительно зелёного леса, прозванного в близлежащих посёлках Изумрудным и давшего название месту проживания новых дворян.
Выходные они проводили замечательно.
Могли собраться у кого-то одного в доме, размышлять о музыке, искусстве, литературе, все были среднего возраста, у всех остались кое-какие знания из той ещё, уже несуществующей страны школы.
Предводитель нового дворянства был чертовски привлекателен, он напоминал чем-то молодого Михалкова – умные глаза, немного ироничная улыбка, голос, ах этот голос…
Многие дамы этого нового общества были бы не прочь послушать этот бархатный, завораживающий голос.
Он никогда никого не осуждал, был достойным семьянином, да и разве мог бы человек с такими внешними данными, с такой чистой, незапятнанной репутацией, с таким отношением к своей семье, к своей супруге и окружающему миру, разве мог бы он быть подлецом, лжецом или невеждой? Нет, конечно. Иначе не стать бы ему предводителем нового дворянства.
Итак, был обычный субботний день.
Мужчины, одетые по случаю, курили сигары и потягивали виски.
Яков Георгиевич сидел в кресле, немного развалившись, и рассказывал какую-то занимательную историю, которую он привёз из очередного путешествия, куда он ездил со своей семьёй, – не то в Танзанию, не то ещё в какую экзотическую страну.
Верные товарищи Якова Георгиевича слушали и кивали головами, звучала тихая музыка, всё располагало к культурному отдыху новых дворян, к этакому светскому вечеру.
Лето, тепло, поют цикады, в открытые окна ветерок доносит запах шашлыка и музыку, что слушает простой люд.
Предводитель морщится, и один из представителей сих достойных граждан встаёт и просто закрывает окно, мир и порядок вновь воцаряются в комнате, дальше опять журчит прекрасный голос прекрасного предводителя.
Вдруг раздаётся какой-то шум, недовольные голоса, кто-то пытается прорваться в комнату отдыха избранных мужчин.
И кому-то это удаётся. На пороге стоит женщина, на вид селянка: суровый взгляд, трико, закатанное до колен, обтягивает стройные ножки, полосатые носочки и блестящие галошики, сверху белая футболка, обтягивающая немаленькую натуральную грудь, на голове повязан белый платок, едва держащийся на макушке. Женщина довольно-таки мила, даже красива – той, натуральной красотой без вывернутых губ и нарощенных ресниц.
Суровым взглядом окинув сих достойных господ, женщина останавливает взгляд на одном из них, как раз на том, что закрыл окно, тем самым не дав запахам шашлыка и звукам музыки ворваться в этот тихий рассадник учтивости, воспитанности, культурности и прочая…
Женщина с силой отклоняется назад и достаёт, как фокусник, откуда-то из-за спины девчонку – ну как, девчонку – девушку, видимо, тоже селянку, имеющую явное отношение к женщине, потому что девушка – точная копия той, постарше.
– Этот? – тыкает она пальцем.
– Да, – шепчет девчонка.
Тот, на кого показали, вдруг съёжился, глазки забегали, он начал что-то мычать.