Кожа стала чувствительной и такой нежной, как у младенца… как шелк, и… у него исчезли вообще все волосы на теле.
Прохладной мазью он намазался с ног до головы, потом из другой баночки — точно, как указано — намазал место, где должны быть брови, ресницы и голову.
Ужин принесли через тридцать мгновений — поднос, на котором стояла одинокая пиала с горсткой риса и кувшин чистой воды.
Ему надо потерпеть эти издевательства три дня. Потерпеть всего три дня, делая вид, что он готов выполнять каждый из глупых приказов. Потому что так сказал господин-в-кресле перед отъездом — он подслушал.
«Через три дня сила укрепится. Но нельзя удаляться далеко от источника. Прикажи перевести его в спальни на первом — так он будет ближе к алтарю… Через три дня снова измерим потенциалы внутреннего круга, а там уже решу, что делать».
Замерять не надо было — Коста жил со своим вторым кругом столько зим, и сразу мог сказать, что уровень силы — вырос. Ненамного — целители не намерили третий круг, но — вырос. И однозначно вырастет ещё больше. Старик Хо всегда говорил — будет расти он, и вместе с ним будет расти его сила. Ненамного, но ему хватит.
Но, чтобы сила прижилась, стабилизировалась — ему надо провести здесь три дня. Целитель обещал всего третий круг в итоге, но ему хватит.
Но… это больше не радовало.
Коста подошел к окну и подергал прутья — зарешечено. В сером вечернем сумраке птицы закладывали круги в небе. Свободные. Неудержимые. Имеющие власть и волю лететь туда, куда зовет их душа.
Небо не знает путей — только ветер и крылья. Он же — тот, кто никогда не сможет улететь.
Да и куда? Куда ему лететь отсюда?
Какая разница — северный предел, южный, острова… он везде чужой и везде лишний. Фу, Арры, Вонги, Хэсау — всё одно. У него нет места, которое можно назвать домом. И нет того, кто ждал бы его — хоть где.
Если бы его кто-то ждал — он бы нашел выход. Он бы справился. Он бы придумал, извернулся, сбежал, смог.
Но ему некуда бежать и не к кому стремиться.
Пробитая насквозь ладонь заживала. Повязки меняли исправно вместе с целебными мазями. Связки не пострадали, и он уже чувствовал, что скоро сможет привычно сгибать пальцы.
Держать кисть правой это не помешает и сейчас — нужно только найти пергаменты и тушь…но… рисовать не хотелось.
Он — устал.
Все равно он закончит жизнь или на очередном аукционе, или получит метку на шею. Его заклеймят, как вассала или раба. Зимой раньше — зимой позже, какая разница.
Какой смысл бороться — он не сможет ничего изменить. Мир так устроен.
Он не виноват, что родился таким. В мире, где право каждого определяется свыше местом рождения. В мире, где считают по головам и меткам на руке — сколько голов в клановом стаде.
Коста ещё раз подергал решетки на окнах, проверил дверь — заперто, съел скудный ужин, и, закутавшись в покрывало, уснул тревожным сном.
Поместье Фу, второй день «приведения в порядок существа для представления в приличном обществе»
— Неплохо… совсем неплохо… не то, что я ожидала, но на глаз, без проверки и диаграмм плетений, не мудрено ошибиться в пропорциях… нужно уменьшить количество корня зластоцвета и орехового семени… и попробовать ещё раз…вопрос в том, сколько будет держаться стабилизатор и как рассчитать дозу, — бормотала госпожа Эло, бесцеремонно поворачивая его из стороны в сторону, щупая отросшие за ночь на два пальца волосы, и тянула кожу.
Как он не заорал утром, когда проснулся и подошел к зеркалу, Коста не понял.
Но он не заорал. Когда увидел в зеркале смуглого, почти до черноты южанина, с кожей цвета темного ореха. С густыми черными бровями и ресницами… чернющими и длинными — таких у его не было отродясь. Волосы — тонкие, мягкие, как цыплячий пух, шелковистые, черные — отросли на целых два пальца за ночь и торчали в разные стороны. Голова — нещадно чесалась. Шрамы… истончились. Даже те, которые он получил в детстве. Почти истаяли, превратившись в тонкие едва заметные нити.
Это — не он, и одновременно — он.
— Неплохо… Убавить на два камня, пометь, — скомандовала госпожа Эло служанке, а потом перевернула его ладонь, провела подушечкой пальца и поморщилась. — До сих пор грубые. Нужно исправить.
Тридцать мгновений спустя
Ноги парили в тазике на полу. Руки — в чаше на столе. Лицо щипало и неприятно стягивало, потому что него нанесли густую вонючую маску травяного цвета толстой кисточкой и запретили улыбаться, двигаться и говорить.
Он и не говорил. Потому что всё, что он мог сейчас сказать, нельзя произносить в обществе женщин.
Одна служанка полировала и подтачивала ногти на одной руке, вторая на другой, стараясь не задеть повязку на ладони.
Косте казалось, что с него опять содрали кожу заживо, так резво они терли и разминали, терли и разминали каждый сустав.
Экзекуция была закончена к обеду. С него сняли мерки, служанки ушли, а его опять направили в комнату под домашний арест.
Госпожа удовлетворилась только через три дня. Когда Косте уже начало казаться, что на его теле не осталось ни одного живого места.
Маски на лицо — утром, в обед и вечером. Лечебный массаж с мазями. Маска для волос. Маска для ресниц. Ванночка для рук. Ванночка для ног. Бадья с эликсирами раз в день.
Странные бабы причесали его и натерли душистыми маслами с ног до головы, переодели в подогнанную по фигуре одежду.
Скудный рацион так и не увеличили, но зато разрешили покидать комнаты, после того как вставили серьгу-камень в правое ухо.
Кололи нещадно и больно.
Точнее злобная Сира предоставила ему выбор — сидеть в комнате под замком до приезда Главы, или — закрепить артефакт, регулирующий силу, и посещать сад, свиточную-библиотеку и домовые постройки.
Слово «свиточная» вспыхнуло в голове ярче сигнального артефакта, и Коста согласился.
Голубой камень не ощущался опасным — это не печать, вырвать серьгу с уха он сможет в любой момент, если решит, что Фу хотят навредить ему.
Если это — позволит ему изучать дом, он — потерпит.