Страница 39 из 53
– Это клевета. Я. Ничего не знаю, – резко ответила мать. – Ничего. Не. Знаю.
– Ладно, – мое дыхание от шквала эмоций, которые обрушились на меня, стало поверхностным, прерывистым.
Переварить прочитанное и услышанное удается не сразу. Как и подавить эмоции.
– Есть еще что-то? – сурово кошусь в сторону Аркадия.
– Есть. Вот в этой папке – некоторые подробности, обличающие заговор против вашей жены. И в телефоне у Ксении Михайловны осталось кое-что, но она не успела мне переслать. Думаю, дальнейший шаг к действиям будет после того, как Ксения Михайловна поправится.
– Об этом будем разговаривать позже, – буркнул адвокату. – Ничего, если я возьму?
– Извините, но оригиналы я оставлю себе. Эти документы Ксения Михайловна оставила мне. Я как ее адвокат…
– Ей не нужен адвокат, – обрываю напыщенного гуся.
– Это не тебе решать, – тут же вступается Аркадий. – Ксюша как выйдет — сама решит, кто ей нужен, а кто нет.
– Я вам могу скинуть сканы на почту, или же могу прислать все в фото.
– Черт! Зачем усложняешь? Я же сказал, что не будет никаких судов…
– Игнат. Не гони паровоз. Еще раз повторюсь – это не твое дело. Это дело Ксюши. И только ей решать.
– Да, чтоб тебя! Ладно, – сдаюсь, потому что чувствую, что еще немного и у меня сорвет башню. – Присылай фото. Только прямо сейчас.
– Игнатушка, – мямлит мать.
Я ей помогаю встать. Сжимаю локоть.
– Ну, что замер? – жестко обращаюсь к Аркадию. – Говоришь, что по пути, так поехали. Сначала домой заедем, а потом в больницу.
– Ну, я же это так сказал. В шутку. Больница, в которую забрали Ксюшу, находится совсем в другом месте.
– А мне не до шуток, Озимков. Так что давай. На выход.
Толкаю Аркадия в плечо. Озимков сжимает челюсть. Играющие желваки отчетливо видны на скулах. Злится. Ненавидит. А мне плевать. Его одного к своей жене я пущу. Только через мой труп.
– Это правда? – сухо спрашиваю и в напряжении застываю в ожидании ответа. Сжимаю руль до белых костяшек на кулаках. Ну, же, – про себя подгоняю.
Даже не глядя на мать, я чувствую, как она начинает нервничать. Ее глубокое дыхание становится прерывистым, учащенным.
– Я не понимаю, о чем ты? – отвечает, не поворачивая головы в мою сторону.
– Хватит ломать комедию, мам, – не сдержавшись, хватаю мать за запястье, тяну на себя.
– У тебя вообще совесть потерялась, Игнат!? Не смей меня трогать! Отцу все расскажу!
– Мам, ты чего? – ошарашенно смотрю на нее.
– А ничего! Все! Сил моих нет! Делай все, что хочешь! Хочешь, живи с этой своей оборванкой! Хочешь, живи без нее…
– Мам! Прекрати, – одергиваю мать. Меня всегда бесило то, в каком ключе мать говорила про Ксению, вот и сейчас никак не успокоится.
– Не прекращу… Не прекращу, – с вызовом бросает мать, повышает голос. – Я столько лет положила на то, чтобы вас развести. И что, все зря?!
– Развести?! – переспрашиваю.
– Да. Игнат, ты не ослышался. Да я эту стерву терпеть не могла. Ни ее, ни ее мамашу. От этих двух наглых приживалок у меня кровь в венах сворачивается. Ну, зачем, зачем ты так надо мной издеваешься, Игнат? Ведь я люблю тебя. Хочу тебе всего самого лучшего. Кристина такая девочка хорошая. И тебе под стать. И образование. И деньги. И положение. Все есть у ее семьи. А ты представляешь, каким бы это стало подспорьем нам с папой в старости? Ведь до нее недолго осталось, Игнат! Я несколько лет переписывалась с Кристиной. Несколько лет не отпускала ее. Она же, как горячая французская булочка. Бери и кушай, Игнат. Мама для тебя же старалась. Так зачем ты опять погружаешься на дно вместе со своей Ксюшой? – специально коверкает имя жены. – Возьми Кристину. Игнат. Девочка готова.
– У тебя что, мать, совсем с головой того, ненормально? Что ты несешь?
Я не знаю, куда себя деть. Мы едем в плотном потоке машин. Я тороплюсь. Мне в больницу нужно. Там моя жена.
Боже! Какой же я кретин! Кидаю на мать короткий взгляд.
Бешеные глаза сверкают, губы трясутся, как у сумасшедшей. Крылья носа раздуваются, словно парусники. Что с ней вообще происходит? Куда смотрит отец? Мать сошла с ума!
– Игнат. Сынок! – она цепляется за мою руку теперь сама. – Ну, послушай маму, а?! Ну брось ты эту свою Ксюшу, а?!
– А как же Кира, мам? Она же моя дочь! Моя, мам! А ты! Это ты подделала все эти тесты? Но как? Как у тебя вообще на это хватило ума и… совести, мам. Ведь Кира ребенок! А я! Я дурак! Я чуть не угробил свою жену. Жену, которую люблю, мам!
Мать меняется в лице. У нее как будто тумблер вырубило. От истеричности не осталось и следа:
– Что ты ноешь!? Тебе сколько лет? Возьми себя в руки и смотри на дорогу. И не смей на меня повышать голос, – высокомерно, в приказном тоне указывает мать.
И от ее такой резкой смены настроения у меня случается конфуз. Что это?
– Мам, ты нормально себя чувствуешь?
– Лучше, чем ты думаешь? Что? Решил, если я слабая женщина, то можно и голос повышать? Не позволю, – строго, с непоколебимостью в голосе произносит и я вспоминаю, что именно так мать всегда вела себя, когда отец приходил домой навеселе. Она была в тот момент настоящим диктатором. Строила тогда нас с отцом. Командовала. И только сейчас осознал, почему она это делала. Боялась. Боялась, что, если проявит слабость, отец ее сожрет. Сломает. И он это мог сделать.
– Мам, мне кажется, ты устала, – решил не накручивать и не нагнетать. Ведь дома точно скандал устроит. Все темечко отцу простучит.
– За собой следи, – отсекает мои слова мать. – И вот еще что. Если ты решил, что будешь жить со своей Ксюшой. Я скажу тебе так: к нам с ней больше не приезжай. Один можешь. Для тебя дверь всегда открыта. А ее и … детей не привози. Я не хочу.
В салоне автомобиля повисает молчание. До дома едем в полной тишине.
Мне сказать матери нечего. Раз уж она так решила, то настаивать не буду. Она моей семье и так столько бед принесла, что вряд ли я смогу у Ксюши выпросить прощение. С ее характером, знаю, не простит. Но я сам заслужил. Но с матерью после всего ей сказанного и сделанного, общаться я не готов . Да и смогу ли. Вопрос?!
Заезжаю во двор элитной застройки. Торможу перед подъездом. Сзади оттормаживается догнавший меня Аркадий.
Мать выбирается из салона сразу, как только машина тормозит.
– Просить прощения мне у тебя не за что. Я не считаю, что виновата в том, что пыталась тебя вытащить из выгребной ямы твоей семейной жизни. Мы с отцом тебе всегда рады. Ей и ее детям — нет.
– Мам, – перебиваю женщину, та застывает возле автомобиля, как будто замерзшая снежная королева. – Мам, я не хочу быть твоим сыном. Ты… слишком жесткая для матери. Правда. Знаешь, пока мы ехали, я успел кое о чем поразмыслить, и знаешь что, мам. Я не готов жертвовать ради твоих хотелок своей семьей, которую из-за своей тупости и по своей глупости потерял. И, возможно, у меня уйдет не одна жизнь для того, чтобы искупить перед ними вину, но я готов. А с тобой, мам, мне больше не о чем разговаривать. Детей ты моих не воспринимаешь, собственно, как и женщину, которую я выбрал себе в жены. Ты не уважаешь мое решение. Ты не уважаешь мой выбор, так что же делать мне, мам? – мать молчит. – Иди домой. А я поеду к той, которая из-за тебя чуть не погибла, мам. Я бы тебе этого никогда не простил. И знаешь, мам, у тебя больше нет сына. Извини.
Мать открывает рот. Закрывает. Снова открывает. А я забираюсь в салон и громко хлопаю дверью.
– Ну, ты даешь?! Зачем мать обижаешь?
– Черт! Ты когда успел-то тут оказаться? – отмахиваюсь от Аркадия, как будто призрака увидел.
– Да уже минуты три сижу. Ты так был увлечен, не стал тебя перебивать.
– Игнат, – стучит по стеклу мать, по ее бледным щекам катятся слезы и высыхают до того, как упасть на одежду.
– Прощай, – поднимаю руку и, выкручивая руль, выезжаю. Аркадий молчит.
– Ну, собственно, я за тем и пересел, чтобы две машины не гнать. Я, если честно, не думал, что ты так серьезно с матерью.