Страница 8 из 9
Сын Марии Львовны (мой дед) Лев Александрович Казем-Бек закончил Пажеский корпус – элитное высшее военное учебное заведение. Все десять лет сидел за одной партой с графом Алексеем Алексеевичем Игнатьевым – тем самым, который позже станет генерал-лейтенантом советской армии и напишет знаменитую книгу «50 лет в строю». После Пажеского корпуса дед и его друг Игнатьев вышли в гвардейские кавалерийские полки: Алексей Алексеевич стал кавалергардом, а дед – уланом Ея Величества. Шефом его полка была Государыня Александра Фёдоровна, поэтому он и именовался Уланским Ея Величества полком.
Мой дед Лев Александрович Казем-Бек на фронте Первой мировой войны. 1915 год.
Начало XX века – время столыпинских преобразований в аграрном секторе. Став премьер-министром, П. А. Столыпин подыскивал людей, которые могли бы содействовать ему в проведении реформ. Одной из составляющих его программы стало создание Крестьянского банка, который предоставлял крестьянам, участвовавшим в переселенческом движении, беспроцентные ссуды для создания хуторских хозяйств.
Так как П. А. Столыпин и мой дед были каким-то образом знакомы, то премьер-министр однажды вызвал его и стал упрашивать: «Послушай, оставь ты эту службу в армии – войны-то сейчас никакой нет! Помоги мне в важном деле!» Вероятно, он видел в деде идейного сторонника и единомышленника, потому что Лев Александрович тоже считал, что крестьянам надо как-то помогать: освободить-то их освободили, но ведь надо ещё им дать какие-то рычаги, создать возможности для развития.
В итоге дед согласился: он вышел из полка и получил назначение руководить крестьянским банком в Калуге. Как раз в этот «калужский» период работы Льва Александровича и родилась моя мать. Но спустя четыре года после её появления на свет началась Первая мировая война, и дед, конечно, оставил банк и пошел воевать. Как офицер, поступить иначе он не мог.
Мой дед Лев Александрович Казем-Бек в форме камер-пажа. Петербург, 1894 год.
Из-за бюрократических проволочек сразу попасть в родной для него гвардейский Уланский Ея Величества полк ему не удалось. Поэтому в первый год войны он воевал в чужом подразделении, где в одном из боёв попал под газовую атаку немцев, но, к счастью, отравление оказалось не слишком серьёзным. Тем не менее его отпустили домой для поправки на десять дней, которые он провёл в имении Новоспасском вместе со своим денщиком Егором.
Денщик был в полнейшем восторге. Его кормили «на убой», он ходил купаться на Каму, гулял по имению и, как сообщали доброхоты моему деду, даже завёл роман со смазливой, но известной своей недалёкостью и абсолютной безграмотностью дояркой Нюрой. За два дня до отъезда из имения в действующую армию к деду явился денщик Егор и сообщил, что они с Нюрой приняли решение обвенчаться.
– Ну что ж, – сказал ему дед, – дело хорошее. Дай Бог, уцелеем мы с тобой на войне, вернёмся и устроим тебе свадьбу сразу после войны. Только я должен тебя предупредить, Егор, что Нюра, хоть и хороший человек, но, ты уж прости, все тут знают – больно она глупая. Дурой её у нас считают!
Егор широко улыбнулся и, хитро подмигнув деду, доверительно проговорил:
– Барин, так я ж всё знаю. А вы-то как думаете сами… Неужто мне с ней разговоры вести?!.
Чем закончился этот скоротечный роман Егора с Нюрой, деду узнать не довелось. Потому что после случившейся революции дед в Новоспасское имение так уже и не попал.
Будучи дипломированным кадровым военным, он, однако, обладал ещё и множеством разносторонних талантов. В частности, владел на вполне профессиональном уровне искусством живописца, причём одинаково успешно и в жанре портрета, и в пейзаже. В течение нескольких лет его обучал известный в Петербурге живописец, график и академик Академии художеств Александр Новоскольцев.
Помимо этого, дед был ботаником-самоучкой: любил трудиться на земле, выводил какие-то диковинные сорта растений, выращивал новые цветы. И это сослужило ему впоследствии добрую службу. Когда семья в эмиграции поселилась на Лазурном Берегу, дед на полную мощь использовал свои познания в этой сфере. За короткое время он вывел какую-то новую розу – то ли чёрную, то ли серебристую, получившую на конкурсе приз, поощрительная сумма которого была столь велика, что семья жила на эти средства целых полтора года.
Наконец, дед был дружен с пером: он писал талантливые литературные очерки. К сожалению, все его заметки погибли в наших ссыльных перипетиях.
По рассказам моей матери, невероятно живо и остроумно дед описывал историю о том, как он, будучи выпускником Пажеского корпуса, участвовал в церемонии коронационных торжеств в качестве камер-пажа. Камер-пажей приставляли как сопровождающих к каждой из приглашённых Августейших особ, которых на такое событие собралось великое множество – короли, принцы, наследники… Но я лично помню только устный рассказ деда про эту историю:
– Меня приставили к одному из принцев сербского Королевского Дома. Я сразу понял, что мешаю ему своим присутствием, потому что он в ту пору вовсю ухаживал за какой-то принцессой, ставшей впоследствии его супругой. Понятно, что в таких обстоятельствах принцу предпочтительнее было пребывать с возлюбленной наедине. И я деликатно сказал ему: «Ваше Высочество, хоть я и прикомандирован к вам, но могу держаться на расстоянии и являться лишь по какому-нибудь условному знаку». «Я очень вам признателен, молодой человек! – ответил влюблённый принц. – Конечно же, я предпочёл бы, чтобы вы соблюдали известную дистанцию».
Мог ли он предполагать тогда, что проявленная им деликатность поможет ему впоследствии получить в Сербии временное убежище для себя и своей семьи при бегстве из охваченной революцией России?!
Моя мать Мария Львовна. Франция, Везине, 1930 год.
Лев Александрович участвовал в Белом движении на Северном Кавказе в составе белогвардейского уланского полка. Туда же поступил и его сын (мой дядюшка) Александр Львович, хотя он не имел на это права – ему ещё не было 18 лет. Но выглядел он старше своего возраста, поэтому и сумел пробиться в полк. К тому же, чтобы выполнить все медицинские предписания, он сделал в один заход сразу пять прививок, чего делать было нельзя. В результате пошла сильнейшая реакция, которая раздула ему спину.
Александр Львович успел «понюхать пороха»: принял участие в боях под Царицыном, где получил серьёзное ранение, но в целом пробыл в Белом движении недолго. После ранения под Царицыном его спас генерал Врангель, приказавший погрузить его на носилках в свой поезд, отошедший от вокзала за несколько минут до прихода туда красных. Об этом эпизоде Александр Львович вспоминал в своём письме, рассказывая о встрече с баронессой Врангель в 1942 году: «Вдова генерал-аншефа, баронесса Врангель, приняла меня, как родного. Действительно, в своё время именно её муж спас меня» («Истина – дочь времени», Москва, изд-во «Языки славянской культуры», 2010, стр. 91).
Из Новороссийска семья деда отправилась в Турцию – в то время это был обычный маршрут для покидающих Родину. Уезжали они как беженцы. Хотя на уходящие корабли брали всех, кто хотел эмигрировать, но военных – в первую очередь, потому что большевики их расстреливали.
Из Турции они переехали в Венгрию. Моему дядюшке, Александру Львовичу, исполнилось уже 19 лет, он поступил в Берлинский университет, но в Германии у семьи не было никаких связей и зацепок. Лев Александрович написал письмо тому самому сербскому принцу, к которому был прикомандирован камер-пажом, напомнив ему эпизод на коронации Николая II. Принц переговорил с королём Александром и тот незамедлительно пригласил деда со всей семьёй, дав им возможность пожить какое-то время в Сербии. Но потом семья перебралась на юг Франции, и дядюшка продолжил обучение в Париже. Об этих двух или трёх годах жизни, проведённых на чудесном Лазурном Берегу, моя мать всегда вспоминала с особой радостью.