Победитель

Вот чего я хочу для Большого Т.

Он уже в нескольких шагах от меня. Я принимаю решение и выхожу навстречу, преграждая ему путь. Большой Т. останавливается и хмурится. Несколько секунд он смотрит на меня. Я улыбаюсь ему. Он тоже улыбается.

– Я вас знаю, – говорит он.

– Да неужели?

– Вы были сегодня на матче. Сидели в первом ряду.

– Грешен, – отвечаю я. – Сидел.

Он протягивает мне свою мясистую лапу:

– Тедди Лайонс. Все зовут меня Большим Т.

Я не пожимаю его руку. Смотрю на нее так, словно это выпяченная собачья задница. Большой Т. на секунду замирает, после чего опускает руку и делается похожим на мальчугана, которого обидели и который ждет утешения.

Я снова улыбаюсь ему. Он откашливается.

– С вашего позволения… – начинает он.

– Не позволяю.

– Что?

– Тедди, ты туговато соображаешь? – со вздохом спрашиваю я. – Я тебе не позволяю. Нет для тебя позволения. Теперь врубаешься?

Он вновь начинает хмуриться.

– У вас проблема? – спрашивает он.

– Хм… А какой бы ответ ты выбрал?

– Не понял.

Я мог бы сказать что-нибудь вроде: «Нет, это у ТЕБЯ проблема». Или: «У меня? Да ни за что на свете». Но я не люблю банальное остроумие.

На физиономии Большого Т. появляется замешательство. С одной стороны, ему хочется попросту отпихнуть меня, но с другой – он помнит, что я сидел в ложе для знаменитостей, а значит, могу оказаться важной шишкой.

– Послушайте, – наконец говорит Большой Т., – я иду на вечеринку.

– Никуда ты не идешь.

– Это как понимать?

– Нет здесь никакой вечеринки.

– Что значит нет никакой вечеринки?

– Она в двух кварталах отсюда.

Он упирает свои мясистые руки в боки. Поза тренера.

– А это что за место?

– Я велел дать тебе неверный адрес. Смущает музыка? Это для маскировки. Охранник, который пропустил тебя на входе якобы для ВИП-персон? Он работает на меня и ушел сразу же, едва за тобой закрылась дверь.

Большой Т. дважды моргает, затем подходит ко мне. Я не отступаю ни на дюйм.

– Что происходит? – спрашивает он.

– А то, Тедди, что я собираюсь начистить тебе задницу.

Теперь он улыбается во весь рот.

– Ты? – спрашивает он, забыв про учтивость.

Его грудь шириной почти с фасадную стенку поля для сквоша. Тедди подходит ко мне вплотную, нависает надо мной и смотрит с уверенностью большого, сильного мужика, с которым, по причине его габаритов, никто не лез в драку и даже не решался задеть. Это и есть ключевой, но совершенно дилетантский маневр Большого Т.: морально давить противников своей массой и смотреть, как они сдуваются.

Разумеется, я сдуваться не собираюсь. Я вытягиваю шею и смотрю ему прямо в глаза. И теперь, впервые за все время нашей короткой встречи, вижу, как на его лице появляется тень сомнения.

Я не мешкаю.

Попытка испугать меня подобным образом была ошибкой. Она облегчила и упростила мой первый удар. Я складываю пальцы правой руки вместе наподобие наконечника стрелы и бью ему по горлу. Оттуда доносится булькающий звук. Одновременно ногой вламываю по правому колену. Из собранных данных мне известно, что он дважды перенес операцию на передней крестообразной связке.

Слышится хруст.

Большой Т. падает, как подрубленный дуб.

Я поднимаю ногу и сильно ударяю его каблуком.

Он вскрикивает.

Я снова бью. Он снова вскрикивает.

Наношу третий удар. Молчание.

Избавлю вас от остальных подробностей.

Через двадцать минут я появляюсь на вечеринке Понтового Папаши. Охранник проводит меня в заднее помещение, куда допускаются люди только трех типов: хорошенькие женщины, известные личности и толстые кошельки.

Мы празднуем напропалую до пяти часов утра. Затем черный лимузин отвозит Папашу и вашего покорного слугу в аэропорт. Частный реактивный самолет уже заправлен и ждет.

Понтовый Папаша дрыхнет весь обратный перелет до Нью-Йорка. Я принимаю душ – не удивляйтесь, в моем самолете есть душ – и переодеваюсь в серый в елочку деловой костюм фирмы «Китон», которых производят не более пятидесяти в год.

Мы приземляемся. Нас уже ждут два лимузина. Папаша устраивает сеанс затяжных рукопожатий и объятий. Такая у него манера прощаться. Наконец лимузин увозит его в Алпайн, где у него поместье. Я сажусь в другой и еду к себе в офис на Парк-авеню. Сорокавосьмиэтажное здание Лок-Хорн-билдинг принадлежит нашей семье со времени его постройки в 1967 году.

Прежде чем подняться в свой кабинет, я останавливаю лифт на четвертом этаже. В здешних офисах долгое время помещалось спортивное агентство, возглавляемое моим близким другом. Но несколько лет назад он закрыл свой бизнес. Помещения долго пустовали, поскольку во мне продолжала теплиться надежда. Я был уверен, что мой друг передумает и вернется.

Он не вернулся. И у нас появились новые арендаторы. Это Фишер и Фридман, чья контора имеет длинное название: «Юридическая фирма по защите прав жертв». На их веб-сайте – познакомившись с ним, я и предоставил им помещение, – дана более конкретная информация:

Мы поможем вам въехать по яйцам всем абьюзерам,

маниакальным поклонникам,

двуногим козлам, троллям,

извращенцам и психопатам.

Неотразимо. Я стал пассивным партнером-инвестором этой фирмы, как когда-то был таковым у спортивного агентства.

Стучусь в дверь.

– Входите, – слышится голос Сейди Фишер.

Приоткрываю дверь и просовываю голову:

– Заняты?

– У социопатов сезон обострения, – отвечает Сейди, не поднимая головы от монитора. – Жертв прибавилось.

Она, конечно же, права. Потому я и вложился в их фирму. Мне импонирует их работа по защите жертв домогательств и избиений, но одновременно я вижу, как растет число общественно опасных мужчин, которым сперма ударяет в голову.

– Я думала, вы отправились в Индианаполис на матч, – говорит она, наконец отрываясь от экрана.

– Я там побывал.

– Ах да, у вас частный самолет. Иногда я забываю, насколько вы богаты.

– Неправда. Не забываете.

– Верно. Итак, что случилось?

Модные очки и розовый брючный костюм, облегающий, с глубоким вырезом, делают ее похожей на темпераментную библиотекаршу. Мне она объясняла, что одевается так намеренно.

Когда Сейди только начала представлять в судах интересы женщин, подвергшихся сексуальному домогательству и насилию, ей было настоятельно рекомендовано одеваться консервативно, выбирая унылую, бесформенную одежду. Это придавало «невинности» ее облику. Но Сейди понимала, что такие наряды лишь усиливали чувство вины у ее подзащитных.

И что она сделала? Прямо противоположное.

Я не знаю, как начать разговор, и потому говорю:

– Слышал, одна ваша клиентка попала в больницу. – (Это привлекает внимание Сейди.) – Как вы думаете, уместно ли послать ей что-нибудь?

– Что, Вин?

– Цветы, шоколадные конфеты…

– Она находится в палате интенсивной терапии.

– Тогда, может, мягкую игрушку. Воздушные шары.

– Шары?

– Просто какой-нибудь знак внимания от нас.

Сейди вновь поворачивается к монитору:

– Наша клиентка жаждет единственного, чего мы вряд ли сможем ей дать: справедливости.

Я открываю рот, собираясь ответить, но решаю промолчать, выбирая мудрость и осмотрительность вместо бравады и стандартных слов утешения. Уже собираясь выйти, я вдруг замечаю в приемной двоих – мужчину и женщину. Оба устремляются ко мне.

– Виндзор Хорн Локвуд? – спрашивает женщина.

Прежде чем они успевают предъявить свои жетоны, я догадываюсь: это люди из правоохранительных органов.

Сейди тоже догадалась. Она мгновенно поднимается с места и подходит ко мне. У меня чертова куча адвокатов, но их услугами я, естественно, пользуюсь в деловых целях. В личных делах мне всегда помогал упомянутый спортивный агент, он же юрист. Я ему всецело доверял. Но теперь, когда наши пути разошлись, Сейди инстинктивно взяла его роль на себя.