Страница 9 из 22
– Раньше надо было думать.
– А нам по чину не положено, это пущай князюшка думает!
– Верно баешь! Приказу такого не было, чтоб таран мастерить. Вот и стой.
– Да цего ж стоять зря? На льду‑то? Дубеешь как дурак!
– А ты дубей как умный! Вона, лунку проколупай и рыбку лови. Удом своим! Не отмёрз ишшо?
– Почнём, что ли?
– Куда торописсе, кулик?42
– А чего сразу – таран? Што, на воротах белый свет клином сошёлси? Глянь, тын какой – не низок, не высок. В самый раз!
– Лестницу надо, да не одну.
– Во‑во! А никто не побеспокоилси!
– Да успокойтеся вы! То таран им, то лестницы… Чего скажут, то и делать станем!
Олег оглядел свой большой десяток. Да‑а… Зря он заподозрил Якима Влунковича в симпатиях к своей персоне – воевода отдал ему под руку ополченцев, набранных в новгородской глуши, – увальней в армяках и лаптях, вооружённых топорами и луками. Худые вечные43 мужичонки, охотники‑лесовики – вот такой у него личный состав. Новики все, салабоны‑новобранцы. Редко у кого из них имелся шлем, а панцирь был в единственном числе – на румяном, кудрявом парне, гордо назвавшимся Олфоромеем Лысуном. Выучкой же, опытом боевым, похвастаться не мог ни один – схватки с медведями и волками не в счёт.
Десяток без особых проблем подчинился новому командиру. Кое‑кто, правда, дозволил себе поартачиться, но пара зуботычин привела строптивцев ко смирению.
– Скотина этот Влункович, – громко прошептал Пончик. – Он же тебе мстит, на смерть посылает!
– Помнишь, как в былинах богатырь говаривал? – тихо сказал Сухов. – «Не бывать тому!»
Обернувшись к своему десятку, что перетаптывался, сбившись в кучу, Олег громко спросил:
– Кто из вас белке в глаз попадает?
Новики заулыбались со снисхождением – экий у них десятник глупый!
– Да все и попадают, – ответил Лысун. – Как иначе‑то? Мы‑ить все промыслом живём, шкурок не портим!
– Отлично… – медленно проговорил Сухов. – Тогда слушай мой приказ. На тебя, Олфоромей, вся надёжа – побудешь возницей. Вон, видишь телегу с сеном? Погонишь её к воротам!
Объяснив каждому его манёвр, Олег напялил шлем на голову, в правую руку взяв меч, в левую – горящий факел. Олфоромей обошёл кругом телегу – здоровенные дроги, запряжённые парой могучих волов. На дрогах пошатывалась в неустойчивом равновесии целая гора сена.
Перекрестившись, Лысун взгромоздился на козлы, стегнул бичом, страгивая с места ленивых животин, и дроги покатились к воротам. Остальные бойцы из Олегова десятка выстроились в ряд и начали обстрел вражеских позиций. Они никому не позволяли высунуться над частоколом, чуть кто покажется – тут же слали стрелу. Кому‑то из защитников Киева повезло – успели пригнуться, а кому‑то и нет – пустили им стрелу в глаз, как той самой белке.
Войско Ярослава Всеволодовича притихло, с интересом наблюдая за потехой. Дружинники‑дворяне не верили, что какие‑то новики способны на подвиги воинские, и готовились потихоньку к приступу, исподволь наблюдая за «бельчатниками», подшучивая и пересмеиваясь.
Меж тем Олфоромей Лысун загнал дроги под самые ворота. Повинуясь жесту десятника, двое новиков – Олекса Вышатич и Ратша Гюрятич – подбежали на подмогу. Поднапряглись, втроём опрокинули кучу соломы, да бегом отвели дроги – в тыл.
Сухов швырнул факел. Сено задымилось, погнав белые, плотные клубы, и вспыхнуло. Яркое пламя заревело, вздымаясь выше острога, а когда солома опала грудой раскалённой трухи, гул и треск огня лишь усилился – горели ворота. Сухие брусья лопались, брызгая смолой и нагоняя такой жар, что снег стремительно отступал от ворот, протаивая кругом до парящей земли.
– Ну, дела… – выдохнул Олфоромей, зачарованно следя за прогоравшими воротинами. – Эхма!..
Олег хлопнул его по широкому плечу.
– Готовься! – сказал он. – Запрягай, как я сказал.
– Задом наперёд?
– Ну!
Лысун с Ратшей сноровисто перепрягли волов, поставив тех мордами к телеге.
Городовые полки уже не подсмеивались – на их глазах «бельчатники» ковали победу. Новгородцы, новоторжане, переяславцы настороженно наблюдали за действиями Олегова десятка, а «бельчатники» словно стряхнули с себя былую неуклюжесть, обрели уверенность, задвигались быстро и чётко, без суеты.
– Давай! – рявкнул Олег, углядев, что ворота достаточно прогорели, и махнул рукой.
Олфоромей как пошёл стегать волов, как те замычали, как заработали ногами бешено, разгоняя пустые, грохотавшие дроги перед собою, как те врезались в обуглившиеся створки! Ворота не рухнули, но отворились с грохотом, разламываясь и поднимая тучу искр.
Олег первым ворвался в Киев, за ним, издавая восторженные вопли, рванули его новики.
– Ура‑а! – заорал Пончик.
Невеликое число осаждённых мигом оставило стены, удирая по кривым подольским улицам, скача по огородам, перепрыгивая через плетни… Победа!
– Стой! – заорал Сухов, придерживая разгорячившийся десяток. – Подождём отстающих.
Возбуждённые новики сгрудились вокруг своего десятника, довольно похохатывая. Уделали они‑таки заносчивых сальников из Переяславля! Утёрли носы дворянам!
А ополченцы повалили в догорающие ворота, сотня за сотней, полк за полком, с удивлением и неверием поглядывая на «лапотников», пыжащихся от гордости за содеянное.
Мимо проскакала «Золотая сотня» княжеская, особенно нарядная – все в блестящих кольчугах, с вызолоченными пластинами на груди, изображавшими дерущихся львов, с флажками на копьях, с малиновыми щитами миндалевидной формы. И вот показался сам князь Ярослав Всеволодович.
Это был плотный невысокий мужчина, из тех, про которых говорят: «Ладно скроен, крепко сшит». Недостаток роста скрадывался горделивой осанкой, подтянутостью и выправкой. Лицо князя дышало силой, всё в нём выдавало натуру властную и решительную – плотно сжатые губы, хищный нос, густые, нахмуренные брови, похожие на мохнатых гусениц. А вот глаза… Глаза Ярослава Всеволодовича тревожно бегали, щурились или расширялись, отражая коварство и хитрость, понуждая тонкие губы кривиться в недоброй улыбке.
Князь ехал на великолепном белом коне, рассеянно слушая Якима Влунковича. Придержав коня рядом с Олегом, Ярослав Всеволодович спросил воеводу:
– Он?
– Он, княже, – поклонился Яким.
– Эва как…
Князь с интересом оглядел Сухова, а тот стащил с себя шлем и низко поклонился.
– Ну, не расхотел ли служить мне? – спросил Ярослав Всеволодович с хитрой ухмылочкой.
– Не расхотел, княже, – ответил Олег Романович.
– Тогда ступай за мной, рыцарь. Порадовал ты меня. Ей‑богу, порадовал!
Сухов скромно пристроился сбоку от князя, почтительно отстав на полкорпуса, и махнул рукой своему десятку и Пончику: поспешайте следом!
А войско между тем подходило и подходило, на рысях следуя кривыми улицами Подола, растекаясь в поисках удачи и добычи. Вот уже где‑то заголосил, запричитал визгливый женский голос, проклинающий грабителей, завизжала насилуемая девушка, а уж предсмертные хрипы мужиков, встающих на защиту родного дома… Кто ж их расслышит за топотом копыт и лязгом оружия?
Vae victis…44
Глава 4,
в которой Олег наживает себе врагов
Ни бревенчатых домов, ни беленых хат на Подоле не стояло, киевляне проживали, в основном, в жилищах типа фахверков – сооружали бревенчатый каркас из стояков, откосин и перекладин, а пустоты заполняли кирпичом‑сырцом. Получалось что‑то среднеарифметическое между северными избами и южными мазанками. Оно и понятно – глинобитный дом попросту размоет весеннее половодье, а вот фахверк выстоит. Ремонта потребует, конечно, но выдюжит накат вешних вод. А изба… Не тот лес на Днепре, чтобы избу ставить. Степь рядом.
Улочки подольские были нешироки, дома зажимали их плотно, стена к стене, часто возносясь на пару этажей, а бывало, что и на все три. Внизу не жили, и высокие крылечки поднимались на столбах до второго этажа, куда и вели ступени лестниц и где отворялись двери. Было легко догадаться, кто на улице богаче, а кто беднее, – состоятельные киевляне чаще белили стены, а крыши не соломой крыли или камышом – тёсаный лемех ладили, даже плитками шифера выкладывали.
42
Кулики, сальники – обидные прозвища суздальцев.
43
Вечные мужики, вечники – миряне с правом голоса на вече.
44
Vae victis – Горе побеждённым (лат.).