Собрание сочинений в шести томах. Т. 5: Переводы. О переводах и переводчиках

ЭЛЕГИИ, 1

Это переводы с русского на русский. Когда-то мне пришлось писать статью о композиции элегий пушкинского времени. Это оказалось очень трудно по неожиданной причине. Я перечитывал по многу раз давно знакомые стихи и ловил себя на том, что, дочитав до середины страницы, не могу вспомнить, о чем была речь в начале: стихи были так плавны и благозвучны, что убаюкивали сознание. Чтобы удержать их в уме, я стал, читая, пересказывать их про себя верлибром. Верлибр не заглушал, а подчеркивал содержание: можно стало запомнить последовательность тем и представить себе план лирического стихотворения. Когда через много лет я задумался о возможности конспективных переводов, я вспомнил это мысленное упражнение и попробовал сделать его письменно. Пусть это не покажется только литературным хулиганством. Во-первых, мне хотелось проверить: что остается от стихотворения, если вычесть из него то, что называется «музыкой»? Мы читаем мировую поэзию в переводах, о которых нас честно предупреждают, что передать музыку подлинника они бессильны; как относится то, что мы читаем, к тому, что было написано на самом деле? Вот так, как предлагаемые стихотворения к тем, которые мы читаем в собраниях сочинений русских романтиков. Во-вторых, мне хотелось дать себе отчет: что я сохраняю из подлинника XIX века, что мне кажется художественно живым и выразительным, а что вялым, многословным и надоевшим? Мы любим притворяться, что нам близко и дорого все, все, все, – а на самом деле? Нам говорят: переводы нужно делать так, чтобы они вызывали у нас те же художественные эмоции, какие оригинал вызывал у своих первых читателей. Я попробовал придать этому переложению такую степень формальной новизны, какую, по моему представлению, имели романтические элегии для первых читателей. Я получил картину своего художественного вкуса: как мало я вмещаю из того, что мне оставлено поэтами. Одну четвертую или шестую часть – как если я читаю на малознакомом языке без словаря. Картина эта мне показалась очень непривлекательной, и мне это было полезно. Было бы интересно сверить ее с картиной вкуса моих ближних и решить, что здесь от общего нашего времени, а что от моей личной душевной кривизны. При всех сделанных сокращениях я ничего не вносил от себя и пытался сохранить, не огрубляя, стиль подлинника – настолько, насколько я им владел. Это оммаж поэтам, которых я люблю, но без того панибратства, которое было у Эзры Паунда. Я даже старался почти в каждом переводе сохранить дословно строку или полторы из подлинника – чтобы легче было сравнивать. Заглавия этих стихотворений в подлинниках – «Мечта», «Вольное подражание св. Григорию Назианзину», «Вечер», «Любовь одна…», «Поверь, мой милый друг…», «Осень», «Гебеджинские развалины», «Гений», «К моему гению», «Уныние», «Уныние», «Элегия». Цифры на полях, как везде, показывают, сколько строчек получилось из скольких.

Мечта 35/211

Где ты ищешь счастья, моя богиня?     Грозные скалы, шумные бури,     Задумчивые закаты,     Благоуханные рощи над воспетыми берегами.Воротись, я ждуНочью, в тишине, у лампады, горестный,Уносясь мечтоюВ дикий север, к туману и океану:     Скалы, лес, луна в облаках,     Пышущие костры,     Хриплым арфам внемлют воины над щитами,     Дух героя над тризной взлетает ввысь     В радужные раздолья храбрых.Я там был, в тех каменных дебрях,Ветер, град и дождь били в кровлю хижины, —Ты спасала меня и там,Как спасаешь гонимых, скудных, слабых:     Узник, цепи, каменный свод,     Пук соломы, кувшин, бледный свет в решетке,     Но он ясен и тверд:Кто сердцем прав, того ты не покинешь.     Друг в могиле, но память смыкает души.     Милой нет, но сон ласкает сладострастьем,И поэт мечтой побеждает смерть.Тщетны мудрецы меж обломков жизни,Им весна без радости и лето без цветов, —Но весне и лету жизни спешит конец,Отлетают сны и вянут цветы,Тусклым светом дрожит светильник опытности,И могила зияет черным ртом.     Пусть!Слава – дым, и золото – прах,Драгоценны сердцу – покой и воля,И кому их осенила мечта —Ночью, в хижине, у лампады, – счастлив. Батюшков

Жизнь 33/62

Целительно беседовать с душою.Дремлет тишина,Дышит весна,Лес, журчанье ручья, цветы и птицы,Догорающий пламень дняУтоляют меня,Но я медлю рассеять мое горе:Печаль дорога душе.Что я есмь? что я был? что я буду? – Не знаю:Я лечу ниоткуда в никудаВ дымном облаке обманчивых чувств,В лживом сне,В безысходном круге.Та волна, что била в лицо пловцу, —За его спиною уже не та.С кем я встретился и расстался на пути, —В новой встрече мне будет как чужой.Как далек вчерашний день и вчерашний я!Доживу ли я до ближнего утра,И кем проснусь?Я – как та волна:Льюсь – стремлюсь – исчезну навсегда —Навсегда ли?Нынче – жив, завтра – прах, а после завтра?Тайна скрыта,Но душа трепещет надеждою —От кого?Кто облек тебя, душа моя, в мой труп?Сбрось цепь,Слей свой пламень с небесным пламенем,И не станет тайн.Страх исчез —Смерклась ночь, но просветлело сердце. Козлов

Дружба 39/92

Вечер,Поля уже в тени,В багряном блеске лес над зеркалом воды,С золотых холмов стада бегут к реке,К дому гребет рыбак,По неровным бороздам отъезжает пахарь,Меркнут облака, угасают струи,В тростнике последний плещет ручей,Дышат травы и колышутся листья,Из дубравы всплакался соловей.Встал полумесяц,Искрами осыпался в волны,Бледным блеском рассеялся по листвеНад моей печалью.Отошла весна моих дней,Иссякают струи юной радости,Расточается дружный круг:Песни и пиры, огнь души, клятвы братства.Погибли призраки волшебных заблуждений:Всяк своей тропой, со своей печалью,И уже один отцвел, как минутный цвет,И безвременный гроб его оплакан,И уже другой – но ни слова…Каждому свой путь,Честь, и лесть, и улыбка света,Но в памяти живутДружба, любовь и Музы:Дерзнем ли мы друг другу чужды быть?Мне брести неведомою стезей,Мне любить тишину природы,Сумрак рощ, плеск струй и дыханье Муз,Чтобы петь Творца, друзей, любовь и счастье.И когда за вечером встанет утро,И туман в полях,Голубые рощи под первым солнцем,Пусть поэт до птиц,Лиру согласив с свирелью пастухов,Поет светила возрожденье, —Но долго ль, и когда мой час? Жуковский