Скатерть английской королевы

Начало двадцатого века Скопин встретил настоящим городом. Промышленных предприятий, среди которых имелась даже табачная фабрика, в нем работало несколько десятков. Больше в губернии было только в Рязани. Точно так же дело обстояло с церквями. По их количеству Скопин был вторым в губернии. Потому и называли его рязанским Суздалем34. Не следует, однако, думать, что скопинцы только работали, молились и снова работали. Они еще и читали. Работали библиотека и две читальни. В городе действовало одиннадцать учебных заведений, самым крупным из которых было реальное училище, открытое еще в 1876 году благодаря хлопотам Петра Михайловича Боклевского (правда, и здесь не обошлось без участия Рыкова). Еще больница, еще три аптеки, еще духовой оркестр Зарайского пехотного полка, играющий в Летнем саду по выходным дням «Амурские волны» и «Осенний сон», еще танцевальные вечера, еще благотворительные спектакли в пользу недостаточных студентов Санкт-Петербургского политехнического института, окончивших скопинское реальное училище, еще электротеатр «Луч», в котором показывали фильмы и кинохронику35, еще обычный театр36, еще крестьяне-отходники, возвращающиеся из Москвы с большевистскими листовками, еще бастующие в девятьсот пятом году шахтеры, еще рота солдат, стреляющая в них, еще отчаянная телеграмма уездного и губернского предводителей дворянства министру внутренних дел с просьбой о присылке войск.

В девятьсот пятом году хватило роты солдат, а через двенадцать лет, в феврале семнадцатого… солдаты запасного полка, расквартированного в Скопине, сами выступили против власти – упразднили местную администрацию и разоружили всех жандармов. Уже в марте семнадцатого в городе появились первые советы рабочих депутатов и избрали своим председателем забойщика одной из местных шахт. В запасном пехотном полку появились советы солдатских депутатов, в сентябре требования этих советов поддержали солдаты рязанского гарнизона, в декабре состоялся уездный съезд советов и выбран Совет Советов, а через два года, в девятнадцатом, крестьяне уезда послали ходоков в Москву упрашивать власть не мобилизовать последних лошадей и особенно коров в Красную армию. В уезде свирепствовали тиф, испанка, и единственной пищей, которая помогала выходить больных, было молоко. В том же году через Скопин на агитпоезде «Октябрьская революция» проезжал Калинин и произнес зажигательную речь на городском вокзале, но молока от него было, как от…

Посреди этого тифа, мобилизованных в Красную армию коров и лошадей, продразверстки и голода в Скопине в восемнадцатом году открывается театр «Труд». Открылся он в здании, где сейчас кафе «Метрополь». Одно время на нем даже была мемориальная доска, но куда-то потерялась37. Работали в этом театре три молодых человека, которых сейчас уже, наверное, никто и не вспомнит. Один из них – будущий композитор Анатолий Новиков. Тот самый, который потом написал песни «Смуглянка», «Эх, дороги», «Марш коммунистических бригад» и «Гимн демократической молодежи», из которого в моей памяти остались только мелодия и строчка из стихотворения Бродского «Что попишешь? Молодежь. Не задушишь, не убьешь». Еще я помню «Марш коммунистических бригад», который в моем детстве всегда в первом отделении любого праздничного концерта исполнял какой-нибудь краснознаменный или народный хор, и это было как ложка рыбьего жира перед обедом в детском саду.

Вторым в этой компании был будущий кинорежиссер Иван Лукинский. Тот самый, который потом снял фильмы про Чука и Гека, про Ивана Бровкина и про детектива Анискина. В моем детстве мы бросали все самые срочные дела во дворе и прибегали домой, чтобы посмотреть эти фильмы. Сколько фильмов осталось в нашем детстве. Даже удивительно, как они все в нем помещались.

Третьим был будущий драматург Александр Николаевич Афиногенов, тот самый, который… Нет, теперь его пьес не ставят, и помнят его только театроведы. Он и погиб рано – в тридцать семь лет, в сорок первом, от случайного осколка во время бомбежки. Мог бы погибнуть в тридцать шестом, когда его исключили из партии и запретили к показу все его пьесы, но уцелел и жил в Переделкине. Сначала-то он был одним из руководителей Российской ассоциации пролетарских писателей и главным редактором журнала «Театр и драматургия», а потом вдруг написал пьесу «Ложь», которая не понравилась Сталину. С Александром Николаевичем в Переделкине никто не общался, кроме Бориса Пастернака, которому нравилась афиногеновская пьеса «Машенька» – ее после смерти Афиногенова сыграли несколько тысяч раз в советских театрах и даже сняли фильм, который забыт точно так же, как и пьеса, а если кто и вспомнит, то наверняка перепутает с «Машенькой» Набокова, который и вовсе не пьеса, а роман. Осталась только дружба Афиногенова с Пастернаком. Не так мало, если разобраться.

Вернемся, однако, в Скопин. Через год после открытия театра «Труд» в городе заработало сразу два музея – краеведческий и санитарный. Первый просуществовал до пятьдесят шестого года, пока при Хрущеве музеи не стали укрупнять, а второй до сорок первого, когда его закрыли из-за недостатка средств.

Все, что в Скопине было не театр, не музеи, не горный техникум, открытый в тридцать втором, не учительский институт, открытый в тридцать девятом, и не гончарное дело, которое превратилось за первые два десятилетия новой власти в изготовление обычной глиняной посуды, называлось «добыча угля». В тридцать шестом году скопинские шахтеры добыли почти полмиллиона тонн топлива. Расцвело огородничество. По обе стороны Вёрды рос сладкий скопинский лук. В год, бывало, собирали до двух с половиной тысяч тонн этого лука, который отправляли в Москву, в Ленинград и даже за границу. И это все при том, что в Скопине никогда не было ни одного корейца.

В тридцатые скопинские гончары объединились в артель «Красный кустарь», хотя и продолжали работать каждый сам по себе. Перед войной, в тридцать девятом, стали строить современную гончарную мастерскую, чтобы делать не только посуду, но и художественную керамику. Надо было торопиться со стройкой, пока живы были старые мастера. Посуда получалась очень прочная. Испытывали ее просто – бросали об пол с двухметровой высоты. Районная газета писала, что по прочности скопинская посуда не уступала чугуну.

В ноябре сорок первого Скопин стал прифронтовым городом. Немцы смогли взять его всего на два дня. Отбили город морпехи. Фактически Скопин был одним из первых городов, которые освободили еще до наступления под Москвой. Потом были еще четыре года войны, танковая колонна на средства шахтеров, двенадцатичасовой, а то и четырнадцатичасовой рабочий день, двадцать семь скопинцев – героев Советского Союза, шесть полных кавалеров орденов Славы и больше половины не вернувшихся с фронта.

После войны снова добывали уголь. Добывали, добывали, добывали – до тех пор, пока он не стал кончаться. Геологи поскребли по сусекам и нашли еще. Пока добывали, построили стекольный завод. Варили на нем силикатное стекло для получения стеклоблоков. Тех самых стеклоблоков, которыми так любили пользоваться советские архитекторы и которые так любили разбивать хулиганы. Их использовали и при строительстве стадиона в Лужниках, и при строительстве санаториев в Сочи. Где их только, к сожалению, не использовали.

И все же главными в городе были шахтеры. Они зарабатывали больше всех. К примеру, в пятьдесят шестом году в Скопине продали сто одиннадцать тонн колбасы и сосисок. Это получается, если пересчитать на все население… почти по семь килограмм на брата. Не бог весть что, конечно, но если исключить младенцев, то килограмм по десять все же будет. Почти по семьсот граммов в месяц. Такая цифра и сейчас неплохо смотрится. Ведь еще столько же и даже чуть больше приходилось на каждого рыбы, сливочного масла и кондитерских изделий.

34

Увы, и следа не осталось от того Суздаля. Своими руками его уничтожили.

35

В электротеатре «Луч» в августе пятнадцатого года показывали «Лучший боевик русской серии „Чайка“». Сильная бытовая драма в четырех частях с участием лучших артистов И. И. Мозжухина и Л. Д. Рындиной. Первая часть – «Две чайки». Вторая часть – «Сердце счастья просит». Третья часть – «Игрушка брошена». Четвертая часть – «Нет жизни без счастья». «Беззаботно и привольно, как чайке прелестной, живется красавице Вере в родном гнездышке. Ее любит молодой рыбак на радость и счастье старика отца. Солнце ласкает ее. Любовь и природа дают ей счастье. Однажды встречает Вера молодого охотника Бельского… Он скучает в имении своей тетки Рюлиной, куда он приехал поправить свое здоровье и материальные дела… От безделья он развлекается охотой… Встретив хорошенькую рыбачку, столичный сердцеед постарался не терять времени… и эта встреча оказалась роковой для Веры… Судьбе было угодно еще раз столкнуть их. Однажды, проводив своих рыбаков на ночную ловлю, она нашла Бельского в лесу, с вывихнутой ногой. Она помогла ему встать, довела до своей избы… Ее юное сердце забилось сильнее, и она полюбила его всем своим существом… Еще несколько встреч и ласк скучающего повесы, и заботы, жених, честь и дом… Все, все отдала она ему, слепая в своем чувстве, она не замечает, что он, шутя и играя, развлекается ею… Но вот приехала Лида – кузина Бельского… И Вера забыта… Новый флирт отвлек его навсегда от бедной рыбачки. И она, совладав со своим чувством, пробирается в барский сад, где украдкой следит за Бельским и Лидой… Убедившись в его коварстве и боясь быть замеченной счастливыми влюбленными, она прячется в старую беседку… К этой же беседке направились и Бельский с Лидой, для стрельбы в цель… И первый выстрел Бельского покончил навсегда жизнь бедной чайки». О, эти провинциальные дореволюционные кинотеатры, которые так любили показывать в своих фильмах советские режиссеры! Непременный тапер, играющий на расстроенном вконец, дребезжащем пианино, заплеванный подсолнечной шелухой пол, чувствительные дамы, прижимающие батистовые платочки к глазам в самые трагические моменты фильмы, невоспитанные мальчишки из простонародья, свистящие и на чем свет стоит ругающие киномеханика, оглушительный в темноте шорох чьих-то юбок в заднем ряду и шепот «Подпоручик, прекратите немедленно! Вы что себе…».

36

Театральная жизнь в городе бурлила. Скопинский литературно-драматический кружок в зале скопинского благородного собрания ставил то драматический этюд «Вечность в мгновении», то водевиль «Простушка и воспитанная», то пьесу «Склеп» из репертуара московского театра Корфа. И непременно после спектаклей танцы, играет оркестр Зарайского пехотного полка, бой конфетти и фейерверк. В июле двенадцатого года на благотворительном детском празднике представили сцены из «Русалки» и «Бориса Годунова», басни в лицах «Стрекоза и муравей», «Две собаки», «Любопытный», «Кот и повар». После басен представляли живые картины – «Цыганский табор» и «Апофеоз». Живые картины сопровождал оркестр балалаечников. Вы только представьте себе на мгновение – скопинский апофеоз в сопровождении оркестра балалаечников… К примеру, апофеоз Наполеона, в котором роль императора исполняет скопинский исправник или квартальный надзиратель с толстыми, как сосиски, закрученными вверх усами. Или апофеоз квартального надзирателя при получении им должности частного пристава… Все исчезло, все. Остались только хрупкие пожелтевшие театральные афиши в краеведческом музее, с которых я списывал названия пьес, цены на билеты и все эти подробности про то, что будет запущен воздушный шар, устроен фейерверк и что учащимся будут продавать билеты только в том случае, если они придут в форме.

37

Потерялась она, когда новые хозяева здания облицевали его пластиковым сайдингом. Вообще надо сказать, что исторический центр города выглядит, мягко говоря, не очень. Где старинные кирпичные здания обшили сайдингом, где просто давно не штукатурили и все стоит облупленное, где между купеческими особняками втиснуты особняки новых хозяев жизни… И глупо спрашивать, почему так. Понятно почему – денег нет, денег нет, денег нет. Или они были, но срочно надо было истратить их на что-то другое. Куда более важное, чем отвалившаяся штукатурка со здания реального училища. А сохранились бы все церкви, которые успели разрушить в советские времена? Представляете, какой огромной суммы не хватало бы сейчас на их реставрацию? Какие бы сейчас начались крики о том, что гибнет рязанский Суздаль? Так что… Зато тихо. Провинция. Не то чтобы глухая, но туговатая на ухо.