В дебрях Маньчжурии

Близким родственником женьшеня является чубушник, элеуторококус (Eleuthorococcus senticosus), встречающийся в большом количестве в горных лесах. Растение это, как более сильное, вытесняет женьшень; вот почему последний растет только там, где нет чубушника.

Вследствие уничтожения кедровых лесов, а также от лесных палов и истребления его человеком, женьшень относится к вымирающим растениям местной флоры и не далеко уже то время, когда это драгоценное, таинственное растение исчезнет с лица земли. Чрезвычайная его редкость и огромный, возрастающий спрос подняли цену на «корень жизни» до невероятных размеров: так, самый высший сорт женьшеня оценивается иногда в 2 или 3 тысячи золотых рублей за корешок!

Такова цена дикого корня, но в продаже имеются еще другие сорта женьшеня, а именно – культурного, или искусственно выращенного на особых плантациях. Такой, культурный корень ценится сравнительно недорого и также делится на сорта по возрасту, внешнему виду и качествам. Цена культурного – от 3 до 50 золотых руб. за штуку. Разведением такого женьшеня в последнее время в больших размерах занялись в Америке, а также – в Корее (японцы). Восточная медицина не признает культурного женьшеня, отрицая его целебные свойства, а потому и цена на него стоит сравнительно низкая.

У китайцев и у всех народов Дальнего Востока существует множество легенд о женьшене. Происхождение этих легенд и народных сказаний теряется во тьме веков. Растение это одухотворено и обладает сверхъестественной силой, присущей божеству. Оно может превращаться в любое животное, в человека, в растение и во что угодно. Поэтому, найти его может только достойный. Такой ореол таинственности, славы и обаяния, соединенный с этим растением, свидетельствует о том значении, какое имеет «корень жизни» для народов Восточной Азии.

Сравнительная редкость и дороговизна дикого женьшень, выработали в продолжение многих веков особый, интересный тип «искателей женьшень». Большею частью, это – бездомные люди, выходцы из внутренних провинций Китая, ушедшие в горы и леса от суеты мирской и посвятившие себя этому трудному промыслу, под влиянием внешних, неблагоприятных условий современного социального строя.

Многие из них занимаются этим делом почти всю свою жизнь, с юношеских лет до глубокой старости. Внешность их так же типична и оригинальна, как и внутреннее содержание. Отличительными признаками этих лесных бродяг являются: промасленный передник, для защиты одежды от росы; длинная палка, для разгребания листвы и травы под ногами; небольшая кожаная сумочка, для носки необходимых вещей и предметов промысла: деревянный браслет на левой руке и барсучья шкурка, привязанная сзади к поясу. Шкурка позволяет садиться на сырую землю и бурелом. На голове, обыкновенно, конусообразная берестяная шляпа. На ногах – улы из невыделанной кожи кабана.

Среди толпы китайцев искателя женьшень всегда можно узнать по этим признакам: кроме того, блуждающий взор его, опущенный книзу, выдает его ремесло.

Жизнь, полная лишений, тревог и опасностей в дремучих лесах, наложила на этих людей особый отпечаток аскетизма и подвижничества. Это – человек, превратившийся в особое существо с хитростью и умом китайца, чутьем волка, глазом сокола, ухом зайца ловкостью барса. Человек и зверь соединились в нем в одно целое, создав интересный, оригинальный тип лесного скитальца, в душе которого развились поэтические струны любителя природы. Весь мир его – в тайге; миросозерцание его не выходит за ее пределы. Здесь провел он свою долгую скитальческую жизнь, здесь же он сложит свои кости в непрестанной борьбе за существование, одинокий, оторванный от людского мира, на лоне дикой, прекрасной природы. Как истый сын Востока, верящий в рок и предопределение, суеверный до мозга костей, он безропотно и безмолвно несет бремя подвижнической жизни, не стремясь к улучшению ее условий.

Опасное и трудное ремесло его не обогащает. Продукты промысла сдаются, обыкновенно, за бесценок, в главную в этой местности торговую фирму, имеющую колоссальную прибыль в этом деле.

Почти каждый дикий корешок женьшеня, омыт потом и кровью полудикого таежника и имеет свою историю, чреватую глубоким, непередаваемым драматизмом.

Ежегодно, с начала июня, искатели женьшеня отправляются в тайгу за драгоценным корнем. Идут в одиночку и, редко вдвоем, без всякого оружия, с одной только верой в успех и надеждой на милость великого властелина гор и лесов (могучего тигра). В лохмотьях, полуголодные и изможденные, они скитаются по дебрям тайги в поисках таинственного «пан-цуя», как называют местные маньчжуры женьшень.

Много их погибает от голода и пропадает без вести еще больше делается жертвой диких зверей; но это нисколько не уменьшает их рвения и стремления уйти в леса. Чем больше лишений и опасностей, тем больше надежды найти корень. Для человека вооруженного, порочного и безнравственного найти женьшень невозможно, так как от такого человека корень уходит глубоко в землю, горы начинают колебаться, лес – стонать и из зарослей выходит «Ван», грозный владыка тайги, хранитель женьшеня, – тигр, и разрывает дерзкого искателя.

Такова сущность поверья, связанного с добыванием пай-цуя, великого корня жизни. Слово женьшень в буквальном переводе означает «человек-корень», т. е. корень, обладающий человеческими качествами.

Существует сказание о зарождении женьшеня из молнии. Если молния ударит в чистую, прозрачную воду горного источника, последний исчезает и уходит в землю, а на месте его вырастает женьшень, который хранит в себе силу небесного огня, силу неиссякаемой мировой энергии. Вот почему женьшень иногда называют «шан-дянь-шэнь», т. е. корень молния.

В Китае и Тибете легенд и сказаний о женьшене великое множество, ими можно было бы наполнить объемистые тома, но мы ограничимся вышесказанным и перейдем к повествованию о моих личных наблюдениях и впечатлениях, вынесенных из скитаний по необозримым девственным лесам Восточной Маньчжурии, совместно с искателями, в поисках таинственного «корня жизни».

Во время моих экспедиций и странствований по краю в целях охоты по крупному зверю и исследованию его природы, мне неоднократно приходилось встречаться с этими лесными бродягами, но благодаря из замкнутости и скрытности, мне не удавалось познакомиться поближе с их жизнью и бытом, а потому, в конце концов, у меня явилась идея побродить по тайге совместно с одним из этих интересных тружеников, предложившим мне свои услуги и давшим свое согласие.

В кедровниках верховьев реки Лянцзухэ жил древний старик – зверолов, по прозванию Хосин; несколько лет подряд я останавливался в его фанзе, когда приходил в те места на охоту, и старик, очень расположенный ко мне, рассказывал часто о своей жизни, о прошлом и о таежном быте. Между прочим, от него же я узнал, что летом он, как и все звероловы, занимается исканием женьшень.

Тогда там стояли еще дикие, нетронутые кедровники. Всякого зверя водилось много. Женьшень также встречался довольно часто в глубоких ущельях и падях Лао-лина. Теперь там вырублен почти весь кедр концессией Ковальского и женьшеня нет и в помине, но в старину окрестности скалы Балалазы и горы Тиколазы отличались обилием женьшень. Зверовая фанза Хо-сина находилась у подножья Тиколазы.

В конце июня к этой фанзе, отстоящей от линии Китайско-Восточной железной дороги в 40 верстах к северу, мы и отправились, вместе с хозяином ее, ранним летним утром, со станции Ханьдаохэцзы. Никакого оружия, согласно указаний Хо-сина, я с собой не взял, только на поясе у меня висели небольшой охотничий нож и походный топорик, – на случай заготовки дров в тайге и постройки шалаша.

Не буду утомлять читателя подробным описанием наших скитаний по бесконечным горам и лесам Шухая (Шу-хай-лесное море); интересных таежных встреч с дикими его обитателями, зверями и хунхузами; многочисленных ночевок у костерка, на берегу горных речек; поисков таинственного женьшеня в густых зарослях лесной чащи, и других эпизодов нашей скитальческой жизни, полной захватывающего интереса и непередаваемого очарования.