Страница 11 из 19
Кстати, это важный момент: его любовь к спорам во имя самого удовольствия от процесса. Я редко когда соглашался с ним хоть в чем-то. (Хотя нет, забудьте; думаю, что, если разобраться, наши мнения совпадали чаще, чем он готов был признать, просто Джон очень любил морочить мне голову из принципа.) В половине случаев он нес полную херню и знал, что несет полную херню, и все равно продолжал из любопытства, донесет ли в итоге хоть что-нибудь. Однажды он пытался закатить мне лекцию о конкуренции тюленей с рыбаками у восточного побережья Канады, явлении, с которым я знаком не понаслышке (сценарий, который я написал на эту тему, как раз выиграл премию канадского Министерства окружающей среды за лучший фильм о природе). Он высосал свои аргументы из пальца; я его разгромил; он смеялся. Ему была гораздо интереснее потеха фехтования, чем что-то настолько скучное, как победа.
Виделись мы нечасто: они с Трейси жили в штате Нью-Йорк, я – здесь, в Торонто. Я, случалось, заруливал к ним на денек-другой по пути, например, с Ридеркона. Они сюда приезжали немного чаще, хотя здоровье Джона ограничивало возможность перемещения. У нас с Кейтлин получилось пожить у них дома в 2009 году, всего за несколько месяцев до того, как граница захлопнулась наглухо. Мы никогда не забудем дикого павлина, поселившегося у них на заднем дворе, или рыжего соседского кота, который проводил гораздо больше времени в компании Джона и Трейси, чем в своем формальном жилище через улицу. Мы не забудем орду енотов, наступавшую из-за гребня холма каждый вечер после заката; их глазки-бусинки блестели в свете фонарей с заднего двора, отыскивая пищу, которую Трейси раскидывала по газону в качестве приманки. Бесконечное количество супа с лобстерами. Вино, и товарищество, и полуночные беседы/споры. (О, и скотч: когда я захотел сказать своему агенту спасибо за то, что он меня не бросил, это опыт Джона указал мне подходящий для выражения моей благодарности односолодовый.)
Это был единственный раз, когда Кейтлин довелось увидеть Джона в его естественной среде обитания, прежде чем мы с США умерли друг для друга. С тех пор мы встречались на Рождество, может быть, один или два раза летом, и всегда в Канаде. В основном я общался с Джоном по телефону или электронной почте. Мы разговаривали примерно раз в месяц, обменивались ссылками на противоположные мнения по любому поводу: от Obamacare до глобального потепления. Он никогда не был постоянной частью моей жизни, но он был важной ее частью, и всегда находился рядом во время как белых полос, так и черных. Сорокасемидюймовый плоский монитор в нашей спальне – часть его наследия, подарок, который они с Трейси купили в честь моей первой номинации на «Хьюго». Он начал разыскивать адвоката в Мичигане через несколько часов после моего ареста в Порт-Гуроне. Человек с больным сердцем, которому было отмерено, может, четыре нормальных часа в день, он говорил с Кейтлин по телефону в час тридцать ночи, пока доктора выскребали гнилое мясо из моей ноги. (На самом деле я почти уверен, что со мной он по телефону тоже разговаривал между операциями; кажется, я помню мобильник Кейтлин возле моего уха в палате интенсивной терапии и голос Джона, насмехающийся над моими взглядами на глобальное потепление. Я помню, как смутно посчитал нечестным то, что он злоупотребляет моей медикаментозной заторможенностью. Однако в процессе участвовал морфин, так что подробности от меня ускользают.)
Мы с НПЕ держали наш брак в тайне, однако это не помешало Джону и Трейси выгрузить на наш порог ящик шампанского, когда они в следующий раз приехали в город. И я никогда не забуду то письмо, что он написал мне – последнее письмо, как оказалось – после смерти Банана: короткое и емкое, с воспоминаниями о каком-то случае из эпохи восьмидесятых, когда я забрал у него кота, поскольку Джон понял, что не может больше содержать его дома. Я давно уже забыл об этом. Джон не забыл, и с тех пор наблюдал за мной со стороны: «Впоследствии я понял, что это одна из его ролей в жизни, – писал он. – Приходить на помощь и брать на себя ответственность вместо тех, кто меньше заботится или не может заботиться о Мохнатом патруле любой расы или филума». К письму прилагался чек, который изрядно сгладил финансовые последствия кончины Банана.
Через две недели после того, как он это написал, мой брат очутился в палате интенсивной терапии кардиологического отделения Тафтса. Домой он больше не вернулся.
Пережил три или четыре брака – зависит от того, учитываете ли вы гражданский брак, – начиная с шестнадцати лет. (Достаточно провести с Трейси десять минут, чтобы понять, почему он перебирал варианты, пока не остановился на верном.) Был органистом мирового класса – занял третье место на международном конкурсе в Брюгге, а потом артрит лишил его этого будущего где-то в двадцать пять лет. Считался одним из сорока лучших сотрудников MCA. Продавал странную стеклянную посуду в своем подвале. Был деканом Музыкального колледжа Гамильтона. И бог знает кем еще – я почти ничего не знаю о потерянных годах, проведенных им на Западном побережье.
Слабое эхо Джона сохраняется в моем блоге: Джон время от времени писал здесь комментарии под ником Finster Mushwell (не спрашивайте). Но это бледная тень. Вы можете прочитать их все и все равно не поймете, каким он был человеком: Бойцом. Несгибаемым. Раздражающим спасителем жизней. Занозой в заднице. Черным Рыцарем, непобедимым.
До этого четверга.
Я не знаю, что сказать. Не знаю даже, что думать. За исключением, может быть, этого: любой из родившихся с фамилией Уоттс может претендовать на звание члена моей семьи.
И лишь Джона, единственного среди них, я воспринимал как такового.
Viva Zika!
(Блог, 3 февраля 2016 года)
Есть у меня один знакомый – Дэн Брукс. Сейчас он на пенсии, а раньше был известным паразитологом и эволюционным биологом. Много исследовал возникающие инфекционные заболевания (ВИЗ – для вас, аббревиатурные фетишисты) в Латинской Америке. Несколько лет назад я написал вступительный текст для онлайновой базы данных, которую он составлял. В тексте был вот такой фрагмент:
«Вы не найдете никаких информационных бюллетеней о клещевом боррелиозе в Коста-Рике. На первый взгляд это легко объяснимо: о случаях боррелиоза в этой стране не сообщали и ни одна местная разновидность клещей, насколько известно, не переносит вызывающие его бактерии.
Однако у части этих клещей есть в других регионах близкие родственники, которые такие бактерии переносят, а многие патогены способны заразить гораздо больший спектр видов, чем делают в реальности; простая изоляция – вот единственное, что не дает им реализовать свой истинный болезнетворный потенциал. Таким образом, хоть сейчас Коста-Рика и свободна от клещевого боррелиоза, потенциальные векторы уже существуют там в изобилии. Инфраструктура для эпидемии подготовлена: единственного бессимптомного туриста может хватить, чтобы напустить эту мучительную, инвалидизирующую болезнь на местное население».
Клещевой боррелиоз ни в коем случае не уникален. Глобальное потепление изменяет пути миграции и ареалы множества организмов. Транспортируя людей и вещи, мы распространяем бесчисленные патогены по всему миру. Изолированные виды неожиданно контактируют; паразиты и болезни обнаруживают, что их окружают ничего не подозревающие и уязвимые потенциальные носители. Таким образом, заболевания, совершенно неизвестные всего сорок или пятьдесят лет назад – СПИД у людей, Эбола у людей и горилл, лихорадка Западного Нила и птичий грипп у людей и птиц, хитридиомицеты у амфибий, чумка у морских львов – стали сегодня практически обыденными. Патогены встречаются с носителями, не обладающими устойчивостью и не успевающими ее выработать. В подобном мире ВИЗ неизбежны. Они возникают постоянно. Месяца не проходит без новостей о каком-нибудь свежеоткрытом штамме гриппа, перешедшем к носителю-человеку.
Болезнь этого месяца – Зика. Ее разносят тропические москиты Aedes aegypti, так что нам, северянам (как нас убеждали еще на прошлой неделе), беспокоиться не стоит. Черт, да даже у 80 % тех, кто ей все-таки заболел, не проявляется никаких симптомов. Оставшимся 20 % приходится перетерпеть боль в суставах, температуру и умеренную сыпь, прежде чем они наскучат Зике и она удалится донимать кого-нибудь другого. Это вам не Эбола; Зика, насколько нам известно, даже ни разу никого не убила. Полагаю, именно поэтому никто так и не собрался разработать вакцину против нее.