Письма на воде

Только о любви и желании в данном случае речи не шло. Но это уже не имело никакого значения.

Потому что Хэ Су всё знала.

Об этом свидетельствовали её скорбно сжатые губы, дрожавшие ресницы и побелевшие пальцы, стиснутые на животе в замок.

– Уходи, – только и выдавил из себя Ван Со и, с трудом сглотнув, добавил: – Не надо так на меня смотреть. Пожалуйста…

Хэ Су поклонилась ему и, неслышно ступая, исчезла за дверью.

Поборов оцепенение, Ван Со наконец разделся, оставив лишь тонкие паджи{?}[Паджи – свободные мешковатые штаны, элемент мужского ханбока.], и только хотел спуститься в воду, как взгляд его упал на зеркало в полный рост, в котором отражался не он, не прежний Ван Со, а тот, в кого он превратился. Тот, кем он стал после сегодняшней ночи, – холодный, опустошённый, с перекошенным от отвращения лицом, на котором пульсировал уродливый багровый шрам.

Вот кого увидела сейчас Хэ Су.

В одно мгновение его кинуло в жар, а сознание затопила неконтролируемая звериная ярость. От удара зеркало будто ахнуло и рассыпалось сотнями осколков, в каждом из которых мелькало изувеченное шрамом и ненавистью к себе лицо императора.

Ван Со почти не чувствовал глубокие порезы, расчертившие его руку, и мелкие царапины на шее от задевших его осколков. Гнев угас так же быстро, как и вспыхнул. Равнодушно оглядев пол, усеянный окровавленными кусками стекла, он развернулся, спустился в воду и упал на самую нижнюю ступеньку, старательно отгоняя воспоминания о том, как сидел тут же с Хэ Су, которая ласково гладила своими тёплыми ладошками его плечи…

Над смирной водой поднимался пар, запах хризантем и ароматных масел успокаивал и заволакивал в памяти произошедшее в покоях императрицы, и Ван Со закрыл глаза, прислонившись виском к деревянной стенке купальни. Но тут же вскинулся, ощутив прикосновение.

Чуть выше него, там, куда не достигала вода, присела Хэ Су. В её руках покачивался поднос с чистыми рулончиками ткани, палочками и притираниями из лечебных трав. Не говоря ни слова, Хэ Су взяла его израненную руку, выпрямила её, устраивая поудобнее, и принялась омывать и обрабатывать раны, из которых сочилась кровь, растворяясь в воде и пачкая нежные лепестки хризантем.

Ван Со смотрел на неё, сжавшись от нервного напряжения, и молчал. Лишь дышал неглубоко и часто, как собака. Или испуганный загнанный волчонок.

Смотрел, дышал и молчал.

Когда с серьёзными ранами на руке было покончено, пальцы Хэ Су переместились выше, к шее Ван Со, где пощипывали несколько мелких царапин. Он вынужден был отвернуться, но когда лёгкое цветочное дыхание коснулось кожи, его дёрнуло, как от молнии, что поразила монаха у ног Чонджона. И задрожали губы.

А перед глазами возникла сумеречная комната, где он лежал в беспамятстве на футоне, ощущая целительные прохладные прикосновения снежинок к своим ранам и горящей от яда коже. И то, что происходило в этой комнате потом…

В его воспоминаниях алым шёлком разворачивалась их первая ночь с Хэ Су. Эта ночь на контрасте с сегодняшним визитом к императрице, обернувшимся жестокой пыткой и для неё, и для самого Ван Со, была наполнена щемящей нежностью и трепетом.

Он вновь, будто наяву, ощутил, как бережно раздевал и касался Хэ Су, как успокаивал её невольную девичью дрожь, целовал и не давал бояться. Как замирал вместе с ней, ласково гладил вздрагивающее тело и держал Су в руках, тихонько шепча ей в губы слова любви, пока она не приняла его и они не растворились друг в друге. Как она светло улыбалась ему после и куталась в его согревающие объятия, а он сходил с ума от счастья…

Как же он мог отказаться от этого? Как мог променять на бесчувственное исполнение долга императора с нелюбимой женщиной? Её лицо, искажённое гримасой боли и неприязни, и до омерзения скользкое от пота тело под ним, в которое он безжалостно и грубо вторгался, будет преследовать его в навязчивых кошмарах, наказывая за предательство. Ведь когда-то ему казалась дикой, кощунственной сама мысль о близости с кем-то, кроме его единственной возлюбленной. Потерянной возлюбленной…

А всему причиной власть. Трон. Дворец. Корё.

«Прости меня, Су! Прости…» – умоляла его душа, а губы молчали.

Тщетно пытаясь справиться с дыханием, Ван Со чувствовал, как гулко, надсадно колотится его сердце о рёбра, и знал, что Хэ Су это чувствует тоже. И тоже молчит.

Закончив с перевязкой, она поднялась и, глядя себе под ноги, тихо проговорила:

– Я принесла чай, Ваше Величество. Выпейте, вам станет легче.

Она указала на столик с чайными принадлежностями и медовыми сладостями, поклонилась Ван Со и ушла, так и не встретившись с ним взглядом.

А император сидел в странном бездумном оцепенении, пытаясь осознать случившееся. Его не покидало ощущение, что он только что упустил нечто важное… Вот только что?

Ясно было одно: Хэ Су так и не простила его, несмотря на свою помощь и заботу. И всё это было не прощением – смирением.

Хэ Су смирилась.

Потому что выбора не было. Ни у неё. Ни у него.

***

Тронный зал полнился одобрительным взволнованным гулом. Министры и главы влиятельных кланов вполголоса обсуждали улучшение ситуации в Хупэкче и благоденствие других, менее проблемных провинций, которого удалось достичь в последнее время благодаря указам императора, его милости к рабам и договорённостям со знатными семьями, выгодным всем сторонам.

Кванджон действовал быстро, непредсказуемо и жёстко, уничтожая любое сопротивление его решениям на корню и щедро поощряя тех, кто поддерживал его. Но никогда не переступал рамки холодного расположения, давая тем самым понять, что никому не удастся войти в доверие императора настолько, чтобы манипулировать им.

Чхве Чжи Мон со своего привычного места, которое за годы службы протёр до белёсых пятен на полу, следил за собравшимися в зале и невольно изумлялся тому, как сильно за последнее время изменилось отношение придворных и наместников провинций к императору. Они признали его силу, дальновидность и справедливость решений. Никто не осмеливался перечить его воле, и даже наместник Кан, желавший когда-то извести четвёртого принца, чтобы извлечь из этого выгоду и милости почившей императрицы Ю, взирал на своего бывшего заложника с подобострастием и искренним уважением.

Временное политическое затишье в Корё было непривычным и тем более удивительным. Кто-кто, а Чжи Мон уж точно помнил все взлёты и падения кланов, все интриги и заговоры, удавшиеся и задушенные в зародыше. Однако с воцарением Кванджона государство начало медленно и неотвратимо меняться, набирая силу, влияние и мощь.

Борьба за власть и трон велась всегда. Но только после вмешательства Ван Со она стала ожесточённой и бескомпромиссной. И, несмотря на жертвы, всё было не зря – Чжи Мон знал это наверняка. Не напрасны были потери, и не просто так над Сонгаком в полную силу сияла звезда Императора – символ расцвета Корё.

В такие редкие минуты астроном позволял себе расслабиться и не думать о цене, которую пришлось за это заплатить причастным, и ему в том числе.

Однако расплата настигла не всех. И в данный момент возмездие неуклонно приближалось к восьмому принцу, который как раз входил в тронный зал.

Когда Чжи Мон взглянул в надменное лицо Ван Ука, в глазах которого пряталась уже привычная усмешка мнимого превосходства, им овладели не очень благородные чувства, хотя он и поклонился приблизившемуся к трону принцу с подобающим почтением. А в голове его мелькнул отрывок стихотворения Цюй Юаня, которое почти стёрлось из его памяти, но очень верно описывало восьмого принца.

Бездарные всегда к коварству склонны,

Они скрывают чёрные дела,

Всегда идут окольными путями,

Увёртливость – единый их закон!{?}[Отрывок из поэмы «Лисао» (пер. А. Ахматовой).]

Тем временем Ван Ук поприветствовал Кванджона, взиравшего на него с высоты трона с полным отсутствием эмоций на лице. Но Чжи Мон чувствовал, как напряжены нервы императора и как искусно тот скрывает хищное предвкушение долгожданной мести, которая вот-вот свершится.